Маски
В маске дня сортированы лица,
Их таящийся тучный просвет
Сквозь дожди пробиваются спицей
И кинжалом в бетончатый плед.
Высекают отверстия глазу,
Пробивают для носа его,
Только рот все томится — ни разу
Не давали ни слова ему.

Разве надобно этому телу
Говорить, алфавит создавать?
Он без этого хищник не смелый,
А со словом — подавно не стать
Ему сытым охотником мира,
Королём всего царства зверей…

Слово будет последним кумиром,
Слово будет, чем мясо, вкусней!

Холодный туман
За горизонтом дымка шла, разбрасывая пламя, плыла.
День изо дня завет забот влачился за её струёй,
И след по линиям земли в ее объятьях гаммой пыла
Стихала с каждым новым днем, сворачивая их петлёй.

Возможно, нужен новый день, возможно, прошлых слез впитала
Её прошедшие витки полупрозрачная вуаль,
Но каждую попытку жить сдувала яростным обвалом
И ослепляла белизной, закручивая нас в спираль.

Запутались мы в серых днях, и наши пальцы побледнели —
Им не погладить по щеке друг друга в дымке белизны:
Туман потяжелел, и Волги ветви словно опустели,
И не сорвать надежд любви плод — это больше и не сны.

Не худший район
Весной зачарованный блеск на асфальте,
Как музыки звук, слово "колокола",
И серые стены (у купола, кстати)
Те ноты не хуже церковных брала.

А блеск отражался на серых подошвах,
На серых подошвах фундамента стен.
Но этот я вид берегу, не тревожься
О береге лужи и глыбах арен.

Ты выйдешь, сверкая, из серого дома,
Как пташка из рая, кричит домофон.
— Ты долго здесь ждешь? здесь не двор, а Содома!
— Ну, ведь и Гоморра не худший район!

Горизонт
Он обтянул проводами весь город!
Надо же
столько
с себя выдирать,
чтобы всем телом затронуть все горы,
род человеческий,
но не дышать.

Он проиграл мне в гляделку вслепую.
Он не смотрел,
если честно,
совсем:
раз — проморгал, свою тучу целуя,
два — и закат —
это глаз его сел.

Он растекается
по всему миру,
где ни была бы —

щекочет мне нос,
струйными тканями жара в квартиру
вносит тепло
и скрывает свой хвост.
Утром, игриво постели снимая,
словно так хочет
играть и играть:
— Днем, умоляю, не утром же, — тает.
— Значит, не буду тебя обнимать!

Боль-карман
Ты знаешь эту боль за это странное небо?
Его порва́ло пулями летящих с юга птиц,
Сжимала в кулаках земля, всё требовала-требовала
Себе из пуха гладь и водных тысячу частиц.

Его не били стаями, не трогали, не грабили,
Оно лицо нам пачкало — семь миллиардов лиц.
И боль его ослабили-ослабили-ослабили,
Когда на землю падал рой не плаканных частиц.

Когда его не гладили, а только утешали, и
Не выдыхать просили долго плотный ураган,
В его привычке боль хранилась крупными деталями,
Набило, словно фантиками, небо боль-карман.

Балаково
Пеленай меня в старом овраге,
Закопай в домотканой гряде,
Степь на скомканной белой бумаге
Нарисуй, чтобы были нигде

Наши души дощечками rasa —
Перепетые символы слов,
и Саратовскую автотрассу
Проиграй, господин Хлестаков.

Заплетай мне на волжские косы
Ленты смога - в полсмерти процесс.
И бери, чуть дыша, папиросы
Пальцем с ловкой рогаткой АЭС.

Наступающий год
Закрытый лазурью, открытый ладонью,
Забытый и тихий звенящий обрыв,
Смиренно шагаю на след лукоморья,
Стесненный плетеньями жизни позыв.

Забитый гвоздями, запутанный в танце,
Сияющий нимбом мой обруч седой,
В последнем сиянье над этой дистанцией
Я вмиг освещусь, буду слитен с водой.

Забылся, замешкался, свет — белизна, и
Как космос, в рождении дух оставляет.
Я быстро проникнусь и быстро познаю,
Как след чужой жизни мой гул растворяет.

Укрытый, повешенный, серый, бестучный
Во мраке хрипит весь кривой небосвод,
И шаг свой за шагом, как звездам созвучный,
Прошел я по вам — наступающий год.