Саша Кругосветов — псевдоним Льва Яковлевича Лапкина, члена Союза писателей России, члена Международной ассоциации авторов и публицистов APIA (Лондон), автора детских книг серии «Путешествия капитана Александра», ряда публицистических книг: «Сто лет в России», «Живите в России», «А рыпаться все равно надо» и др., — а также более двадцати худлит-книг для взрослого читателя. Начал издаваться в 2012 году.

Среди наиболее значимых литературных наград — премии фестиваля фантастики «Роскон»: «Алиса» (2014), «Золотой РосКон» (2019); Лауреат Международной премии имени В. Гиляровского (2016); Лауреат еженедельника «Литературная Россия» (2016); финалист премии «Независимой газеты» «Нонконформизм» (2016, 2017, 2018); Гран-при международного конкурса Франца Кафки (2018); Лауреат Международного конкурса «Новый сказ» им. П.П. Бажова (2019); Лауреат Международной премии им. Ф. Кафки в номинации «Кафка — Синий кристалл» (2020); Лауреат премии «Литературной газеты» (2021); Лауреат I Международной Лондонской литературной премии в категории «Звезды» (2021); Лонг-листер Всероссийской литературной премии «Национальный бестселлер» (2022, 2023); Лонг-листер премии «Большая книга» (2023); финалист Премии Гоголя (2023).

В Санкт-Петербургском театре «Парнас» выпущены спектакли «Мосты времени» и «Фуагра» (пьесы по мотивам произведений Саши Кругосветова, написанные в соавторстве с О. Шпакович). Готовится спектакль «Может ли знать осел, что за фрукт хурма».

В издательстве АСТ выпущены романы «Счастье Кандида» (2021), «Вечный эскорт» (2022), «Полет саранчи» (2023), сборник рассказов для детей «Туманные истории» (2023), сборник рассказов и повестей «Драконово семя» (2024).

Бегство из Райволы

Хмурым сентябрьским утром протоиерей Дионисий Иванович Холодков, свежеиспеченный настоятель Святоникольского храма в Райволе, проснулся в начале шестого. На востоке прорезалась оранжевая полоска облаков, за которыми укрывался пока верхний край дневного светила, подкрасившего свинцовые тучки горячечным бледно-розовым отсветом. Прижавшись лбом к холодному стеклу маленького церковного окошка, настоятель рассеяно любовался курчавыми странниками поднебесья, но стоило ему опустить очи долу, как благость предрассветного умиротворения, охватившая было достопочтенного священника, мгновенно улетучилась.

В посветлевшем небе над самыми кронами деревьев, кажущихся в сей ранний час почти черными, приметливый глаз молодого батюшки выхватил едва заметную дымку — в точности такую же, как вчера в восемь вечера при заходе солнца. Это не туман, не облака пыли и не промышленный смог. Настоятель точно знал, что это…

Днем раньше саранча, пришедшая со стороны Выборга и Скандинавии, в сумерках прервала на время свою адскую работу и опустилась в траву — посланцам тьмы тоже, видимо, необходима ночная передышка. С первыми лучами саранча вновь поднялась — это самое он и узрел, — чтобы продолжить упрямое продвижение на восток для исполнения порученной ей кровожадной миссии. Сколько их там, этих злобных чад преисподней? Тьмы и тьмы…

Вчера они миновали, видимо, Горьковское. Осталось километров десять-пятнадцать, сегодня точно здесь появятся. Хоть и далеко до них, но и сейчас, будто сквозь вату, уже слышалось приглушенное расстоянием металлическое шуршание их крыльев, производящих, как говорят, повторяя слова Иоанна Богослова, немногие уцелевшие очевидцы: «шум и треск, словно от множества колесниц, мчащихся на войну». Интересно, что эти очевидцы — наши с вами современники, — могут знать о шуме и треске колесниц древних воителей?

Хорошо, что накануне — ужасный все-таки был день! — встретились добрые люди на попутке, согласившиеся подбросить до Санкт-Петербурга его жену Варварушку с детьми. Настоятель, вроде, договорился с Пулково, и сегодня, бог даст, они улетят в Екатеринбург к ее маме. Может, и последним рейсом, самолеты уже практически не посещали воздушное пространство северной столицы.

После прохода саранчи жизнь на завоеванных ею территориях замирает, все останавливается, пропадает свет и другие привычные вещи. А на Урале пока еще есть электричество. Обычная связь и даже интернет, говорят, худо-бедно работают. Но правда, видимо, и то, что никому это бегство всерьез не поможет.

Теперь уже всем понятно, что саранча не остановится — ни здесь, ни дальше. Будет продвигаться на восток — невзирая на жару, холод, снег, лед и огромные водные пространства, — до тех пор, пока не завершит свою черную кругосветку и вновь не достигнет Йеллоустонской кальдеры, с которой и начался почти два месяца назад ее грандиозный траурный вояж. Ну а Варварушка с двумя малышами… Если адские акриды покрывают даже по сто километров в день, и тогда отсрочка для его близких немалая получится — недели на три, а то и на все три месяца. Пусть живут, радуются невинные души.

Отец Дионисий, почти всю сознательную жизнь посвятивший церкви и получивший сан совсем молодым (до тридцати пяти не дожил еще благопристойный батюшка), нравом был строг и суров. Как к прихожанам, так и к самому себе. Относительно себя, например, он не решил — поедет, не поедет… Как получится. Людей спасать надобно — здесь и сейчас, — долг честного священника как раз в том и состоит. Пусть планета наша полюсами поменяется, пусть даже небо на землю упадет… Таинства исповеди и причастия и тогда сохранят свою силу, дадут облегчение несчастным и отчаявшимся, позволят алчущим и жаждущим стяжать искомую божественную благодать.

Надо сказать, что и церковного имени своего отец Дионисий особо не жаловал, ибо в сознании его никак не соединялось представление о себе, столь обстоятельном и праведном, с именем веселого бога виноделия и праздников Древней Греции. А потому в семье (как, впрочем, и в кругу близких друзей) его, как и прежде, звали Денисом.

Денис Иванович подумал о том, что теперь ему точно придется покинуть свой чудесный храм, совсем недавно воссозданный по образцу церкви XIX века архитектора Богомолова. Первый храм сгорел во время Зимней войны[1]. На его месте в мятежные девяностые появилась небольшая деревянная церковь, где и начал службу юный выпускник Академии. Как он мечтал тогда о восстановлении великого храма, сколько сделал для этого! И это все-таки случилось… А для чего? Вернется ли он сюда, что останется к тому времени на этой земле? Вопрос еще, сохранится ли сама по себе планета Земля,? Что теперь думать о храме, когда его личный мир на глазах рушился, да и мир в целом — тоже?

После вчерашней вечерней службы к нему до полуночи шли желающие исповедаться и причаститься. Среди них оказалось немало крестящихся слева направо, не владеющих русским. Пограничные барьеры давно сняты, Северо-Запад России наводнили беженцы Северной Европы и Скандинавии. Они вожделели Рая, домогались его. Для них это был шанс — призрачный, но шанс: а что если исповедь российскому батюшке, пусть даже не знающему их языков, поможет все-таки уцепиться за Рай? Всю жизнь не думали о том, что Святой дух сопровождает любую тварь земную, наполняли сердце и голову мелким страстишками да хитростями… А теперь вспомнили, что «каждому воздастся по вере его». Настоятель никому не отказывал, хотя среди них были протестанты, католики, а может, и не крещеные. Хотелось помочь всем, а вот поможет ли?

Отец Дионисий был не из стяжателей. Свободные средства — если появлялись таковые, — вкладывал в любимый храм, оставляя самый минимум для семьи. Накопить на черный день так и не удалось. А вот тот самый черный день и настал. Хорошо хоть машиной обзавелся.

Денис Иванович выкатил на своей скромной Гранте к Райволосскому шоссе. Намеревался добраться до восточной границы Зеленогорска, где на пересечении Приморского шоссе и Танкистов у него сохранился маленький щитовой домик, в котором начинающий священник жил с женой первое время, получив назначение в Храм святителя Николая.

Неплохо бы остановиться там хоть на денек — осмотреться и понять, что происходит. Мобильная связь со вчерашнего дня не работала, а там, в его самом первом семейном пристанище, остался все-таки архаичный проводной телефон. Настоятель надеялся получить вечером подтверждение о том, что его семье удалось добраться до тещи.

Дорога оказалась забитой машинами, байками и фургонами. Водители пытались прорваться в сторону Зеленогорска, невзирая на дорожную разметку — и по встречной полосе, и по обочинам. Поток транспорта временами замирал в бесконечной пробке и хорошо, если двигался со скоростью пешехода.

 «Теперь на дорогу уйдет часа три, никак не меньше», — подумал настоятель.

Великое переселение. Денис Иванович спросил у пожилой дамы в открытом окне соседней машины, не лучше ли пытаться проехать севернее, с другой стороны Райволы — в объезд, через широченную Скадинавию[2].

— Даже не думайте, — последовал ответ. — Мы попробовали вчера — пришлось вернуться. Там мертво стоят. Все норвеги и финики теперь на Скандинавии. Если вам в Питер, лучше пробиваться второстепенными дорогами.

«Хорошо, что моим удалось выбраться вчера, — подумал он, — да еще и позвонить из Пулково по стационарному телефону».

Взрыв Йеллоустоуна

Позднему ребенку в семье, Денису в детстве не довелось испытать даже намека на муштру или строгие нравоучения — едва повзрослев, он получил от престарелых родителей полную свободу в выборе увлечений и занятий. В школе тянулся к точным дисциплинам, любимыми предметами оказались математика, физика и астрономия. Немало времени мальчишка проводил и со сверстниками, ходил по кружкам, занимался спортом, участвовал в олимпиадах. Учителя твердили: «Бога нет», а будущий настоятель смотрел на частые посещения служб в церкви его родителями, дядьками, тетками и прочими родственниками как на изрядно устаревшую и ненужную традицию. Замшелым анахронизмом казалось ему и то, что его самого зачем-то еще во младенчестве крестили.

Но однажды в их классе появился новенький — Рамиль[3], мальчик из Азербайджана, чьи родители или бабушка с дедушкой были мусульманами. И когда в конце урока о Римской империи историк поинтересовался, есть ли вопросы, Рамиль поднял руку:

— А правда ли, что в начале нашей эры там жил пророк Иса?

Вопрос быль столь неожиданным, что даже никто из хулиганов не засмеялся. И учитель, чуть замявшись, объяснил, что в то время в Иудее действительно жил некий Иисус из Назарета, которого в христианских легендах называют сыном божьим, а в мусульманских преданиях почитают пророком Исой, но на самом деле он был просто стихийным философом-самоучкой, каких немало бродило по городам древнего мира.

Философ? Пусть лишь философ. Но он был настоящим, не выдуманным, в отличие от Деда Мороза, например. Это потрясло Дениса.

Какова же причина столь необычной притягательности Христа? Что в нем такого, что более двух тысячелетий миллионы видели именно в Иисусе Христе образец для подражания и тянулись к нему как к объекту особого поклонения? Причем, не только кроткие христиане, но и яростные мусульмане…

Придя домой, Денис попросил у мамы Евангелие и заперся в своем углу...

Ему было двенадцать, и, если бы он взялся за Евангелие от Матфея, обращенное к верующим евреям, или Евангелие от Иоанна, глубоко погруженное в философскую и богословскую мысль Иудеи того времени, то, вероятно, мало что понял бы.

Но Денис выбрал священный текст покороче — Евангелие от Марка, ученика апостола Петра, — и попался! Потому что его писали именно для таких дикарей в вопросах веры, каким он сам был в тот период, — для римского языческого молодняка. Этого он не знал, но Бог-то знал, и Марк, видимо, тоже догадывался, потому-то именно из-под его пера и появился вариант «благовестия», заметно короче других. Евангелие это, сформулированное сжато, сильно, энергично (чтобы дать представление об учении Христа и о Его личности молодым людям, больше всего в этом нуждающимся) видимо, не раз добиралось до душ многих и многих — так же, как оно перевернуло сердце будущего священнослужителя и полностью преобразило его жизнь.

Денис приступил к чтению. Между второй и третьей главами с ним случилось нечто такое, о чем смело можно было бы спросить: «Он сбрендил, что ли, или, может, совсем рехнулся?» Денис вдруг явственно почувствовал, что он не один, что по ту сторону стола рядом с ним сидит сам Христос — это было столь невероятное чувство, что ему пришлось остановиться, перестать читать и осмотреться.

Мальчик долго крутил головой: ничего не увидел, не услышал, особых чувственных переживаний тоже не испытал; но когда смотрел прямо перед собой на то место, где точно никого не было, у него сохранялась абсолютная уверенность — рядом кто-то есть, и от присутствия этого Кого-то ему стало особенно уютно и тепло. Денис откинулся на спинку стула и подумал: «Если Он здесь… и живой, и от Него исходит такой свет и покой, причем свет, вообще не воспринимаемый глазом, но который меня явно пронизывает насквозь, значит, это и есть воскресший Христос. Значит, все, сказанное о Нем, — чистейшая правда».

Из чего следует, что и Евангелие — правда? Выходит, в жизни есть некий особый смысл и надо бы поделиться с другими этим чудеснейшим чудом? И по Земле бродят, наверное, тысячи людей, которые об этом даже не догадываются, и надо бы им поскорей рассказать...

На следующее утро он вышел на улицу и оказался как бы в новом для себя мире; на всякого, кто ему встречался, смотрел и думал: «И тебя тоже создали по любви! Бог любит тебя! Вы все мои братья и сестры. Вы этого не понимаете и даже можете меня уничтожить, если захотите. Но я-то знаю, и этого довольно…»

Подробности юношеских мистических переживаний будущего священника стали впоследствии известны мне со слов самого настоятеля, обращенных его пастве. Многие открывают для себя Бога похожим образом. Мне, автору этой повести, тоже довелось когда-то пережить нечто подобное.

Стоит ли говорить о том, что, окончив среднюю школу (с золотой медалью, кстати), Денис избрал для себя путь православного священства? И, тем не менее, неподдельный интерес и глубокое уважение к науке и ее результатам Денис Иванович сохранил и теперь, после долгого пути на ниве служения Богу, Церкви Христовой, Отечеству и людям. Как в его голове уживались строгие догматы ортодоксального христианства[4], принятого когда-то раз и навсегда его пылким славянским сердцем, и столь же безоговорочная вера в научную картину мироздания — этого нам никогда уже не узнать.

По дороге в Зеленогорск настоятель вспоминал, сколько раз в истории христиане, мусульмане — иудеи, кажется, тоже, — ожидали конца света.

Да что в истории — уже на его недолгом веку… Только на 2000-й год пришлось около трехсот предсказаний гибели мира. Сочинять страшилки шарлатанам и кликушам помогал во время подвернувшийся под руку парад планет, который должен был стать причиной очередной неминуемой гибели Земли. Но в тот раз все обошлось — впрочем, как всегда.

Еще один конец света ожидался 6 июня 2006 года. Потому что «число зверя», три шестерки в дате, должны были — теперь уж точно-преточно — стать причиной Апокалипсиса и воскрешения Антихриста. В тот год наша планета могла столкнуться с астероидом Икар. К счастью ли, к несчастью ли, но и 2006 год человечеству удалось пережить.

В 2008-м ученые готовились к запуску большого адронного коллайдера, а впечатлительные жители планеты — естественно, к концу света. Коллайдер был запущен, пучок протонов успешно пролетел в обоих направлениях двадцатисемикилометрового кольца ускорителя, а катастрофы опять не случилось.

Самое громкое и обсуждаемое пророчество конца света было связано с 12 декабря 2012 года, последней датой календаря Майя. Предсказатели различных мастей дружно решили, что это и есть конец человеческой цивилизации. В этот день, завывал хор просветленных провидцев, на Землю упадет очередной астероид, нам явится «пятое Солнце», и Земля столкнется с планетой Х, так называемой Нибиру. Говорили и о смене полюсов, и о том, что Солнечная система станет не той стороной к галактической оси… 

2015-й — удар астероида. 2017-й — опять столкновение с Нибиру. 2020-й, «год пяти двоек», по предсказаниям Ванги должен был стать последним для человечества. Глобальные события, вещала она, произойдут 22 февраля или 22 декабря — эти дни провидица считала самыми опасными. Но тогда было непонятно, от чего именно должна погибнуть планета. По одной из интерпретаций пророчества, в океан упадет огромное тело, которое спровоцирует цунами и смоет большинство стран. По другой версии, гибель человечества произойдет от страшного вируса. Это предсказание казалось правдивым на фоне бушующего коронавируса. Но люди пережили и этот год.

«Слепые поводыри слепых, — размышлял Денис Иванович. — Наступление Судного дня неизвестно никому, кроме Бога, и этот день может прийти в любое время».

Древние шумеры — когда это было? — и те жили в предчувствии грозящей им терминальной катастрофы. «Земля вырождается; есть признаки того, что мир быстро движется к концу; взяточничество и коррупция стали обыденными явлениями; дети не слушаются родителей; каждый мужчина собирается писать книги, и конец света, очевидно, вот-вот наступит», — сообщает людям из будущего шумерская глиняная табличка. Разве сейчас не так же? Особенно о книгах интересно.

Библия предлагает некий список явлений, которые предварят Армагеддон, — сценарий, по которому спектакль под названием «Конец света» и будет разыгран.

Придет множество лжепророков…
Оскудеют в людях вера и любовь…
Человечество измучается от войн и природных катаклизмов…
Явится Антихрист, выдавая себя за Мессию, прельщая чудесами ложными…

«Клаус Шваб[5], Четвертая НТР[6], войны в Евразии, Африке, на Ближнем Востоке, волна скрытого терроризма, угрожающего человечеству управляемыми взрывами гаджетов, стремление к мировой гегемонии наднациональных бюрократических структур и корпораций, — размышлял отец Дионисий. — Все уже случилось. Или вот-вот случится. Хорошего-то мало, но не факт, что это конец. А вот на пришествие пятого ангела Апокалипсиса явно уже очень похоже».

Вострубил пятый ангел. И я увидел звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладезя бездны.

Она отворила кладезь бездны, и вышел дым из кладезя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладезя.

Что тут скажешь? Так ведь и получилось. Почти одновременно ожили вулканы Августин, Орисаба, Попокатептль, Тахумулько, Колима и десятки других. Поначалу еще работали все средства медиа: весть о бессчетных землетрясениях и катастрофических извержениях в Северной и Центральной Америке мгновенно разнеслась по миру. Минул лишь день — и вслед за первыми вулканами взорвался спавший больше полумиллиона лет исполинский магматический очаг Йеллоустонской кальдеры. Этого давно боялись, за супервулканом постоянно наблюдали ученые, даже из космоса следили за процессами внутри «пороховой бочки». И до того момента ничто, казалось, не предвещало катастрофического сценария. Геологическая служба США оценивала ежегодную вероятность извержения Йеллоустона примерно в «1 к 730 000». Но два месяца назад то, что считалось почти невероятным, случилось.

Мощность взрыва специалисты сопоставили с детонацией тысяч атомных бомб. Огромное давление под земной корой прорвало гигантскую кальдеру, из жерла супервулкана размером семьдесят на пятьдесят километров на поверхность планеты стали вытекать тысячи кубических километров раскаленной лавы. Образовался раскаленный пузырь глубиной более восьми километров; лавовые огненные реки неслись по земле со скоростями гоночных автомобилей.

Лавина уничтожила все живое в радиусе пятидесяти-ста километров. Вулканический пепел накрыл более четверти территории Северной Америки. Люди гибли от удушья. Государственные СМИ США прекратили работу. Еще некоторое время новости о происходящем за океаном европейцы узнавали из Канады и стран Латинской Америки. Предполагалось, что пепел постепенно накроет и другие территории Земли.

Ученые спорили, каким будет окончательный урон. Одни рассчитывали, что в зоне поражения окажется только треть населения Соединенных Штатов. Другие ожидали гибели вообще всего живого на американском континенте. Большинство же сходилось на том, что последствия окажутся глобальными. В атмосферу попало огромное количество диоксида серы, эффективно отражающего солнечный свет, и это обязательно приведет к похолоданию, которое, скорее всего, затронет всю планету. Также утверждалось, что в любом уголке Земли могут начаться кислотные дожди, мощные землетрясения и извержения новых вулканов, вызванные цепной реакцией. А самые пессимистичные прогнозы пугали невиданной озоновой дырой, через которую на поверхность Земли проникнет смертоносная солнечная радиация в дозах, в разы превышающих чернобыльскую.

Кремлевские каналы успокаивали россиян, объясняя, что весь Хартленд — северо-восточная часть Евразии, примерно соответствующая территории бывшего Советского Союза, —вряд ли пострадает, что чем дальше от места извержения, тем меньше будут потери. Однако пытаться предсказать, какие части планеты «выиграют» больше всех в результате глобальной катастрофы, было бы слишком опрометчиво.

Всем стало понятно: случилось бедствие планетарного масштаба, но никто не ожидал того, что произойдет дальше.

А дальше…

Из дыма, поднявшегося над кальдерой, вышла саранча.

Это невозможно было объяснить: несметные полчища саранчи появлялись из облаков раскаленных газов, в которых, казалось, не смогло бы выжить ничто живое. Кто эти жаростойкие прямокрылые акриды, откуда взялись летающие посланцы преисподней? Лава уже закончила изливаться из жерла, пепел застывал в воздухе и тихо оседал на землю, а стаи саранчи прибывали и прибывали. Они закрывали небо, неуклонно продвигаясь на восток и неторопливо растекаясь при этом на юг и север. Металлический стрекот крыльев был слышен за несколько километров до появления насекомых. Немногочисленные спасшиеся — убежавшие, уехавшие и улетевшие — свидетели налета адской саранчи говорили, что отдельные особи были чуть крупнее обычных Acrididae[7], но обладали необычно жестким хитиновым покровом, напоминающим вороненую сталь, и очень крупными жвалами[8] темно-синего цвета. Розовые скворцы, известные уничтожители саранчи, не воспринимали посланцев Йеллоустонского жерла в качестве пищи.

Священник вспоминал слова евангелиста Иоанна:

А из дыма вышла саранча на землю с хвостом — как у скорпиона, с жалом…

Ей сказано: не губить ни траву на лугах, ни деревья, а только людей, у которых на лбу нет Божьей печати. И дано ей не убивать их, а казнить пять месяцев. Казнь же от нее подобна казни, когда скорпион жалит. Люди будут смерти искать, и не найдут ее; умереть пожелают, но смерть не дастся им.

Саранча с виду напоминает коня в боевом снаряжении. На голове у нее — подобие золотого венца, лицом же она — как человек. Волосы длинные, как у женщины, зубы — как у льва. Наподобие воинского доспеха на ней — будто броня железная, а шум от ее крыльев подобен грохоту колесниц и коней, несущихся в бой.

Ничего такого свидетели не увидели. Ошибся Иоанн Богослов, что ли?

Причудливый облик саранчи из «Апокалипсиса» наводил и прежних толкователей на мысль, что апостольское описание адских акрид не следует понимать буквально — это лишь аллегория человеческих страстей. Каждая из них, дойдя до известного предела, будет иметь признаки этой чудовищной саранчи. Аллегория…

Настоятелю вспомнились слова Андрея Кесарийского[9] о том, что саранча в описании Иоанна Богослова изображает демонов лукавых, приготовившихся к борьбе против человеков обыкновенных: золотистые венцы символизируют победы над нами, женские волосы говорят о сладострастии бесовском, львиные зубы — о свирепости и жажде крови; железные брони — о жестокосердии, скорпионовы хвосты — о невыносимой ядовитости греха; и царь той саранчи — дьавол собственной персоной!

И царем над собой она имела ангела бездны, имя его — Аваддон, означающее только лишь воплощенную гибель и смерть.

А в нынешние времена и совсем все понятно… Из дыма научно-технического прогресса, уверенно ведущего планету, ее воды, земли и воздух к экологической катастрофе, проступают контуры новой (как хорошо забытое старое Вавилонское столпотворение) идеологии техно, распространяющейся с помощью воинственного шума и стука вездесущих СМИ по обезумевшей Земле. Эти СМИ уже долгое время — повсеместно и вредоносно — властвуют над умами и сердцами людей. Им дано задание — в кратчайшие сроки подготовить поколение, способное не только не вразумляться, но и не раскаиваться от возможных грядущих вразумлений.

Та ли эта саранча, о которой писано в Откровениях?

И повелено ей было не делать вреда ни земле, ни траве, а одним только человекам, не имеющим признаков окончательного торжества духа над плотью, не могущих противостоять фальшивой обольстительности, всеобщей распространенности и могущественному влиянию этой самой плоти. Потому что заразная болезнь эта может миновать лишь тех немногих, кто сумел сохранить целостность жизни, не запятнав душу свою, а вернее всего — живших монахами-отшельниками, удалившись от мира сего.

«От саранчи той произойдет побоище, — вещал апостол, — великое избиение, которое не приведет к гибели людей: оружие этих акрид, их укусы таковы, что они будут жестоко мучить, но не убивать. Пять месяцев продлится бойня». Вот она и началось — два месяца тому как. За это время инфернальное воинство захватило почти весь американский континент, полчища саранчи успели пересечь Атлантику, захватили Британские острова и часть Скандинавии.

Свидетели так и говорили: люди падали от укуса насекомых, бились в конвульсиях и не могли уже подняться. И никакая одежда, никакие бронежилеты и прочие «доспехи» не защищали их от посланцев преисподней.

В первую неделю после катастрофы, пока еще можно было получать сообщения из Нового Света, стало известно, что Пентагон направил войска химической и бактериологической защиты, дабы остановить нашествие смертоносных акрид. До Европы не дошла информация о том, как обычные препараты для борьбы с насекомыми действовали на эту самую железную саранчу. Возможно, не действовали. А может, имели некий эффект, но химвойска просто не смогли справиться с неисчислимыми полчищами летающих убийц. Судя по всему, не помогли им ни химикаты, ни защитные скафандры, ни распыления инсектицидов с самолетов — похоже, на территории США победа осталась за железной саранчой.

СМИ сообщали, что состоятельные люди и элита Нового Света пытались укрыться от нашествия зловредной саранчи в подземных бомбоубежищах, оснащенных автономным энергоснабжением и запасами питания на случай атомной войны. Некоторое время они имели связь с Большой землей, но и она вскоре прервалась. В Европе предположили, что насекомые проникали в их убежища через вентиляционные каналы или воздухоочистные сооружения и уничтожали запасливых богачей.

Что же там, на западе, происходило, оставалась ли хоть какая-то жизнь после пролета неумолимой и жестокой саранчи? По прошествии двух месяцев с начала катастрофы никаких новостей из Нового Света было уже не получить. Европу наводнили обезумевшие от ужаса полчища беженцев. Но ничего вразумительного сообщить они не могли. Большинство мигрантов не сомневалось: вот он пришел — Конец Света, бешеные акриды убьют каждого, не отмеченного печатью Господа. А есть ли вообще такие, кто не грешен? Много ли осталось просто прихожан, пусть и грешных, у нынешних церквей, мечетей, синагог, буддийских храмов?

НАТО перестало функционировать как единая организация, поскольку американские центры принятия решений, а также сбора и обработки информации, вскоре перестали работать. Но Starlink Илона Маска почему-то еще не сбоил и обеспечивал Wi-Fi на континентах, не захваченных саранчой. Европейские военные пытались получить информацию о территориях, оккупированных нашествием адских акрид, с помощью разведывательных спутников. Вывод был неутешительным: радиолокационные, оптические и тепловые космические средства наблюдения не обнаружили на территории США никаких признаков передвижения транспорта и/или работы техники.

Остались ли там живые люди? Укушенные не могли долго продержаться — они ведь теряли способность передвигаться и что-то делать, чтобы обеспечить себя пищей и водой. И значит, теперь наверняка покинули сей бренный мир. Остались ли там отмеченные печатью Господа? Если да, их, видимо, столь мало, что им не по силам запустить тепловые станции, обеспечить выработку электроэнергии, подачу воды и всего того, что надо, дабы заработали привычные нам цивилизационные механизмы. Эти одиночки нашли, возможно, себе скромные убежища, где они могут и сейчас сохраняться и прозябать. Что это будет за новое пришествие Христа? Состоится ли оно или это просто очередная планетарная катастрофа? Сколько их было до появления Хомо Сапиенс — просто и наше время, наконец, пришло? И что станет со всеми нами после Страшного суда? Обо всем этом не хотелось думать.

Малолетка из маршрутки

Отцу Дионисию представились опустевшие небоскребы Нью-Йорка и Чикаго… Туда, наверное, уже пришли подкормиться дикие свиньи, еноты, прилетели американские вороны — граклы, хозяйничающие теперь на помойках и в супермаркетах. Да и от трупов, наверное, очищают улицы. Ужас — крысы, граклы, кабаны… Наверное, и волки подтянутся на адское пиршество — не оставят же они все эти богатства на разграбление отвратительным падальщикам! Священник содрогнулся от омерзения…

В этот момент он заметил справа в конце переулка церковь и часовню со славянскими куполами-луковицами, крытыми осиновой щепой. Знакомый уголок Комарова! Десять лет назад на нескольких соседних дачах, расположившихся среди вековых сосен между Кудринским переулком и улицей Осипенко, летом жили его друзья, и Денис Иванович частенько бывал здесь. Припарковав машину перед поворотом на Кудринский, упирающийся в ничейный сосновый лес, он решил немного прогуляться.

Слева — скромный щитовой домик, где прежде в дачный сезон обретался комаровский мудрец Даниил Гранин; дальше — дом актера Евгения Лебедева, тоже знаковой фигуры петербургской культуры. Справа в боковом переулке — дача Ахматовой, знаменитая «будка», следующая — дача Лозинского, переводчика «Божественной комедии».

Денис Иванович зашагал дальше. Слева… так-так, раньше здесь был детский сад некого ведомства, в двухтысячные выкупленный одной кремлевской шишкой, говорят — для своих родителей. Тогда же на этой территории возвели основательные дома с глухими высоченными стенами, к ним приставили крутую охрану — к каждому незнакомому автомобилю, зарулившему в переулок, тут же подходили суровые челы — из ФСО, наверное. И по периметру, даже в лесу, немало этих охранников понатыкано было, весь лес загадили, черти. А теперь никого. Улица пустая, дачи — словно вымерли, даже охранники испарились. Людей вообще не видно. Чудны дела твои, Господи!

А вот и последний дом справа, митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского. Тот, что рядом с симпатичными церквушками и часовней. Он-то сам, отец Дионисий, совсем другой — выборгской епархии будет. А если это его последний день жизни? Как уйти, не причастившись? Не откажут, поди, своему брату священнику в свершении таинства… Никого! Закрыты двери, калитка, ворота. Все бегут, и эти сбежали…

А что если действительно конец света? Если всех нас теперь как раз и ждет тот самый последний суд, свершаемый Богом над людьми с целью отделения праведников от грешников? Денису Ивановичу не особенно-то верилось, что вот именно сейчас — ну там через два-три месяца — завершится время, отведенное апостолом Иоанном на бесчинства адских акрид под предводительством Аваддона, ангела бездны, а потом… а потом все они, жители Земли, станут свидетелями второго пришествия Христа, ибо сказано: «Люди будут издыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную, ибо силы небесные поколеблются, и тогда увидят Сына Человеческого, грядущего на облаке с силою и славою великою». И что, он сам лично увидит Бога-сына? Будет лицезреть Страшный суд, увидит все эти неимоверные чудеса? Честно говоря, вряд ли. Не то, что настоятель сомневался в догмах православия — искренне верил во все, что записано в боговдохновенной книге. Просто мало что из написанного там следует понимать буквально. Все, что должно случиться, непременно произойдет, но в каком виде — этого человеку земному не представить и не понять слабым умом своим.

Вера живет и крепнет, даже не подкрепляясь чудесами. Святитель Иоанн Златоуст пишет: «Если душа благопризнательна, она принимает все с верою, да и в чудесах у нее нет особой нужды». Многие из евангельских чудес Иисус творил не напоказ, чуть ли не тайно, скрывая Свою Божественную силу. Денис Иванович считал, что великие события должны происходить как-то более буднично, без театральных эффектов. Но причаститься надо обязательно.

И как, в конце концов, Господь посмотрит на жизнь протоиерея Дионисия? Так ли уж безупречно прошел он свой путь?

Ну а Виолетта, Ви?

Опять эта Ви! Ничего ведь не было. Искушение было. Соблазн встать на путь греха и последовать за сатаной — тоже был. Но он вел себя достойно, одолел искушения и порывы молодого тела, остался в лоне семьи... Да и девицу уберег от греха прелюбодеяния. Правда, впоследствии нередко вспоминал о ней. Это правда… Звонил, интересовался, как живет. Вот и сейчас… Восемь лет прошло.

Ох, грешен ты, грешен, протоиерей. До сих пор оправдываешь себя. А ведь истинно говорится в писании: «Всякий, кто смотрел на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем».

Денису Холодкову, выпускнику духовной семинарии, учащемуся духовной академии, предстояло пройти диаконскую хиротонию[10], и потому следовало незамедлительно принять решение, станет ли он частью черного духовенства или все-таки белого. По прохождении таинства рукоположения уже ничего изменить не удастся: у православных после хиротонии вступление в брак запрещается. Так что жениться надо было сейчас или никогда. На ком жениться-то? Откуда ее взять невесту эту? Да чтобы не распущенная была, как эти нынешние, да еще и верующая православная? Помог однокашник по семинарии Сережка Суранов, познакомил с сестрой Варварой, на три года младше Дениса. Молодые люди понравились друг другу, погуляли недельку по Петербургу в белые ночи, без долгих размышлений обвенчались и переехали в небольшой дом Дениса на Приморском шоссе.

А через год он стал уже иереем и распоряжением епископа Выборгского и Приозерского был направлен для работы священником храма в Райволе. Платили поначалу скромно, и с благословения тогдашнего настоятеля церкви молодой священник согласился вести факультативные занятия в старших классах зеленогорской средней школы, взялся прочесть курс лекций «История религии». Денис Иванович приходил на занятия в светской одежде, не занудствовал, религии как таковой и священных текстов православия касался мало, просто рассказывал много интересного о том, что в школьный курс истории никогда не попадало: о старообрядцах в России, о никонианстве, о греко-турецких войнах, о причинах рукоположения архиепископа Кентерберийского, главы англиканской церкви, произошедшего только в XX веке, о его роли в спасении православных греков, живших в мусульманской Турции, почему в Австралии самая большая диаспора греков и многое другое. Как ни странно, занятия молодого, симпатичного батюшки вызвали неподдельный интерес учащихся.

Тогда еще Денис Иванович в жизни был просто Денисом, автомобилем не обзавелся, а до службы в Райволе добирался автобусом. Возвращался тоже. Путь маршрутки проходил недалеко от школы. Так что дважды в неделю, в середине дня, священник не доезжал до дома — выходил в Зеленогорске у школы, чтобы провести занятия со старшеклассниками.

Тогда-то все и началось.

Он ехал домой и уснул. Кто-то настойчиво теребил его за рукав пальто. Он вздрогнул, открыл глаза и услышал: «Вы приехали». Автобус вот-вот тронется — Денис рванулся вслед за разбудившей его девушкой и успел выскочить до закрытия двери.

Молоденькая попутчица в длинной осенней куртке с капюшоном обернулась. Наверное, чтобы проверить, вышел ли он. По наивному выражению веснушчатого лица и отсутствию на нем признаков косметики нетрудно было догадаться, что она еще школьница.

— Ты меня вовремя растолкала, — произнесДенис. — Как вы теперь говорите? — Это было круто! Без тебя я уехал бы дальше. А тут особенно длинная остановка, пришлось бы топать назад чуть ли не километр.

Девушка продолжала вопросительно смотреть на него, и Денису захотелось еще что-то сказать ей.

— Я добираюсь до работы первым автобусом, выезжаю в 5:30, днем возвращаюсь домой пообедать и отдохнуть, потом опять на службу, а там — до позднего вечера.

Машины одна за другой беспрерывно катились по извилистому шоссе, окруженному деревьями, местами сбросившими потерявшую былую нарядность летнюю одежду, — там, где дворники не доставали, на стеклах автомобилей оставались налипшие желтые и красноватые листья. Денис любил ленинградскую осень — какая все-таки красота! Почему-то ему не хотелось сразу идти домой — может, немного прогуляться перед обедом?

Они вместе перебежали дорогу, опасливо оглядываясь на стремительно мчавшиеся автомобили, и, не сговариваясь, пошли рядом в одну сторону. Размышляя о неловко затянувшемся молчании, Денис никак не мог взять в толк, о чем еще можно было бы с этой девчушкой поговорить. Но юная попутчица тут же взяла инициативу в свои руки:

— Вы, что, меня не узнали? Мы ведь видимся два раза в неделю.

— Неужели? — спросил он, торопливо перебирая в памяти лица юных прихожанок.

— Вы — отец Дионисий; мы называем вас ДэИ, Денис Иванычем, — рассмеялась девушка. — Вы у нас допы по истории религии ведете. Вначале я записалась по приколу, была уверена, что ненадолго. В общем, не ожидала, что зайдет. А вы меня, выходит, даже не запомнили.

Она остановилась, норовисто притопнув стройными ножками, стянула с головы капюшон и, откинув назад волосы, смело взглянула в глаза молодому преподавателю. Он узнал спортивную блондинку-десятиклассницу. На его занятиях она садилась обычно в дальнем углу, но слушала, почти не отвлекаясь, часто задавала вопросы, проявляя живой интерес ко всему, что он рассказывал. Запомнилась еще и тем, что уделяла особое внимание своим длинным, светлым волосами, то убирая их в несложные прически типа высоких хвостов или кички, то, наоборот, оставляя волосы распущенными. Да-да… а также неизменно короткими юбками в цветную клетку и свитерами в обтяжку.

— Теперь вижу, вспомнил… — засмеялся Денис. — Виолетта. Что в переводе с латыни означает фиалка. И глаза, как и положено, темно-синие. Говорят, девушки по имени Виолетта отличаются невероятной добротой и особой душевной чистотой.

— Не знаю, не знаю — со стороны виднее. Вас, взрослых, не поймешь — когда всерьез, а когда наоборот, вышучиваете. А вот конкретно вы… сможете безошибочно воспроизвести мою фамилию?

— Да нет уж, увольте, милая фиалка. Помню, что очень сложная — как пришел к вам впервые, открыл журнал, чтобы познакомился, так с тех пор ни разу и не смог вслух прочесть ее.

— Го-хайм-нисволь, вот моя фамилия, — торжествующе произнесла она. — Не каждому удастся произнести, лишь избранным она дается… Потому что переводится как Таинственная. У меня мама — немка. Папа нас рано покинул — взял и умер молодым, — вот я и решила жить под маминой фамилией, осуждаете?

— Не осуждаю, совсем нет… Почему это нужно осуждать? Фиалка, да еще Таинственная, звучит романтично. И тебе идет.

— А я, между прочим, много о вас знаю, — заявила Виолетта.

— Что, например?

— То, что вы живете на Танкистов, как раз против шиномонтажа. А если оттуда свернуть налево, на Среднюю, третий дом от угла, там мы с мамой и старшей сестрой местожительствуем. Соседи мы с вами, вот что. Несколько раз в неделю вместе возвращаемся домой на треклятом шестьсот восьмидесятом — боже, как он долго едет! Мы в одной маршрутке битый час трясемся, только вы меня почему-то совсем не замечаете.

— Вот даже как? Весьма любопытный естественнонаучный факт.

 — Что тут собственно любопытного? Взрослые, все как один, почему-то считают, что в мире существуют лишь великовозрастные дяди и тети, а девчонок и мальчишек будто и нет вовсе. У взрослых поголовно завышенная самооценка, групповой неадекват, разве нет?

Она смотрела ему прямо в глаза, снизу вверх. Денису оставалось лишь неопределенно хмыкнуть, потому что он не понимал, как вести себя с этой школьницей, совсем почти девочкой.

Некоторое время они шли молча, прислушиваясь к шуршанию листьев под ногами. Неожиданно она произнесла:

— А вы ведь еще не сказали своей фамилии. Фамилия, между прочим, поважнее имени будет.

— Я отец Дионисий, Денис Иванович в миру, зачем фамилия-то нужна? Тебе это важно знать?

— Да, мне хотелось бы знать фамилию любимого препода. Видите, я уже и в любви вам призналась… Потому и фамилию хотелось бы выяснить. А что в этом особенного? Вы считаете, проявляю нездоровый интерес?

— Ладно, — согласился он. — Раз это необходимо, пожалуйста — меня зовут Денис Холодков.

— Как-как?

— Холодков, — растерянно повторил он.

— ЛОЛ! — Она засмеялась.

— Что такое?

Девушка смеялась все громче; Денис был удивлен и обескуражен, внезапно оказавшись в роли единственного свидетеля ее спонтанной арлекиниады.

— Холод-ков, — она вытянула трубочкой губы и вновь закатилась. — Холод-цов почти. Холодец — это такое жидкое и дрожащее, я ору! Холодное и противное… — девушка продолжала хохотать, не в силах остановиться.

— Что-что?!

Она тронула его за рукав:

— Да ты не обижайся, мне ваще-то холодец нравится. Но смешно, чесслово, смешно, угораю с тебя. Но ты, кстати, совсем не похож на холодец, — сказала она примирительно.

— Детский сад — штаны на лямках, — недовольно произнес Денис. — И тебе, между прочим, не идет ваш птичий язык — лол, по приколу, зашло: мне казалось, ты выше этого.

— Я же не сказала рофл, например… Хорошо, раз не нравится — не буду. Постараюсь во всяком случае… А с детсадом ты загнул. Через год с небольшим я СОВЕРШЕННОЛЕТНЕЙ стану. Взрослой! Тебе самому-то сколько?

— Двадцать шесть.

— Взрослый дядя по имени Дионисий Холодцов, — сказала она с чувством и вновь засмеялась.

Они подошли к дому Дениса, ее дом был дальше. Остановившись у калитки забора, она спросила:

— Дашь номер мобилы?

— Зачем это? — спросил он.

— Испугался, бояка? Взрослые дяди и тети всего на свете боятся.

— Наверное, ты права. Просто я весь день на службе, и мне не следует на мобильный звонить. А дома у меня есть ростелекомовский проводной… — Денис продиктовал номер. — Звони… А сейчас пора расставаться, Виолетта Таинственная.

Но она не спешила уходить.

— Можно я буду тебя просто Денисом звать? Ты не против? Да нет, не волнуйся, на занятиях будешь Денисванычем, как для всех… Я ты меня зови Виа!

Настала очередь посмеяться Денису:

— ВИА, вокально-инструментальный ансамбль… Хорошо хоть не ВИАГРА!

— Посмеялся, и будя — обменялись любезностями, что называется, — улыбнулась она. — Я подумала, Виа звучит все-таки лучше, чем Вио. Если не зашло (пардон, не понравилось), зови просто Ви!

— Ви — так Ви, договорились, — согласился Денис.

— Ну, тогда… В общем, до встречи в маршрутке… — сказала она, помахав рукой.

 

Через день он уехал в командировку, заранее предупредив школу об отмене занятий, — настоятель послал в Москву, чтобы согласовать проект и выделение денег для строительства новой церкви, — и вернулся лишь через две недели. В Зеленогорске и Райволе выпал первый снег, непривычно скрипевший под ногами и придававший теперь курортным видам зимнюю неясность и расплывчатость.

Жена встретила отца Дионисия с неожиданной настороженностью. Едва он успел разобрать чемодан, как она сообщила, что чуть ли не ежедневно его по телефону спрашивала какая-то девчонка. Кто бы это мог быть? И почему в интонациях жены прозвучала непривычная ревность? Раньше такого не было.

Оправдываться не стал — разве он в чем-то виноват? А поздно вечером, когда супруги собирались уже спать, раздалась пронзительная телефонная трель.

— Наверное, опять она, — строго произнесла жена.

— Вот и выясним, кто такая! — Денис Иванович с нарочитой бодростью потянулся к трубке.

— Деня, Деня, — радостно зазвенел в ухе девичий голос, — наконец-то ты вернулся!

Священник узнал недавнюю попутчицу, но, словно совершая что-то запретное, осторожно поинтересовался, с кем он говорит.

— Опять ты меня забыл? Эх, Де-е-еня… Настоящий Холодцов. Это же я — Ви!

Отец Дионисий представил себя со стороны — и вправду «Холодцов»! С чего это он вдруг засмущался? Варварушку заставил беспокоиться, сделал вид, что незнаком с «девушкой из телефона»… А в их невинном знакомстве нет, кстати, ничего такого, предосудительного что ли...

— Ви, фиалка, — ответил он и улыбнулся. — Ну, здравствуй, фиалочка! А ты подобрала мне старое новое имя. Последний раз меня в третьем классе так звали.

— У, какой важный! Намекаешь, что я школьница. Что я для тебя совсем малолетка? Возраст, между прочим, — самый краткосрочный недостаток, исчезающий со временем, «как сон, как утренний туман».

— Да нет, ни на что я не намекаю. И в мыслях не было тебя обижать. Ты такая, какая есть, мне даже нравится,

Повисло молчание. Не находя, что еще сказать, Денис Иванович спросил:

— Звонишь по какому-то делу, Ви, или так просто?

— Скажи, Деня… ну та, что к телефону подходит, твоя сестра, что ли?

— Жена. Не думаю, что это имеет какое-то значение…

— «Имеет значение», — передразнивая, сказала она. — Еще какое! Ну, конечно, почему я сама-то не догадалась? И что, ты ее до сих пор любишь?

— А как иначе? — растерянно пробормотал священник и на секунду как бы запнулся, но после некоторой паузы продолжил увереннее. — Разумеется, люблю. Вот что ты думаешь, фиалочка, зачем люди вообще женятся? А мы еще и венчались.

Его секундная неуверенность не осталась незамеченной.

— Испугался, бояка, — повторила она знакомую фразу. — Поженились, обвенчались, был-был-был, болтовня и все такое. Но раз уж так у вас получилось… с моей-то стороны какие могут быть возражения? Любишь — ну и люби себе! — произнесла она с вызовом. — А я, чтоб ты знал, по делу звоню.

Денис Иванович невольно улыбнулся. Гормоны, дерзость, категоричность — все это быстро проходит. Как, впрочем, и сама юность.

— Не выдумывай, фиалочка, по какому еще такому делу? — продолжая улыбаться, спросил он.

— Ну как по какому? Ну… ну, например, как с помощью математических знаков из трех нулей получить шестерку без использования других цифр? Ты ведь мне подскажешь?

Задача казалась знакомой. Но сколько лет прошло с тех пор, как он сам был десятиклассником.

— Увы, дорогая Ви, я все уже успел позабыть. Видишь, плохой из меня помощник.

— Хороший из тебя помощник! Ты не можешь вспомнить, просто потому что вымотался за поездку. И зря ты ее боишься…

Священник поинтересовался, кого это он боится.

— Кого-кого — жену свою.

— До свидания, Ви!

Но избавиться от нее было непросто.

— Ты, Деня, слишком уж обидчивый. Я понимаю, что жена… Только это уже too much — чуть что и сразу: «До свидания». Не идет тебе категоричность. Потому что на самом деле мой любимый препод очень даже толерантный, точн-знаю… Хотя, что это я? Ты, наверное, и вправду устал с дороги?

 — Да, есть немного.

— Хорошо, что все позади и ты дома. Так что отдыхайте, дорогой Дионисий Иванович… Крепко жму вашу крепкую, мужественную руку. Пора вам бай-бай, товарищ.

— Хорошо.

— А на ту, которая… просто ноль внимания, фунт презрения, вот и все.

— Ладненько, убедила, — рассмеялся он.

Все еще улыбаясь, Денис рассказал жене о девочке Виолетте из школы, в которой он преподает, — попросила помочь ей с задачкой, как из трех нулей (с помощью факториалов, ему кажется) сделать шестерку. На вопрос, помог ли он решить задачу, Денис ответил, что все уже забыл из школьной программы, а факториалы — это действительно не так уж и просто.

Под утро отцу Дионисию снилось, будто ему вновь шестнадцать. Его вызвали к доске. Математичка спрашивала, как доказать, что через точку, не лежащую на данной прямой, проходят по крайней мере две прямые, лежащие с ней в одной плоскости и не пересекающие ее.

«Что-то такое было, кажется, у Лобачевского, только не в учебнике, а в статье из “Науки и жизни”, наверное», — пытался вспомнить Денис. А потом на ум пришло и вовсе неуместное: «Бог есть любовь»[11]. Как это могло быть связано с параллельными прямыми? От волнения он уронил мел, нагнулся, чтобы поднять его, но, к счастью, зазвенел звонок…

Проснувшись, Денис Иванович и в самом деле услышал звонкие переливы — это были трели телефона за стеной.

За окнами — темнота; Зеленогорск спал предрассветным сном. Денис взглянул на часы: пять. Телефон продолжал настойчиво трезвонить. Не надевая тапок, чуть слышно, чтобы не разбудить жену, священник выскользнул в соседнюю комнату.

— Говорите, — сердито бросил он в трубку.

— Деня, Деня… — звенело в телефоне.

— Виолетта, ты что творишь? — свирепо прорычал Денис.

— Деня, если б ты знал, что произошло!

«А что, собственно, могло произойти?» — остывая, подумал он.

— Самое главное, что я поняла, наконец, почему мы с тобой встретились. Это судьба! Дело в том, что я — Вио, а ты — Дио. Во-первых созвучно, не находишь? Дио — это божество, которому поклоняется и всей душой предана Вио, а она — фиалка, которой любуется божество. Ну, хорошо, не божество — просто ангел с небес. Ведь ты любуешься, тебе нравятся мои синие глаза? Вот и получается, что мы с тобой неразделимы… Не знаю, как кто... Как Данте с Беатриче, как Дон Кихот с кем-то там типа Дуси. А мы с тобой — Дио-с-Вио… Правда, не как Тристан с Изольдой, это верно, — выходит, что сложилось не совсем так, как хотелось бы — а жаль, мне-то жаль, во всяком случае,— тараторила она без остановки.

— Послушай меня, фиалочка, — понемногу приходя в себя, сумел, наконец, выдавить Денис. — У тебя действительно красивые глаза, но ты бы не могла озвучивать свои несомненно замечательные лингвистические аналогии в другое, более подходящее время?

— Опять это самомнение и упертость вашего племени взрослых. Ну как ты не поймешь, что ждать было невозможно? Вот. Просто невозможно. А потом, тебе пора вставать. Твой автобус в 5:30. Встретимся на автобусной остановке, по такому случаю я решила приехать в школу пораньше.

Денис сообщил, что сегодня в автобусе он не поедет, потому что настоятель дал ему дополнительный выходной после командировки и до завтрашней утренней службы не ждет в храме.

— А-а, — растерянно сказала она. — И что же мне теперь делать?

— Поспи еще. В школу отправишься, как обычно, к восьми.

Виолетта поинтересовалась, где работает жена Дениса и нет ли у нее тоже выходного. Тот сообщил, что жена работает секретарем в поселковом совете и что сегодня у нее нормальный рабочий день.

— И, кстати, ты ее чуть не разбудила, — строго прибавил он.

— Но все-таки не разбудила? Вот и хорошо. Ну ладно, со всем этим еще можно как-то смириться. Только не забывай, что нас теперь двое — Вио и Дио.

Денис уверил девушку, что он в восторге от осознания этой во всех отношениях замечательной истины, уложил трубку на положенное место и, непрерывно чертыхаясь, побрел на кухню готовить себе чай. Уснуть он уже не мог. Тем более что в доме напротив зажглось несколько окон — это означало, что утро в Курортном районе все-таки началось.

После разговора с Виолеттой отец Дионисий долго гонял чаи на кухне. Вспоминалась школа, где он когда-то учился. Миражи прошлого, возможно, настигли его как раз из-за странного сна о том, что «Бог есть любовь». Перед глазами проносились лица друзей и одноклассниц, которые вскоре вытеснились двумя «главными девочками»: Олей и Надей. В первую он был влюблен классе в шестом, во вторую — перед самыми выпускными.

В своих чувствах он так и не признался ни той, ни другой, хотя, скорее всего, тоже им нравился. По крайней мере, Надя иногда бросала на него какие-то такие взгляды. Но избранницы Дениса были в то время столь же робкими, как и он сам. Среди одноклассников Виолетты, наверное, уже и не встретить подобных скромников или скромниц.

Проснулась жена и, наполнив весь объем их маленького домика шелестом мельчайших бытовых микродвижений и нанообсуждений, отвлекла молодого священника от романтических воспоминаний. Проводив ее, Денис открыл свежий номер одной из газет, посвященных литературе и книжным новинкам. Не так давно он заглатывал книгу за книгой, выписывал и читал от корки до корки «толстяки». Священнику, скорее всего, не подобало увлекаться светскими писателями, но отец Дионисий успокаивал себя тем, что худлит поможет ему быть ближе к интересам прихожан. Однако рутина постепенно отжимала его от светской литературы и в конце концов оставила время лишь на чтение одной единственной газетки.

На сей раз современные стихи и проза показались отцу Дионисию скучными и надуманными. Кукушка в ходиках своим категорическим «ку-ку» решительно обозначила полдень; священник, вспомнив о банальной «бытовухе», тяжело вздохнул и нехотя отправился на кухню мыть посуду.

Прожужжал входной звонок.

— Входите, открыто! — крикнул Денис, выглянув в прихожую. В дверях нарисовалась Виолетта в зимнем пуховичке, перетянутом на тонкой талии. Священник дежурно поинтересовался, в чем причина ее появления. С лицом безгрешного ангела девушка заявила, что у нее сегодня тоже личный выходной, и она решила: пора, наконец, навестить Дениса Ивановича, тем более, что они соседи. Говорила уверенно и напористо, но раскрасневшееся лицо и порывистое дыхание не могли скрыть смущения.

Собрав все свое мужество, Денис пригласил гостью зайти.

— Только придется немного подождать, пока домою посуду, — пробормотал он.

Виолетта, не раздеваясь, присела в креслице у входа и через дверной проем внимательно наблюдала за тем, как священник, стоя у раковины, справляется с мытьем посуды. Через три минуты огласила свой вердикт:

— Деня, а жена ведь тебя не любит!

Он выпрямился и, развернувшись к гостье, поинтересовался:

— Почему ты так решила?

— Для этого, знаешь ли, совсем не требуется особой проницательности. В раковине гора грязной посуды, копилась, очевидно, со вчерашнего дня. Но законную жену православного священника это никак не обеспокоило. Потому что можно оставить на мужа, ведь у него сегодня выходной, не так ли?

— Она устала вчера после работы, а мне, например, совсем нетрудно, — пожал плечами Денис, продолжая наяривать губкой тарелки, ложки и вилки.

— Нет, нет и еще раз нет! — закричала Виолетта прямо в эту его отвратительно-равнодушную спину. — Мама всегда заботилась о папе. Ему вообще не приходилось мыть посуду. А ты, небось, и готовишь сам частенько. Угадала?

— Бывает, что и готовлю… — он опять повернулся к девушке. — Послушай, Ви, любовь измеряется совсем не этим.

— Если бы я любила мужа, — перебила она его, — мне хотелось бы и готовить для него, и посуду мыть. Потому что для любимого человека.

— Ладно тебе фантазировать о том, чего не понимаешь, — возразил Денис с добродушной усмешкой.

— Скажешь, небось, что у тебя прекрасная семья?

— Думаю, нам вообще не стоит об этом говорить.

— Вот видишь.

Гостья замолчала и, пока Денис сердито гремел кастрюлями на кухне, сидела тихо. Когда он вышел в прихожую, ее пуховик уже лежал на спинке кресла. Священник невольно залюбовался непривычно задумчивым и немного грустным выражением лица гостьи — даже веснушки на нем показались в этот момент Денису особенно милыми.

«Еще полгода-год, и она начнет замазывать их косметикой. Зря, конечно, но сейчас так принято, — подумал он. — А фигура из угловатой подростковой превратится в стройную девичью, расцветет и станет, пожалуй, очень привлекательной, да и вся она наберет женской силы, первые признаки которой уже просматриваются в ее силуэте. Вокруг станут виться влюбленные сверстники, да и мужчины постарше тоже, наверное, а потом появится и свой парень», — подумал он, и от неожиданности этого умозаключения ему почему-то стало немного не по себе.

Виолетта вновь заговорила, вытянув вперед руки, с гордостью демонстрируя Денису свои длинные, тонкие пальцы с коротко стриженными, как у мальчишек, ногтями.

— Смотри, у меня даже маникюра нет. Я не боюсь сломать ноготь за домашними делами. Мне, например, было бы в радость заботиться о своем единственном.

Денису захотелось взять ладони Виолетты в свои, но он не решился; повисла неловкая тишина.

— Деня, у меня сегодня с утра были проблемы, — неожиданно призналась она.

— Что случилось, фиалочка?

— Обрати внимание, я сказала «проблемы», а не «засада»…

 — Молодец, так что там стряслось?

— Старшая сестра устроила мне скандал, — произнесла она так, будто ком в горле застрял, — и все из-за того, что я тоже решила выходной взять.

— Думаю, она была права.

— Да нет, Деня, совсем даже не права.

Нервно шмыгая носом, девушка поднялась, стала возле окна и, немного успокоившись, продолжила:

— Один раз не считается, можно и прогулять уроки. У нас сегодня их только четыре. А мне сейчас знаешь, как хорошо, что я с тобой могу посидеть и поговорить обо всем…

Денис подошел к девушке сзади, положил руки на плечи и, улыбнувшись, сказал, что все у нее будет распрекрасно.

— Ты так считаешь?

— Да.

— Хочется тебе верить.

Виолетта повернулась к книжным полкам, долго рассматривала корешки томиков и, наконец, спросила:

— У тебя столько духовных книг — о святых, о Христе. Ты действительно веришь в Бога?

— Ну да, фиалочка… Иначе, зачем бы я выбрал путь священства… Вполне мог бы математиком стать или неплохим инженером, например. Материальный мир тоже довольно увлекательный. И, знаешь, у меня когда-то были способности к точным наукам.

— Я поняла, тебе важно, чтобы Бог был на небе, — перебила она его. — Высшая справедливость, так сказать. Меня тоже крестили… Я — православная, как и папа, кстати. Но мне, например, совсем безразлично, есть эта высшая справедливость на небе или нет ее. Мне достаточно и того, чтобы мой ангел был на земле рядом со мной. К каждому, говорят, приставлен собственный ангел. Если Господь есть, значит, именно он и послал мне тебя. А больше ничего и не надо. Или, возможно, ангел сам ко мне пришел, по собственной воле тасазать, но это, думаю, ничего не меняет…

— Ну, уж и ангел! Не такой я и ангел… обыкновенный человек. Не хочешь съездить в Райволу, прийти ко мне на службу? Завтра, например?

— Извини, Деня, но мне это неинтересно. Не зашквар, конечно, — я забыла, ты не любишь таких слов… Как бы тебе объяснить? Просто я чувствую себя чужой в храме. А кто твой любимый святой? Иисус? Почему-то я так и подумала. Ну и что, он действительно жил в Римской Иудее, как ты рассказывал? Дай что-нибудь почитать о нем. Может, этот человек из прошлого понравится мне даже больше любимого препода.

— Если тебя просто интересует судьба плотника из Назарета, лучше взять «Жизнь Иисуса» Ренана. Там много интересного о его детстве, семье, ну и об остальном тоже. А если вдруг захочется лично поговорить с Сыном Божиим — такое тоже возможно, — лучше к Евангелию обратиться.

— Зачем мне пытаться говорить с человеком из древнющей Иудеи, о котором, наверное, никто ничего уже в точности и не знает, тем более — говорить каким-то необъяснимым и сверхъестественным способом? — спросила она, но взяла обе книги. — Меня вполне устраивает то, что сегодня вокруг меня. Что можно пощупать, проверить, есть ли оно на самом деле. Тем более, что ты рядом. Зачем мне что-то или кто-то еще? Мы ведь Дио-с-Вио, забыл, что ли?

— Вообще-то мне не нравится, когда о вере — вот так вот, как бы между прочим. Сказано ведь: «Не поминай имени Господа Бога твоего всуе» — кроме как в молитве или во время проповеди. Вера приходит в результате собственного мистического опыта, фиалочка. Только так. У тебя, видимо, его не было. Или Святой дух посещал тебя, а ты на него просто внимания не обратила… Решила: трэш или пранк — так вы говорите? — значит, еще не настал момент. Все впереди у тебя, и это, надеюсь, тоже. А пока давай-ка лучше чаю попьем, — предложил он.

— Давай.

Он пошел на кухню и включил электрочайник.

— Деня!

— Да.

— Вот объясни мне, зачем ты поторопился с женитьбой? Из меня получилась бы хорошая попадья.

— Поверь, не такая уж завидная участь — стать женой священника. Твои сверстницы мечтают о певцах или актерах, а то и о бизнесменах или полковниках.

— А почему я должна быть как все?

— Юношеский максимализм и больше ничего! Семейная жизнь на деле может показаться тебе серой и унылой, — ответил он. — Что там у Маяковского: «любовная лодка разбилась о быт»? Куда тебе спешить, Ви?

— Я и не спешу, это как раз ты поторопился — и зря, между прочим. Вот мама говорила, что ее друг детства Витька Новичков, например, потом худрук какого-то театра[12], два года ждал, чтобы его Ларочке восемнадцать исполнилось и они поженились. Любовь, одним словом, потому и прожили душа в душу всю жизнь. Или Чарли Чаплин, ему аж больше пятидесяти было, тоже больше двух лет ждал совершеннолетия своей Уны[13], а она ему потом восьмерых родила.

— У каждого своя судьба. Со временем и ты встретишь человека, который будет тебя достоин, — сказал Денис и постарался ободряюще улыбнуться.

— Опять, как все взрослые: у молодых де все впереди, но никак не может быть именно сейчас, — она чуть помедлила, а потом спросила: — А если я уже встретила?

— Мы с женой венчались, перед Богом освятили свою семью. Так что быть твоим избранником я уже никак не смогу. Да и зачем тебе? Обычный иерей, не такой уж я и ценный фрукт. Больших перспектив и денег тоже не предвидится. На голове залысины намечаются. Каким стану к сорока? — заурядным плешивым попиком, и все… А твоя красота расцветет вовсю к тому времени.

Она неожиданно рассмеялась:

— Деня, это и правда забавно. Представила тебя с лысой, как коленка, головой… А ничего это не меняет! Скажи… если бы ты не был женат, стал бы дожидаться полтора года, пока мне восемнадцать стукнет?

Отцу Дионисию почему-то захотелось ответить «да»… «Не дремлет враг рода человеческого, когда женатый мужчина видит прекрасную юную девушку», Чехов, кажется?

— Через полтора года, — вздохнул Денис, — ты сама посмеешься над тем, что когда-то хотела стать женой немолодого священника.

— Ну да, — недоверчиво вздохнула она. — Лучше тебя не найдешь. У меня, кстати, совсем нет друзей среди одноклассников… среди одноклассниц тоже. Думаешь, зря? Неинтересные они, обыкновенные… Лучше тебя не бывает, я точно знаю.

— А вот и нет, бывают в сто тысяч раз лучше.

Виолетта потерянно вздохнула, пробормотала совсем тихо, будто про себя:

— Но все они — с их возможными достоинствами, — это все-таки не Денис Холодков, который сейчас, и который здесь рядом…

Она поднялась и принялась неловко заталкивать руки в тесные рукава пуховика.

— Подожди, чайник закипел.

Она в ответ невесело улыбнулась:

— Это ни к чему, Деня. Мы же не можем сидеть и, не торопясь, пить чай как муж с женой. Только супруге своей — ни-ни. Про то, что была здесь, обещаешь?

Она ушла, оставив ему свою тревогу и легкую грусть. Он рассеяно бродил по дому, пробовал открыть газету с публикациями нынешних литераторов, но через минуту бросил ее на стол. Нет, этот выпуск явно не удался. А может, и не в газете дело.

Прошло месяца два, из Минпросвета в зеленогорскую школу якобы пришел циркуляр, что священникам впредь не разрешается вести занятия. Какие бы лекции ни читались, это будет рассматриваться как религиозная пропаганда в учебном заведении. Директриса позвонила отцу Дионисию и таким образом объяснила его увольнение. Может, и не было циркуляра… Во всех школах давным-давно разрешена как атеистическая, так и религиозная пропаганда. А в этой нет. Директрисе срочно понадобилась лишняя ставка, для кого-то своего, наверное. Ну ладно — нет, так нет.

Денису почему-то захотелось поговорить с Виолеттой, не дожидаясь своего прощального занятия в школе. Он позвонил ей, и, как ни странно, ее совсем не взволновало известие о том, что он больше не будет вести занятия, — ну и что, они ведь и так могут видеться, где захотят, а совместных возвращений домой на автобусе вообще никто не сможет им запретить. Тем не менее, фиалка явно обрадовалась звонку — у нее, оказывается, была собственная повестка для их разговора.

— Деня! Как здорово, что ты позвонил. Забудем о твоих занятиях. У меня вчера вечером опять были проблемы, я даже чуть не заплакала.

— Что это за проблемы такие, и стоят ли они того, чтобы еще и плакать из-за них? В природе не существует никаких проблем и тревог, мы сами их выдумываем, чтобы как-то заполнить жизнь. Все от головы идет.

— А вот и нет. Все дело в том, что я долго пыталась читать твоего Ренана — скажу честно: очень уж занудно написано. Вот я вчера и скачала себе «Страсти Христовы» Мела Гибсона. Ведь правда, Иисус когда-то все-таки жил у нас на Земле? Если бы ты знал, как мне жалко было Его, какие он муки принял. Вот от этого как раз я чуть было и не заплакала. А главное — все ученики от Него отвернулись. И не только Иуда, но даже любимый Симон из Галилеи. Как ты думаешь, Он действительно воскрес? Ну, Иисус, конечно… Какое все-таки у Него имя красивое! Почти как у нас с тобой: Диа-с-Виа… Или просто женщины вовремя сняли тело с креста, отнесли в пещеру и потом всю жизнь скрывали, чтобы Его опять не поймали римские стражники с первосвященниками? Обрати внимание: как раз женщины-то Его и не предали. Не в пример двенадцати апостолам. Хотя нет, пусть Он лучше останется распятым на кресте и погибшим. Чтобы это все-таки оказалось правдой. Потому что страшно: ведь если Он тогда все-таки не умер… А вдруг потом Он стал таким, как все? У нас и так слишком много серых и одинаковых.

— Одинаковых? Ничего тебе об этом не могу сказать, Ви. Потому что не знаю. По-моему люди все разные, каждый уникален в своем роде, и потому никто из нас в принципе не может быть одинаковым, таким, как другие, стандартным, что ли.

— Да ладно! Еще как может… Все-то ты знаешь, только признаться не хочешь, вот и все. Потому что слишком добрый. Зато я знаю наверняка: слишком много серых, одинаковых и совсем неинтересных.

— Ты брала у меня Евангелие, хоть одно из них открывала? — спросил Денис.

— Читала об искушении Христа пустыне. Не помню, у Луки, наверное… Сатана на сороковой день поста искушал его хлебами, властью… Кажется, даже с крепостной стены предлагал броситься. Как ни странно, понравилось — довольно героическая и по-своему красивая сказка. Но меня почему-то даже в детстве сказки не так чтобы привлекали. Здесь я тоже не очень-то поняла, в чем смысл иносказания.

— Люди записали и теперь повторяют слова сына Божьего: «Не хлебом единым жив человек», «Господу Богу поклоняйся, Ему одному служи» и «Не искушай понапрасну Господа своего». Потому и вспоминают Его с любовью и благодарностью.

— Вот и неправда ваша, дяденька, — вовсе не потому. Нормальным людям это непонятно. Даже взрослым, считающим себя куда как умными. В общем так: они встретились — Ииусус и Сатана, добрый и злой. И это случилось в пустыне. А могло произойти хоть где — на стадионе за нашей школой, к примеру. Самый злой хитрил-хитрил, а самый добрый все равно его одолел. Своей добротой одолел, разве не это главное? Потому и вспоминают Его до сих пор. Просто всем хочется немного приподняться над обыденным.

— С этим, пожалуй, можно согласиться, — ответил Денис. — Истина — штука сложная, ее с разных сторон можно рассматривать. Твое объяснение мне тоже понравилось.

— Деня, — внезапно произнесла она и тут же замолчала.

Священник вопросительно посмотрел на девушку.

— Какой же ты все-таки обманщик, Деня! Это ведь не то, чтобы ты взял и согласился со мной. Просто подстраиваешься, делаешь вид…

— Почему же не согласился? И вовсе не подстраиваюсь, кстати.

— Хорошо, тогда скажи что-нибудь такое… такое… чтобы это для меня было совсем-совсем неожиданным, слабо?

Отец Дионисий вздрогнул, а потом — и сам не понял как, будто это случилось помимо его воли, — произнес осипшим голосом:

— Что это мы все по телефону, да по телефону? Можем и у меня дома поговорить. Думаю, нам никто не помешает.

Вскоре она появилась и, оглянувшись по сторонам, стремительно прошла через прихожую в комнату. Скинула пальто и, присев на краешек кресла, осторожно спросила:

— Ее нет, ты не обманываешь?

— Мы вдвоем, больше никого.

— Я звонила тебе неделю назад. Узнав меня, твоя заявила: «Если ты насчет трех нулей в твоей хорошенькой головке, то хочу напомнить, что здесь живет священник русской православной церкви, а не педофил-инородец, интересующийся развязными нимфетками». Я что-то не поняла: ревнует она, что ли?

— Мне так не кажется. Просто вы из разных миров. Она старомодная… Злится — да, но не ревнует.

— Она у тебя занудная грымза, не находишь?

— Фиалочка, держи себя в руках. И откуда только ты выкапываешь подобные слова?

— Других она не заслуживает. Не видела ее, но мне так кажется… Думаю, ты со мной на самом деле согласен, потому что я всегда права. Ты же сам говорил, что я как бутон, и скоро превращусь в настоящую розу. Ну, не говорил — значит, подумал. Время работает на молодых и красивых!

Он улыбнулся и подтвердил:

— Это чистая правда, Ви. И у тебя действительно все впереди. Но я-то не такой уж молодой и красивый.

— Неправда… Ты лучше всех, кого я знаю!

Глаза ее загорелись. Вспыхнув пунцовым румянцем, она расстегнула верхнюю пуговицу кофточки. Словно под гипнозом, Денис наблюдал, как дрожащие руки девушки тянулись ко второй пуговице, но он вовремя перехватил ее ладонь.

— Нет-нет-нет, фиалочка, я совсем не для того тебя пригласил.

Их взгляды встретились. На глазах Виолетты появились первые слезы.

— И зачем тогда звал, зачем говорил, что один дома? — она резко высвободила руку и решительно спросила: — Ну и как ее зовут?

— Кого, жену? Варя, Варвара.

— Ничёсебе прицеп. Такое грузило любой поплавок на дно утянет!

— Ви, ты пошла вразнос.

— Я вразнос, а тебе по-моему давно пора расстаться со своей Варварой.

— Прекрати… Хватит болтать глупости, — оборвал он ее. — Священникам вообще нельзя разводиться. И зачем только я тебе все это объясняю? Ты вполне себе взрослая, сама должна понимать.

Заметив, что он всерьез рассердился, Виолетта умолкла, отвернулась и осторожно захлюпала носом.

Потом вдруг решительно поднялась и сказала:

— Денис Иванович, я, наверное, чокнутая, простите меня, пожалуйста, я не хотела обидеть… ни вас, ни вашу супругу.

Она быстро оделась и побежала к двери, не ответив на его «до свидания, Ви».

Молитвы путались в голове отца Дионисия. Несколько минут он повторял единственную строку из «Отче наш»: «И не введи нас во искушение…»

Зазвонил телефон. Священник снял трубку, ему ответило молчание.

— Это ты, Ви?

Он подождал немного, думая, что она что-нибудь скажет, но услышал лишь гудок отбоя.

Прогулка по экотропе

Денис Иванович на своей Гранте спустился по Танкистов к Приморскому. Уже середина дня, а у него ни маковой росинки во рту. Решил заехать в прибрежную кафешку. «Лайнер», «Del Mar», «Русская рыбалка» — нигде не протолкнуться, даже не припарковаться рядом на шоссе — столько машин и все навороченные. Заглянул в один ресторан, в другой — мест нет, ждать не меньше часа. Цены подскочили — выше некуда — деньги текли рекой. Коммерсанты ловили момент, в глазах читалось: «лавэ, лавэ, лавэ». Завтра здесь будет саранча, зачем им тогда деньги? Конец света, завтра никого из них не будет. А они хотят жить — сейчас и без промедления. Шампанское, бенгальские огни, «пей до дна, пей до дна!» Номера в гостиницах заняты, путаны со всего света наводнили побережье. «Батюшка, какой же ты молодой, да ладный! Хочешь, приласкаю тебя? Много не возьму… Куда же ты, Господь велел любить ближнего, забыл, что ли?».

Интересно, где сейчас Ви?

Тогда, восемь лет назад, весна пришла заметно раньше срока. Жителей Зеленогорска будто подменили: буквально за несколько дней они стали как будто добрее и чуточку веселее, одни — почувствовав бурление весенних соков в крови, другие — поняв, что пора дремотных зимних мечтаний завершилась, наступило время борений и одолений.

А вот Ви больше не звонила. Рано или поздно они бы встретились в том самом шестьсот восьмидесятом, но молодой священник вновь уезжал по делам храма и вернулся лишь к середине марта.

Ему хотелось самому связаться и обстоятельно поговорить со своей нежданной, явившейся как бы из небытия, юной подружкой. О чем поговорить? Что ей объяснить? О чем еще спросить? Пожалуй, он и сам бы не ответил на эти вопросы. Меж тем, оставалось ощущение незавершенности, недосказанности. Ему, конечно, ничего не надо было от этой девушки, но о чем-то довольно важном, казалось, они так и не договорили. Возможно, это была давняя привычка к послушанию[14], вынесенная не только из каждодневной практики священства, но и из книжных увлечений юности: мы в ответе за тех, кого приручили[15]. Кто знает — а может, виной тому стали никому неподконтрольные весенние сны, идущие вразрез церковному уставу — сны священников ведь никто не отменял, — и навевавшие неясные предчувствия грядущего счастья и любви.

Однако по возвращении отец Дионисий оказался втянут в стремительную круговерть ежедневных обязанностей: служба, прихожане, поручения настоятеля, проект новой церкви, семья, домашние заботы, хлопоты по дому, опять служба, прихожане… Вспоминая о своей фиалке, он все откладывал: поговорю завтра, послезавтра, но так и не позвонил.

В один из таких дней, когда священник ехал из Райволы домой, он заметил Виолетту и неожиданно обрадовался этому — причем, заметно больше, чем мог бы позволить себе женатый священник. Боясь, что она сойдет раньше — на предыдущей остановке у магазина, например, — и он потеряет ее, стал нетерпеливо проталкиваться в ее сторону.

— Привет, фиалочка, — сказал, коснувшись ее плеча.

Девушка невольно вздрогнула, обернулась и радостно закивала головой.

— Не фиалочка, просто Ви. Мы ведь с тобой все еще друзья, неразлучные Дио-с-Вио, не так ли?

— Так-так, именно так, Ви.

— Ты опять уезжал, что ли? — он кивнул. — Звонила тебе пару раз, но не застала. Твоя Варвара на меня уже не злится.

— Зачем ей на тебя злиться? А я, кстати, уже неделю, как вернулся, все кручусь по делам.

Народу в автобусе было битком, их прижало друг к другу: лицо Виолетты оказалось у самого его подбородка. Когда она заговорила, священник почувствовал тепло ее дыхания и от смущения отвел глаза, чтобы не видеть столь близко от себя ее глаза, нос, губы, сбившуюся прядь волос на лбу…

— Деня, а хочешь, я скажу тебе такое… о чем ты точно не знаешь? — спросила она.

— Опять проблемы? Валяй!

Она подняла к нему разрумянившееся лицо, которое, казалось, вот-вот прикоснется к его губам; Денису пришлось даже зажмуриться, чтобы хоть как-то абстрагироваться от неловкой ситуации.

— Не знаю уж, проблема это или даже совсем наоборот. Дело в том, Деня, мне все время плохо без тебя.

— Смешная ты, — растерянно ответил он.

— Я знаю, насколько неумно с моей стороны постоянно думать и мечтать о женатике, да еще столь серьезном и принципиальном, как ты, — вздохнула она. — Мы просто дружим, и все. Но ведь не скучаю же я по разным юнцам-одноклассникам или по желторотым студентам, например …их тут много по Зеленогорску по выходным болтается, — сто лет в обед не нужны мне такие, чесслово.

Когда автобус остановился, они сошли вместе.

— Ты счас к жене потопаешь? — насмешливо спросила она.

— Да нет, давай прогуляемся, давно не виделись.

Она предложила пройтись по экотропе: «”Комаровский берег” называется». Денис и Виолетта пересекли шоссе и углубились в лес, двигаясь по приподнятым над болотистыми низинами дорожкам, с деревянного мощения которых стараниями весны снег уже полностью сошел. Людей на экотропе не было; в тени вековых елей — тишина и прохлада, а воздух густо напитан запахом хвои.

— Ты живешь здесь уже сколько-то, — сказала она, — а толком ничего и не знаешь. Вот сейчас, например, мы идем по дну Литоринового моря… названного, кстати, в честь моллюска литорины. На Балтике и Ладоге, да и здесь тоже, вода когда-то стояла на пять метров выше. А вот тут под снегом муравейник, — продолжила Виолетта, остановившись против двухметрового снежного холмика. — Это не просто их дом, их собственная планета Земля! Они здесь поддерживают зимой тепло, берегут свою матку и ее яйца от вторжения злобных инопланетян, делают вылазки в ближний космос, чтобы принести в дом жрачку и стройматериалы. Мы с муравьями, чтоб ты знал, единомышленники …«Если есть у тебя для жилья закуток — /В наше подлое время — и хлеба кусок, /Если ты никому не слуга, не хозяин — /Счастлив ты и воистину духом высок»[16]. И я бы хотела просто быть рядом с тобой — каждый день, — больше мне ничего и не надо. А ты все размышляешь о нереальном… о втором пришествии, например. Это ведь конец света! А куда денутся Солнце, Земля, Луна, наша и все другие галактики, эта огромная Вселенная, куда ее задвинут? Призовут как бы души всех людей, живших на Земле. И ты надеешься лично увидеть Сына Божия? Неужели до сих пор можно верить в эти смешные сказки?

Ему почему-то было очень спокойно и хорошо с этой девочкой, ничего не хотелось говорить, обсуждать, доказывать...

— Почему ты молчишь? — настойчиво теребила она. — Скажи что-нибудь.

— А что сказать, фиалочка? Наш мир, скорей всего, сложнее, чем кажется. Есть мнение, что нас нет, этого леса нет, вообще нет материи. Информация обо всем записана на поверхности расширяющейся сферы вселенной, а все, что мы видим, да и мы сами — лишь голограмма, подсвеченная творческой мыслью Создателя. Мы с тобой живем в информационной матрице, причем, не как живые существа, а как отдельные программы, просто умеющие себя осознавать. Посмотри, кстати, как здесь красиво… Может, просто полюбуемся, а поговорим в другой раз?

Они увидели впереди два небольших пруда. Вода из верхнего переливалась в нижний, струей — через открытую трубу. Они двинулись туда, к этой прозрачной струе, шли без дорожки, обходя ноздреватые осевшие сугробы и поваленные деревья. Он взял ее за руку, помогая перебираться через завалы.

Ви не проронила ни слова. Это было не похоже на нее, но она действительно молчала. Он почувствовал, что они наполнились каким-то незнакомым волнением, с которым им, может, и не удастся справиться.

Вышли к нижнему пруду и, все еще держась за руки, смотрели, как струя из трубы падала в пруд, запуская ровные круги на водной глади.

— Деня, — сказала Ви. — Я еще ни разу не целовалась.

Он нерешительно наклонился к ней, не понимая еще, что теперь сделать и как правильно поступить.

— В губы, — подсказала она, нервно притопнув сапожком.

Ее глаза наплывали, он растворялся в их синеве. Девичьи руки обвивали его шею, он вновь наклонился и долго целовал мягкие губы — так, словно всю жизнь шел и шел, все время ожидая этих чудесных объятий, и наконец пришел туда, куда столь долго стремился.

Оторвавшись от него, она положила голову ему на грудь и всхлипнула.

— Хьюстон, у нас проблемы?[17] — спросил он.

— Опять шутишь? Что дальше-то, Денечка? Я хочу, чтоб у нас с тобой было все, что бывает, когда люди нравятся друг другу… когда любят.

Что ей сказать? Готов ли он ради этой девчушки полностью изменить свою жизнь? Нет, конечно…

Она оттолкнула его обеими руками, вопросительно посмотрела в глаза и увидела в них ответ.

— Эх ты, Деня! — она сделала еще два шага назад.

Солнце блеснуло на ее мокрых щеках.

— Знаешь, чего нет в твоей голографической картине мира? В ней нет любви. Ты такой же, как все, серый и одинаковый, стан-дарт-ный. Неспособный на поступки! — добавила она и бросилась бежать — через те же сугробы, стволы поваленных деревьев, через недавнее волнение и предчувствие необычного, что вот-вот должно было с ними случиться, но так и не случилось.

Денис смотрел, как она убегает, не смея ни окликнуть, ни броситься, чтобы догнать. Он еще долго стоял и глядел вслед Ви — юная, неопытная школьница знала ответы на все вопросы, а он — столько лет посвятивший служению Богу, — нет. Получается, что нет. Не такой уж он и взрослый… Да что он видел-то в жизни, кроме бесконечных песнопений, утомительных служб и церковного начетничества?

Вскоре начальство выделило ему жилье в Райволе, рядом с храмом, и они с женой туда перебрались. С Виолеттой они больше не встречались. Но по праздникам поздравляли друг друга; иногда, как старые друзья, долго болтали по скайпу. Жена привыкла к их перезвонам и старательно делала вид, что ее это не касается.

Через девять месяцев Варвара родила дочь, а еще через четыре с половиной года — сына. Виолетта знала о семейной жизни Дениса, но смирилась и больше не бунтовала.

Отец Дионисий считал, что тот «незначительный эпизод» его жизни завершился и остался лишь в воспоминаниях. Но Ви, наверное, думала иначе.

Иногда, когда он особенно настойчиво выспрашивал ее об обстоятельствах личной жизни, она отвечала:

— Какая разница, что со мной? Главное, что мы с тобой Дио-с-Вио, и это нерушимо. Ты ждешь второго пришествия Христа? Запомни, дорогой: что бы ни случилось, я — твой спаситель. Только моя любовь и сможет тебя спасти.

Отец Дионисий каждый раз вздрагивал после этих слов, но старался поскорее забыть их. В конце концов, его Ви, его Виолетта, всегда была отчаянной сорвиголовой, а со временем стала еще изобретательным пранкером.

Для чего жизнь земная

К вечеру Денис Иванович добрался до своего дома на Приморском, заехал на участок и поставил там машину. Услышал, что в доме затрезвонил телефон, зашел внутрь, снял трубку.

Звонила жена, кто ж еще? Сообщила, что добрались благополучно. Младший сказал первое слово. «Подошел к бабушке, стоящей у стола, сделал знак рукой и выпалил: “Сесть!” — ты представляешь!» Варварушка уже сбегала в школу, договорилась что старшенькую, пусть и с опозданием, возьмут в первый класс. «Думаю, у нее все получится… Она сегодня прочла целую строчку: “Наша Таня громко плачет”». Денег у них достаточно, да они и не пропадут рядом с ее мамой, теща — человек обеспеченный.

— Здесь все считают, — рассказывала она, — что саранчу остановят. Космическая разведка показала, что новая саранча больше не вылетает из Йеллоустоуна, а ряды злобных акрид, добравшихся до Старого Света, заметно редеют. Власти устроили сплошную линию химической защиты на левом берегу Волги — линию Сукровицина. Все русло Волги будет залито пестицидами, которые поднимутся в атмосфере до десяти километров. Так что ядовитые — кто они, сверчки или кузнечики? — не пройдут. Правда, и беженцам тоже не удастся проникнуть через эту линию. Так что за нас не беспокойся. А сам-то ты сможешь вырваться оттуда? У тебя все-таки семья, дети…

Он объяснил, что самолеты из Петербурга уже не летают, поезда не ходят. А дороги на Новгород и Москву забиты до отказа и практически стоят.

— Но ты все-таки попробуй, — как бы между прочим сказала напоследок его Варварушка.

Голос ее звучал удивительно спокойно и буднично. Денис почувствовал, что она уже мысленно попрощалась с ним. Его почему-то не удивил и не расстроил этот разговор. «Грымза», — произнес он без всякой досады и злобы, скорее — по инерции, бесстрастно обозначив то, в чем давным-давно разобрался, что осознал и принял для себя как данность. Хорошо хоть, дети в безопасности… Денис Иванович только теперь понял, что остался один, совсем один. Пусть все его предадут и бросят — но только не Христос. Попытается ли он убежать, спастись или все-таки останется здесь, чтобы до конца исполнить свой долг, — этого он еще не знал.

Когда вышел из дома, вспомнил, что за весь день так ни разу и не поел. Рядом любимый сербский ресторанчик «Братцы чевабчичи» — пройти метров сто пятьдесят. Персонал его знает, обязательно найдут свободное местечко, голодным не оставят.

Перекусив, наконец, — почему-то без аппетита — и выбравшись из духоты на улицу, неожиданно для себя он обнаружил огромную толпу, собравшуюся на автостоянке. Все смотрели на запад, где над деревьями появилась знакомая Денису Ивановичу дымка. Саранча — она уже недалеко, накрыла, видимо, центр Зеленогорска, километров в пяти отсюда. Кажется, будто хорошо слышны металлическое шуршание крыльев и скрежет железных жвал. Может, он так настроил свой слух… Да нет, это не иллюзия, не фантазии. Шум летящей саранчи слышат, видимо, все собравшиеся здесь на этой площадке.

Звуки наплывали волнами, напоминая грохот и треск древних колесниц. Или это обычные тучи на горизонте и шум от порывов ветра? Собравшиеся, видимо, понимали: то были не тучи — с запада шла их погибель, а может, и конец света. Зловещие звуки временами усиливались, потом вновь слабели. Толпа отвечала невнятным ропотом. Постепенно ропот перерастал в стон и, наконец, в крик. Потом все слилось в единообразный негромкий рокот, осязаемый и страшный, словно смерч, поднимающийся к небу. Некоторые женщины плакали.

Мимо пробежали двое немолодых священников — похоже, из начальства, — возможно, из той церкви с часовней на Кудринском, где он был утром. Им почему-то было весело.

— Ну что, смеялись над нами, пальцем показывали, называли идиотами-попами? Потешались над песнопениями церковными, таинствами церкви двухтысячелетней, над одеждой золоченой и свечами? Это же ваш общий любимец написал: «Жил-был поп, толоконный лоб». Как вам весело было читать сказку детям! Но он и о вас тоже писал: «Идет Балда, сам не знает куда». Это вы все иваны-дураки, беспечные лентяи и сластолюбцы! Но настал час вашей расплаты! Всех теперь призовет к ответу железная саранча преисподней!

Они пробивались сквозь растущую толпу, их провожали недобрыми взглядами, но никто им ничего не сказал. Когда священники свернули в переулок, некий тучный пенсионер с невзрачным лицом хотел было броситься вдогонку, — поздно.

— О, Господи! Ведь мы могли исповедаться и причаститься! — он перекрестился.

— Причаститься вряд ли — для этого хлеб и вино нужны. А исповедаться — вполне… И что, неужто поможет? — спросил его рядом стоящий, столь же невзрачный.

— Если конец света, как некоторые считают, — ответил первый, — железная саранча не будет жалить отмеченных печатью Бога. А что за печать Бога такая? Если исповедался и причастился, может, и обойдет саранча стороной. Что происходит там, где они прошли, мы с вами того не узнаем.

— Ну и болваны же мы! — заверещала бледная девица, услышав их разговор. — Прозевали батюшек… Из-под самого носа ушли.

Держась за руки, по асфальтовой дорожке подкатила юная пара на роликовых коньках: он — высокий, худощавый, она — маленькая и круглая, словно колобок. Еще грело вечернее солнце. С запада по небу, наподобие десницы Господней, приближалась наводящая ужас туча смертоносных акрид.

Прокатившийся по поселку рокот стал понемногу стихать. В ответ на испуганные крики распахивались окна. Из них, спеша увидеть ожидаемый конец света, выглядывали легкомысленные молодые и не самые молодые дамочки и дамы. Кто-то выскакивал из домов и бросался бежать — чтобы хоть что-то сделать сразу и без промедления. Но никто не знал точно, где искать надежду на спасение.

Девушка-колобок с детским лицом и рыжими косичками заплакала.

— Так я и знала, — лепетала она, захлебываясь от рыданий, — я знала, что этим все кончится… Ты уговорил меня, хотя нам еще и шестнадцати нет. А я-то дура… В церковь не ходила, молитв не читала… Ни о чем не думала… И вот что получилось… Говорят, вот-вот страшный суд. В любом случае, завтра мы погибнем. Я чувствовала, этим все кончится!..

Чем паренек мог утешить ее? Плакал вместе с подружкой!

Из окружающих домов, из громоздкого здания апарт-отеля, из корпусов Дома архитектора меж тем стали выходить люди — женщины, увешанные брюликами, и крупные надменные мужчины, многие — явно из авторитетных предпринимателей. Иные казались удрученными и подавленными, другие злились и бранились. Оказалось, все священники куда-то исчезли, затребованные, вероятно, представителями властей и финансовыми воротилами. Деньги сохраняли свою власть, несмотря на то, что все происходящее, возможно, было уже началом сценария Конца света. Кто-то, наверное, считал, что у него еще есть несколько минут, часов, а то и дней. Говорили, что в храмах из-за давки появились первые жертвы. Еще рассказывали о мошенниках в церковном облачении, ходивших по домам исповедовать желающих спастись за баснословные деньги. А тем временем парочки спешили использовать оставшееся время, чтобы в траве под деревьями в последний раз насладиться любовью.

Туча саранчи приближалась, приобретала темно-свинцовый оттенок — и от этого казалась еще страшнее, шум от ее крыльев заметно усилился.

Денис Иванович, втянув голову в плечи, торопливо пробирался через толпу в сторону своего дома. Интересно, почему здесь оказалось так много путан? Из апарт-отеля? Странно было видеть священника в столь неподходящем окружении — будто специально сюда подвезли огромное количество панельных фей, мобилизованных, чтобы дать бой победоносному продвижению по планете грядущего конца света. Ползли слухи, что к вечеру все будет кончено. Автомобилисты пытались по забитым дорогам пробиться в сторону Санкт-Петербурга и отсрочить свою погибель.

Кто-то закричал:

— Смотрите, священник! — И, прежде чем Денис Иванович попытался улизнуть, толпа преградила ему путь.

— Отпусти нам грехи, отпусти! — кричали люди.

Он понял, что попал в ловушку. Его уже схватили и поволокли к какой-то нише, образованной изгибом подпорной стены. Не переставая кричать, обезумевшая публика рвалась к нему, снося и затаптывая тех, кто оказался менее сноровистым и удачливым.

Отец Дионисий принялся исповедовать. Никто уже не заботился, услышат его другие или нет. Он наспех выслушивал судорожные признания, осенял говорившего крестным знамением, отпускал ему грехи и обращался к следующему. Казалось, людскому морю не будет конца. Священник растерянно озирался, пытаясь определить, скольких еще грешников ему предстоит простить. Юная пара на роликовых коньках с трудом пробилась к нему и, дождавшись очереди, тоже начала каяться.

— Я не хожу в храм!.. Я часто говорю неправду!.. — торопливо выкрикивала девушка. — Я блудница, я во всем, во всем грешна!.. И вовсе не из страха я пришла к вам, поверьте. Просто я хочу быть с Богом, клянусь вам…

— Отпускаю грехи твои, раба Божия, — пробормотал священник и обратился к ее дружку.

Туча саранчи — все ближе и ближе. Отец Дионисий еще мог бы уехать, благо его автомобиль совсем рядом. Западная часть неба окрасилась в малиновые цвета, солнца уже не видно… Если солнце зайдет, саранча опустится в траву.

В толпе росло смятение. Кто-то спросил:

— Сколько осталось до Страшного суда?

Сосед, который явно был в курсе, наверное, всего на свете, посмотрел на часы и уверенно произнес:

— Десять минут.

Отец Дионисий, услышав его слова, попытался вырваться. Но толпа, охваченная страстной мечтой о немедленном спасении своих душ по самой короткой процедуре, держала его крепко. Он был как в лихорадке. Поток откровений не доходил до сознания, казался далеким, невразумительным шумом. Он машинально творил крестные знамения, повторяя: «Отпускаю. Отпускаю».

— Пять минут! — предупредили из толпы.

Отец Дионисий весь трясся, ноги его дрожали и непроизвольно выбивали дробь.

— А я-то? Я-то? — в отчаянии взмолился он, но никто не услышал его слов.

«Господи, почему я остался один, почему ты меня покинул?»

И все эти ужасные, отвратительные люди... Они лишают его спасения, эти проклятые исповедники! Черт бы их всех побрал, в самом деле! Как вырваться? Куда деться? Он чуть не плакал.

— А я? Как же я? — спрашивал священник у обезумевшей толпы. Но ведь он знает, что сегодня не будет страшного суда. Пока не будет… Сейчас уж точно не будет! По рыхлому пузу высокой тучки над головой скользнул отблеск последнего луча света: солнце зашло. Шум крыльев посланцев преисподней затих. Они придут сюда лишь с восходом солнца или чуть позже. А пока очередная казнь египетская откладывается. Найдет ли он священника, чтобы самому исповедаться перед смертью, или попробует все-таки продолжить свое движение на восток — этого он еще не знал.

 

Заход солнца почему-то успокоил людей. Опасность — пусть и на время — казалось, миновала, толпа бездумно по привычке еще что-то вскрикивала — все тише и тише — и начинала понемногу расходиться. Отец Дионисий, обессиленный и измученный, неуверенной походкой побрел к дому. У самого забора он обнаружил неизвестно чей, припаркованный красный mini. Не обратив внимания на крошечный автомобиль, священник прошел в дом и направился в кухню, чтобы поставить чайник. Зажег свет — слава создателю, хоть что-то еще работает в этом умирающем мире!

У окна, спиной ко входу, стояла Ви. Прошло восемь лет — даже сзади он сразу ее узнал.

— Фиалочка, как ты сюда попала?

— Разве я могла оставить тебя, Деня, мы же неразлучные Дио-с-Вио, ты забыл об этом? Звонила в Райволу, звонила сюда, никто не ответил. Но я все равно пробивалась по шоссе против движения, а как здесь оказалась, вижу — твоя машина. И дом, как обычно, не заперт, вот и зашла.

Спросила, где его Варвара? Денис Иванович объяснил, что отправил жену с детьми к теще на Урал. Они теперь в безопасности. Дай бог, беда до них не доберется. Все проходит, и это пройдет.

— Они на Урале, а ты здесь. Сбежали, значит, — резюмировала она.

Ви почти не изменилась: светлые волосы, собранные узлом на затылке, короткая юбка-шотландка и банлонка в обтяжку. Только стала еще красивей.

— Зачем ты приехала, девочка? — спросил он. — Завтра всех здесь накроют смертоносные тучи акрид, и мы погибнем.

Ви обняла священника, прижалась щекой к его плечу.

— Отец Дионисий считает, наверное, что завтра мы предстанем перед Страшным судом? Что Вселенная вот так: раз-два — и рухнет …но разве такое возможно, дорогой? Что-то не верится…

— Кто знает… Если все вокруг, да и мы с тобой тоже, просто голограммы… Небожители выключат подсветку, и все сущее исчезнет, — шутливо ответил он. — Когда-нибудь мы все предстанем пред Господом… А завтра так и так погибнем. Но еще есть время, можно попытаться уехать...

— Мы вместе, больше никуда не надо бежать… Мне лично не хочется думать о спасении. А тебе… Лишь я одна, только моя любовь и сможет тебя спасти. Я ведь твоя суженая, Деня. Знаешь, что это значит? Наша встреча не была случайной, просто нам суждено быть вместе. Никто не может предположить, что будет в момент или после смерти. Но пока жива, я хочу быть с тобой.

Ее глаза наплывали, он растворялся в их синеве, теряя сознание.

«В природе все так прекрасно, все столь гармонично устроено Создателем, — подумал он. — А проблемы, трудности, каноны, принципы и всякие строгие-престрогие запреты — этого, как такого, нет в мире, все происходит от головы нашей, от эго мятущегося».

На мгновение ему показалось, что мимо них легкими шагами кто-то быстро прошел и исчез. Это ощущение было столь же разительным, как и то, что он испытал при первом чтении Евангелия от Марка. И от присутствия этого «кого-то» ему вновь — так же, как тогда, — стало особенно уютно и тепло.

— Поцелуй меня, Деня, — представь, что мы опять на экотропе, — прошептала она.

«Почему я решил, что Господь оставил меня? — подумал отец Дионисий. — Он протянул руку помощи, прислал Ви… прекрасную фиалку, которую я, наверное, любил все эти годы».

 

Утром Денис Иванович проснулся в наилучшем расположении духа. Рядом с ним никого не было. Ви уже встала и гремела на кухне посудой.

— Проснулся, дорогой? — крикнула она. — Эх ты, тютя, у тебя же в доме ничего путного не найдешь! Хорошо хоть, газ в баллоне остался, да я у тебя запасливая, все с собой взяла. Ура, завтрак готов — нас ждут тосты с сыром, яичница и кофе!

Отец Дионисий встал и подошел к окну. С запада над деревьями уже видны были первые группы посланцев преисподней. Кукушка в ходиках буднично прокричала — то ли «восемь», то ли «девять»... Вчера их запустила нежданная гостья или уже сегодня поутру? Сколько у них осталось — час, два? Час саранчи… И все-е-е, конец всему! Казнь египетская, вот она рядом уже. Что случится потом, за завесой этого мира, как поступит ключник Петр, откроются ли священнику, явно преступившему заповеди божии, врата рая? Или отправят его грехи искупать, да на адском огне мучиться до скончания веков? Мысли о возможном спасении или наоборот — о неспасении, почему-то не слишком озаботили священника. Жизнь вечная или мука вечная — это вот-вот придет, — к чему теперь гадать? Зато он, отец Дионисий, узнал главное: для чего нам дана была Создателем эта замечательная жизнь земная.

«Отец Дионисий, — неожиданно мысленно повторил он свое имя и подумал: — не так уж и плохо звучит, между прочим! Эх, счас бы чарочка вина не помешала!»

Истинно говорится в писании: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий[18]».