Астры

Калитку тяжестью откроют облака,
И бог войдёт с болтушкой молока.
Ты не потянешься, но ляжешь наповал
Убитый тем, в чью душу наплевал.
И ты увидишь в чёрном полусне,
Летя вразброд на вещем скакуне,
В твоей спиною созданной ночи
Мечта богов воплощена в печи.
Трубой замаскированный пилястр,
В нём прокажённые лежат в коробках АСТР
И зимний дом замёрз, и летний сад,
И жизни продолжается распад.
Сыграй мне девушка такое,
Чтоб ухватило за пилястр.
Чтоб прокажённой красотою
Душа была коробкой АСТР,
Чтоб око выпало наружу
Расплатой тела на полях,
Душа моя, сыграй-ка мужу
На фортепьянных векселях.
Что для одних победа ритма,
В ином победа БУГИ-ВУГИ,
Но то же чувство, словно бритва,
Перерезает НОГИ-РУКИ.
Писк жаворонка в небе, мыши,
В нас вырезается ограда,
И мы идём почти по крыше
В объятьях жестяного сада.
И как в театре нет предела
Явленью ГРОМА или ГРИМА,
Так в наших спинах
Солнца тело,
Похолодевшее,
Незримо.
В глазах по ЧУДУ, по МАНЬЯКУ.
Какой-то дьявол в нас сидит.
И каждый ракурс вплоть до РАКУ
НА-РАСТЛЕВАЕТ-КУСТ-РАКИТ.
И в этот миг виденьем сада
Намного мир и вещ и зрим.
И мы в тиши полураспада
На стульях маленьких сидим.

***

А вдоль дороги жёлтая вода.
Больной туман
с деревьями по пояс.
Здесь — всё воспоминание.
Тогда
здесь проходил колючий бронепоезд.

Белела ночь.
Просвечивался дым.
В заброшенном дешёвом коленкоре
большой туман,
как серый поводырь,
шёл впереди дороги через поле.

А поутру
горело над водой.
И там под стоны вывихнутых ставень
лес, как старик
сургучной бородой,
их провожал
плетнями и крестами.

Белоснежный сад

А летят по небу гуси да кричат,
в красном небе гуси дикие кричат,
сами розовые, красные до пят.
А одна не гусыня —
белоснежный сад.
А внизу, сшибая гоп на галоп,
бьётся Игорева рать прямо в лоб.
Сами розовые, красные до пят,
бьются Игоревы войски
да кричат:
«У татраков оторвать да поймать.

Тртацких девок целоком полонять.
Тртачки розовые, красные до пят,
а тртацкая царица —
белоснежный сад».

Дорогой ты мой Ивашка-дурачок,
я ещё с ума не спятил, но молчок.
Я пишу тебе сдалёка, дорогой,
и скажу тебе, что мир сейчас другой.
Я сижу порой на выставке один,
с древнерусския пишу стихи картин.
А в окошке от Москвы до Костромы
всё меняется, меняемся и мы.
Всё краснеет, кровавеет всё подряд.
Но ещё в душе белеет
белоснежный сад.

Времена года

Она ушла,
подкалывая пальцами
копну сырых волос.
В далёкий шум растопленного парка.
За ней деревья выпрямил мороз.
И листья шелестели —
вот разговор непонятый всерьёз.

Роняли галки ветер.
И от пледа
остались только вмятины колен.
За тёплым морем ожидало лето,
и люди жили на чужой земле.

А я не спал,
и было жаль прошедшего.
И где-то рядом роща не спала.
Была весна,
и силуэт ушедшей
всю ночь в окно роняли зеркала.

Над ним деревья думали всерьёз.
Переступая голоса и карканье,
она ушла
в пустой предел разрозненного парка.
В ресницах зиму выправил мороз.

***

И кончено барсучье лето,
Напоминавшее весну.
И песня зяблика под ветром
сгорела,
как бикфордов шнур.

Я знаю —
жить необходимо.
И жечь дрова.
И что тогда
наутро будет кромка дыма.
ещё острей, чем кромка льда.

Лиса придёт по хрусту наста.
И станет, лап не замочив,
смотреть на крохотное счастье
горящей над водой свечи.

А холм под лесом и под ветром,
куда ведут её следы —
белел как череп беглой выдры,
не дотянувшей до воды.

***

Край сосен.
И на берегу грань вёсел
У кромки ледяной воды,
Где одноглазый сумрак Осень
Оставил медные следы,

Куда уходят все дороги,
Куда уходят все года
И подожди ещё немного —
Здесь лягут белые снега.

***

О, Весна!
Это, верно, ты.
Это ты, моя дорогая.
Будем жить, себе песни слагая,
и друг другу дарить цветы.

Вот цветок магазинной обновки,
вот цветок золотистой головки,
хризантемы неяркий росток
и зелёный военный цветок.

Говорите, хотите про это,
про несчастья военного лета,
про цветы обожжённых рук,
но я слышу железный звук:
вырос чёрный цветок пистолета.

И когда подойдет мой срок,
как любимой не всякий любовник,
замечательный красный шиповник
приколю я себе на висок.

***

Пуста колоннада
Бездумия Росси.
А девушка просит
Пройти с нею рядом
Из осени в осень.

По рядом прозрачных от ветра скамеек.

И хочется взять её увести
и спрятать,
и грот сохранить взаперти
до лучших времён,
до крушенья знамён,
до «рюмку, гарсон!»
и до склейки наклеек.