Найдено в одном из писем с фронта рядового Тимофеева Александра
своей жене Тимофеевой Александре
Этой речки под Бреслау не было на карте,
Имя ей придумал цыган, что при кухне был.
«Не речка, а могила. Полегём здесь, братья…» —
Так сказал тот цыган. Он знал, что говорил…
Про его фамилию и в штабе не слыхали,
Ни замполит, ни писарь, ни Сашка-почтальон.
Прозвищей смешною «Столбы» его все звали,
И прозвищей такою был доволен он.
Когда он появлялся, к радости солдатской,
«Столбы, чем угощаешь?» — спрашивал сержант…
Столбы лишь улыбался. В языке цыганском
Нет слов «пустая каша» и «супчик-концентрат»…
Но как же он красиво привозил харчи нам —
На кухне-таратайке, главней, чем комполка,
И что-то очень важное говорил старшинам,
Отпугивая немца блеском черпака…
Его убили первым, причём своим снарядом,
Опять что-то напутали отставшие штабы…
В трёх метрах от воронки они лежали рядом —
Две лошади и цыган по прозвищу «Столбы»…
Он кличку эту странную получил вначале —
Летом, в сорок первом, когда фриц наступал.
Покамест нас давили, гнали, убивали,
На всех наших дорогах он столбы считал.
И мы тогда не знали, что под столбом у Бреста,
Отпетая ветрами, лежит его семья…
Родители, пять братьев и сестра-невеста
За ни за что расстреляны и брошены в бурьян…
«Куда же вы, сынки?» — в то лето нам кричали
Старухи от обочин. А что нам отвечать?
И цыган наш молчал. Он занят был столбами,
Он так мечтал обратно их все пересчитать…
Его мечта сбылася. В сорок третьем годе,
Когда наш полк от немца вёрсты возвращал,
Он их считал обратно, на каждом переходе,
И трубы изб сожжённых он за столбы считал.
И мы дошли до Бреста, и столб тот почерневший
Душой почуял цыган и подошёл к нему…
Он пробыл там недолго, вернулся постаревший,
А что он там увидел, знать нам ни к чему.
С тех пор Столбы, разведчик, из всех своих разведок
Ни одного живого фрица не довёл.
Его наш замполит, про всё это проведав,
От греха подальше на кухню перевёл.
Столбы лишь улыбнулся. Не замполит решает,
Где между жизнью-смертью проложена межа…
Он исчезал ночами и только звёзды знают,
Сколько немца вздрогнуло от холода ножа.
И вот у этой речки, которой нет на карте,
У речки без названья, что текла века,
У чужого города, в ещё мёрзлом марте,
Цыганский Бог забрал его к себе за облака…
Ах, Могила-речка, ты Могила-речка,
Деревянный столбик с жестяной звездой…
Цыгану что нужно? Лишь плётка да уздечка,
Да в небесном таборе чтоб конь ждал золотой…
И сейчас наш цыган где-то возле солнца
И для него, конечно, награды лучше нет…
А мы тут повоюем, были бы патронцы,
Да кухня б не опаздывала привозить обед.
А коль меня подстрелят, не сегодня-завтра,
Ты не плачь, родная, над моей судьбой.
«Убьют — будешь героем, выживешь — солдатом», —
Так говорил наш цыган, пока он был живой…
Ты только вспоминай, на Троицу и Пасху,
Вспоминай, пожалуйста, что я когда-то был…
И поминай нас всех — меня, Серёгу, Пашку
И лихого цыгана по прозвищу «Столбы»…
***
…А ты помнишь, как он уходил от нас в последний раз?..
Он появился тогда неожиданно, без предупрежденья.
Позвонил: «Я приеду». «Когда?». «Да прямо сейчас,
Я уже у калитки, выставляйте варенья-соленья».
Был август или самый кончик июля,
Ещё полыхали в саду итальянские астры…
Зашёл, поднял Ксюху, которая только уснула,
Играли в пиратов, орали «Пиастры, пиастры!»,
Носились по грядкам, всю зелень твою потоптали,
И ливень пошёл, и мы сели на старой веранде,
Пили вино, говорили и в карты играли…
Ты решила пожарить зачем-то оладьи,
А он засмеялся, оладьи, мол, это поминки…
«На поминках блины подают» — ты ответила строго,
И ливень утих, лишь падали наземь дождинки
С деревьев и с крыши, их было ещё очень много…
Он под них подставил лицо, ты захохотала,
Ты всегда хохотала, когда он дождём умывался,
Как будто смешней ничего никогда не видала…
Потом мы допили вино и он засобирался,
Шёл по этой дороге и раз пять на нас оглянулся…
Нет, не прощался… Крикнул что-то, но было не слышно,
Веселился мальчишкой, для Ксюхи нарочно споткнулся,
А утром звонок — скончался скоропостижно…
На поминках ели блины очень странные лица,
Налегали на водку, говорили о страшной потере,
Мол, виноваты и от этой вины не отмыться —
Рыдали в речах и на нас с подозреньем смотрели.
А я думал: «Что он нам крикнул с дороги?»,
Ветер унёс его крик к вокзальному рынку,
Где по буквам и нотам его разобрали сороки…
Но что же он крикнул? Ведь что-то он крикнул…
Вдруг что-то важное, что нам нужно знать обязательно,
Вдруг что-то нужное и важно, чтоб мы это знали…
Сижу, пью водку среди незнакомых приятелей
И вспоминаю. Он хотел, что б его вспоминали…
…А что у меня осталось? Вот стаканчики, я подписал:
Здесь карандашики, здесь вот — маркеры,
Я ими события всякие отмечал…
Вот фломастеры, три пачки, все новые,
Лучше б я их кому-нибудь подарил…
Здесь два сценария, оба готовые,
Про то, как мужчина женщину полюбил.
Документы в коробке, свидетельства, паспорт,
Фотографии и два билета в кино…
Зачем сохранил? Просто, на память…
А вот три кассеты с рассохшейся плёнкой —
Какие записаны там голоса!
Дмитриевич Алёша с какой-то девчонкой
Цыганским романсом зовёт в небеса…
И — тоже на память — рисунки от дочки,
А это поделки из сада её —
Кубик, собачка, свистульки, цветочки…
И открытка от сына — «Отцу в день рожденья».
Был небогат — открытки дарил…
Разбогатеет — подарит именье,
Так он когда-то мне говорил…
Что ещё? Записки маме от папы —
Море любви в мятом файле одном…
Щенок из фарфора, давно однолапый…
Марки в коробке от папирос,
Календарь, колокольчик… Поцелуй на ветру,
И цвет твоих глаз, и запах волос,
И лунный цветок, что исчезнет к утру…
Это всё, что мне накопить удалось.
Это всё, что с собою я заберу.