Давненько я не повязывал галстук. Но узел получился что надо. Как у Кларка Гэйбла в лучших его картинах. На любимца женщин и великого актера я не похож. В зеркале отражается обычный человек, с которым давно ничего не происходит. Это я. И я надеюсь на чудо.

Вот и дождался своего часа пиджак. Однобортный на двух пуговицах. Такие теперь мало кто носит. В кармане маленькая коробочка с кольцами. Улыбаюсь про себя: всё, как в классической мыльной опере, старомодно и неправдоподобно.

Улица встречает меня снегом и электрическим светом гирлянд. В Ленсвете работает мой старый друг. Он сидит за большим замысловатым пультом и отвечает за свет. Над снегом и всем остальным работает Господь Бог, но за результаты не отвечает. Я с ним никогда не встречался, но говорят, что есть люди, которым везёт больше. Эти двое, человек и нечеловек, прилагают усилия к тому, чтобы сегодня ночью, как полагается, закончился старый и начался Новый год.

На улице меня поджидает разрисованное в чёрно-жёлтую зебру такси. Я сажусь сзади и, расстегивая пуговицы пальто, называю адрес. Ехать нам далеко: через весело подсвеченный, богатый убранством Невский, прямой и угрюмый, как постовой, пролетарский Московский, потом по неубранной трассе в аэропорт.

Суета на улицах больше обычного. Люди спешат приготовить дорогим и любимым сюрпризы со скидками в пять, десять, а то и пятьдесят процентов. Владельцы магазинов, гибкие, как щупальца спрута, ведут гибкую политику, особенно в праздники. Люди, спрессованные в социальную совокупность, мало отличаются друг от друга, а мне хочется представить, как они выглядят и чем же они сейчас заняты, взятые по отдельности. Мне хочется немного отвлечься от мыслей о цели моей поездки. Или я встречу тебя или нет.

Я закрываю глаза и вызываю в воображении картинки из бытовой жизни. Я просто придумываю, но очень возможно, что всё это происходит на самом деле.

Вот на углу Литейного за ближайшим от входа столиком престижного пищеблока точит корейскую лапшу с каракатицами потный круглолицый субъект, какой-нибудь спекулянт или манипулятор общественным мнением, а может быть, не обременённый сомнениями владелец нелегального массажного кабинета. Так или иначе, он торгует синтетическими «чудесами», будь-то реалити-шоу или нереалити-проститутка. Его чудо стоит не менее тысячи долларов за одну ночь. Если правильно провести соответствующие переговоры. Кажется, у него есть всё, кроме возможности выспаться без снотворного. В этом смысле он обречён: переговоры проводить не с кем, он не знает такой инстанции, которая гарантирует крепкий сон.

На противоположной стороне в полутёмном парадном, прижавшись к батарее центрального отопления, глотает пожухлые очистки картофеля лицо бомж в женском пальто. Его чудо стоит одиннадцать пятьдесят и называется «настойкой боярышника». Когда бутылочка опустеет, он потеряет сознание. Других чудес с ним не случается. И меньше всего на свете он хочет думать про завтра.

Я устроен так же: сон мой некрепок, и не всегда есть желание проснуться. Но моё чудо другое.

У входа в недорогой клуб курят и смеются молодые ребята с гитарами. Это их первое выступление, поэтому никто, кроме них, не знает, как загораются звёзды, разве что сами звёзды. Те, что смотрят с неба. Ребята пишут песни для своих девушек, а девушки любят музыкантов, но не за песни, а за их молодость.

В это же время на шестом этаже «Невского Палласа» запускает очередную дорожку тот, кого многие считают суперзвездой. У него приторно сладкий голос. Он бисексуал поневоле. Он тоже поёт о любви, но давно не верит в любовь. Да и девушки его любят за деньги, и песни ему пишут за деньги. И под кроватью в дипломате у него деньги. И кажется ему, что он уже мёртв.

Мне не хочется быть живым мертвецом, и я заставляю себя верить в чудо.

Четырёхлетняя девочка приплясывает от нетерпения у двери в спальню родителей и подслушивает разговор. Желание жизни в ней таково, что энергия выплескивается наружу, и она не может так просто стоять. Девочке хочется поскорее узнать, какой наутро её ожидает подарок. Девочке не терпится выяснить, сбудутся ли её желания. Ей так нужна живая собака. Ей так нужно поскорее стать взрослой.

По другую сторону переулка в наполненной тишиной и нафталиновым духом комнате сидит полуживая старуха. На комоде – еловая лапа и упаковка «энапа». На коленях – восстановленный портрет бравого красноармейца, который двадцать лет назад приказал ей долго жить. Вот она и живёт, хотя временами даже дышит с большим трудом. Старуха читает святые книги и просится к нему. Это единственное, чего она хочет.

Я же загадал себе, чтобы ты всего лишь вернулась.

Такси едет так медленно, и я опять, дабы побороть нетерпение, представляю.

По одну сторону дороги, на Елагином острове, под прикрытием биомассы охраны и древних стен итальянских особняков кружатся в вальсе взяточники, взяткодатели и другие подонки, сжимая в цепких объятиях силиконовые контуры своих спутниц, подобных хитроумно устроенным механическим манекенам, идеальным в своей красоте и бездушности.

А по другую – на Турухтанных, спят вповалку одурманенные дагестанским спиртом и усталостью одушевленные предметы невольничьего рынка, наши бывшие братья, приехавшие из Таджикистана, Узбекистана и Молдавии.

Мне не так важно, по какую из сторон я бы мог оказаться. Главное, чтобы ты была там.

Мы обгоняем каменную стрелу памятника Победы и выезжаем на трассу. Слева лес, справа поля. Слева трясется страдающий паркинсоном Запад, справа аллюром скачет дикая свирепая Азия. Запад страдает одышкой и периодически отрыгивает демократией на геополитическую карту. Он гордится своими либеральными шортами, открывая миру дряблые ляжки в паутине варикозных вен. К нему в гости спешит такой же нездоровый на вид Санта Клаус с соевыми утками (разъяснение для «зелёных») в бездонном мешке. Восток прячет упругое ненасытное тело зверя в чёрную паранджу. Он желает от Деда Мороза кровяных колбас, «ганджубаса» и самонаводящихся петард.

А в кармане моего пиджака два старомодных кольца.

Говоря по правде, у меня нет оснований считать, что ты в пути и что ты прилетишь ко мне именно самолётом.

Но я надеюсь: ты всё же вернешься сегодня.

Всё-таки Новый год.