Провинциальный актер Иван Уклеев стоял перед зеркалом и смотрел на себя. Строптивый норов, любовь к бутылке и женщины заметно преобразили его. К сорока годам он расшатал здоровье, на треть облысел, а лицом стал похож на карнавальную маску разбойника. И в дополнение, едва не лишился работы. Женщины! Дернул его черт связаться с Полиной, ненасытной женой худрука Старосветова.

— Сволочь ты, сволочь, Иван! — задыхался от гнева, вернувшийся из Москвы, Старосветов. Он двигал Уклеева в угол гримерки, пытаясь схватить за горло, и шипел, как змея. — Чудовище! Тебе мало Перепихиной? О! И зачем я, дурак, столько лет покрывал тебя — смотрел сквозь пальцы на твои загулы, на эти липовые больничные.… Пиши заявление! — взвизгнул он напоследок и ушел, с треском захлопнув двери.

Заявление Иван написал, но к тому времени худрук уже поостыл, смущенный выдержкой великолепной Полины. Она не рыдала, не умоляла и не каялась. На предъявленные обвинения заявила со всей, дарованной Мельпоменой, наглостью:

— И ты поверил этой маленькой потаскушке Перепихиной? Как ты мог, Валентин?!

— Я больше скажу, — не унимался старик Старосветов. — Она заметила вас в ресторане, дождалась у входа, и в ночи проследила до самого дома. Нашего дома, Полина! Укрывшись в кустах, Перепихина видела, как он юркнул вслед за тобой!

— Не юркнул, а вошел. — Голубые глаза супруги излучали арктический холод. — Это, во— первых. А во-вторых, я сама пригласила его обсудить новую пьесу твоего друга Нечитайло. Узнав, что ты уехал в Москву, он передал ее мне.

— Какую еще пьесу, о чем ты? — растерялся ревнивый супруг.

— Я говорю о рукописи, что лежит у тебя столе, — сухо сказала жена. И желчно добавила: — Между прочим, «Когда уходит любовь» называется.

— Это правда, Полина? — с надеждой спросил Старосветов.

— Разумеется, правда.

— Черт, а я отправил его писать заявление.

— Глупо. Тем более в пьесе для Уклеева есть прекрасная роль.

— Хорошо. Скажу ему, чтобы взял «больничный», пока сплетни утихнут. А что за роль? И вообще, о чем сия пьеса? — Доверие мужа росло на глазах.

— Сам прочтешь, псих несчастный, — примирительно сказала жена. — А роль для Уклеева самая, что ни на есть подходящая. После десяти лет отсидки на свободу выходит матерый рецидивист Залихватьев. Пока он сидел, его жена Зинаида получила развод и вышла замуж за пожилого богатого вдовца, бывшего мэра по фамилии Гробовец. Взбешенный Залихватьев ….

— Ладно, ладно, сам перед сном почитаю.

 Таким образом, брак был спасен, актриса Перепихина осталась ни с чем, а Уклеев отправился за больничным листом.

— Сколько дней пьешь? — спросила участковый терапевт Сиделкина, его давняя, повидавшая виды, подруга.

 Нисколько, — печально ответил актер. — По ложному доносу предали Анафеме. Приблизительно на неделю.

— Не ври, что по ложному. Снова девочки?

— О! — содрогнулся Иван, и растопыренной ладонью театрально накрыл лысое темя. От затылка до плеч свисали мелкими кольцами остатки черных кудрей.

Сиделкина заполнила бланк, щелкнула печатью и сказала со вздохом:

— Хорошо, что мы расстались тогда. Правильно. Ты неизлечимый, Уклеев.

2

Иван стоял перед зеркалом и оценивал хищный лик человека, заросшего густой недельной щетиной. Он лечился шесть дней, но болезнь не сдавалась. Не помогали ни пиво, ни портвейн, ни водка.

И вот нежданно-негаданно к небритому и всеми забытому Уклееву заявился друг детства — выбритый и никем не забытый провинциальный банкир Семен Сидоров. И не один, а с бутылкой ирландского виски. Друг детства тоже на треть облысел, а полное отекшее лицо указывало на легкую степень опьянения. В его печальных глазах стояли слезы. Скромный серый и очень дорогой костюм еще более подчеркивал глубокую печаль банкира.

— Дружище, Иван! — сказал он упавшим голосом и в отчаянии сжал обеими руками бутылку. — А я к тебе. Не прогонишь?

— Ба, кого я вижу! — вскричал, одуревший без общения, Уклеев. Он подтянул спортивные штаны с лампасами и почесал кудрявые волосы на худой груди. — Не верю! Сам господин Корейко навестил старинного друга Ваню. — Затем добавил, переводя взгляд на бутылку. — Сколько лет? Сколько зим? И в честь чего я должен прогнать тебя, старина? Давай проходи, выкладывай, зачем почтенному человеку в столь ранний час понадобился больной одинокий актер. Можешь не разуваться, моя ненормальная любовница, с которой я опять разругался, не разрешает мне прибираться, говорит, что ей осточертел порядок в собственном доме. А здесь ее все заводит, даже вид паутины в углах. Но, что я могу поделать? Она красива, богата, а в постели… В общем, мириться приходится, как ни крути.

И с этими словами он проводил гостя в убогую, оклеенную древними афишами гостиную, единственным украшением которой была великолепная арабская кровать красного дерева, застеленная дырявым одеялом.

— А знаешь, почему? — спросил актер, усаживая банкира на расшатанный стул.

— Что, «почему»? — не понял банкир, слегка оглушенный излияниями друга детства.

— Ну, почему она млеет при виде этого творческого беспорядка? — сказал Иван, выкручивая из рук Сидорова бутылку.

— И почему же? — спросил Сидоров, окидывая взором кровать и прикидывая во сколько обошлось любовнице актера это арабское ложе.

— А потому, друг мой Семен, — трещал, истосковавшийся по собеседнику, актер, — что несколько лет назад была любовницей известного пейзажиста Слизякина. Этот странный Слизякин жил за городом, писал в голом виде на огороде пейзажи и, будучи свободным от предрассудков, так засрал свой домик в деревне, что бедняжка, в конце концов, привыкла к такой жизни и до сих пор испытывает по ней ностальгию. Наверное, так и прозябала бы с ним, если бы однажды он не рехнулся, вообразив себя новым мессией. Объявился голым с венком из репейника на голове в здании сельской администрации и сообщил напуганным чиновникам о «конце света» в конце рабочей недели. А главу района, местного авторитета по кличке Матвей, будто бы призывал отказаться от должности мытаря и отправиться с ним в Иерусалим в качестве своего ученика и будущего автора нового евангелия. Его, конечно, не поняли и огорченный, с разбитой мордой он удалился. Удалился, но не смирился — прихватил из дома лыжи и отправился в сельскую церковь. А там, непонятно каким образом забрался на колокольню, и с воплем: «Отец мой благой! Они не ведают, что творят!» сиганул в этих самых лыжах прямо на паперть.

— Господи! Неужели насмерть?! — воскликнул потрясенный банкир.

— Да какое там «насмерть», — небрежно ответил Иван, разливая по рюмкам виски. — Отделался переломом ноги и порванной селезенкой. Он ведь здоров был, как бык. Не пил, не курил, отжимался по пятьсот раз кряду и к тому же каждое утро, даже в самую лютую зиму в голом виде носился на велосипеде, словно леший, по местным холмам. Просто ужас берет, как представлю: зима, холод собачий, а этот Слизякин мчится, накручивая босыми ногами педали, только женские волосы развеваются на ветру. Да-с.… Теперь у него тоже домик за городом, в психбольнице. Ходят слухи, пишет замечательные портреты тамошних пациентов и доволен всем, кроме одного — не разрешают выходить из палаты голым.

— А зачем он все время догола раздевался? — робко спросил Сидоров.

Уклеев медленно выпил содержимое рюмки, провел языком по деснам и молвил, профессионально впадая в задумчивость:

— Да кто его знает, Сидоров. Все мы, творческие люди, немного со странностями. Может потому к нам и тянутся бедные женщины, уставшие от пошлости быта, от этого съедающего душу мещанства. Разве это жизнь? Родные дети растворились без осадка в компьютере, а глупый муж никогда не почитает им на ночь Рембо или на худой конец Бодлера в переводе Левика. Вот и приходится брать огонь на себя, как врачам, выводить их из душевной комы, лечить от зависимости к особнякам в тридцать комнат, где они бродят, словно одинокие привидения с этажа на этаж, из спальни в спальню, и нигде не находят покоя…

— Вот именно — это я сам виноват! — внезапно вскричал, пораженный банкир. — Я и только я! Это не вызывает сомнений!

— В чем дело? — строго спросил актер, выходя из роли востребованного врача.

— Дело в том, что я пришел просить твоей помощи! — выпалил Сидоров. — Ты и только ты можешь помочь мне! Это тоже не вызывает сомнений!

— Еще один! — обронил Уклеев. — Вот что делают проклятые деньги.

— Нет, ты послушай, — начал, было, банкир.

— Не буду, даже не пытайся, — перебил его Иван. — Я ведь не Центральный банк и даже не губернатор. И вообще, в этом мире мы с тобой по разные стороны. Чем же я могу помочь тебе, уважаемый господин Сидоров?

— Советом, Иван, советом, — снова начал банкир.

— Э, нет, — снова перебил его Уклеев. — Так не пойдет. Я давно уже не даю советов. С тех самых пор, как наш главный режиссер Анакондов посоветовал мне поискать другую работу, а я в ответ посоветовал ему оформить в прокуратуре явку с повинной о том, как вместе с директором Исчадьевым, этим дважды судимым мошенником, они грабят театр, наживаясь от аренды с его площадей. Да— с. И все это с благословения начальника налоговой управы. Нет, не потому, конечно, что жена его спит с этим треклятым Анакондовым, а потому, что имеет солидную долю в их непотребном бизнесе…

— Господи! Ты можешь, наконец, меня выслушать?! — простонал Сидоров, хватаясь за голову.

— Ну, хорошо, хорошо, — сказал актер, перевоплощаясь в делового и внимательного собеседника. — Готов тебя выслушать и в виде исключения дать надлежащий совет. Говори.

— Понимаешь, Иван, — гробовым голосом произнес друг детства, — я подозреваю, что моя жена собирается меня оставить. То есть, совсем, понимаешь?

— Ах, вот оно что! — прищурился Уклеев. — И ты, разумеется, хочешь, чтобы я посоветовал тебе, как удержать ее от этого безумного шага?

— Очень хочу! — жалобно сказал Сидоров. — Для тебя это, как плюнуть и растереть. Ведь недаром ты был женат пять раз.

— Ну, положим, не пять, — с мутной усмешкой изрек Уклеев. — А всего лишь четыре. Не бог весть, какие заслуги. Вот один мой московский приятель, народный артист Яков Шаманский, был женат целых тринадцать раз. Последняя его жена, на которой он, кстати сказать, и скончался, была моложе его ровно на семьдесят лет. Вот это смерть! Вот это я понимаю!

— Да брось ты, не издевайся! — пошел в атаку банкир, опрокидывая в рот одну за другой обе рюмки. — Ты отлично знаком с психологией женщин, со всеми оттенками их поведения. А эта впечатляющая картина про пошлость быта, про душевную пустоту, изображенная тобой! Не прибедняйся, Иван. Правда, детей у нас нет, но все остальное — очень, очень похоже!

— А знаешь, почему похоже-то? — кисло спросил Уклеев.

— Так — продолжай! — навострил уши друг детства. — Для меня дорого каждое твое слово.

— Эх, бедный мой друг, — горько усмехнулся актер. — Дело в том, что психология большинства современных женщин поразительно одинакова и проста, как у мухи. Они предпочитают жить там, где намазано медом. И это вполне нормально. Было бы глупостью думать, что это не так. Но учти, если мед слишком приторный, некоторые из них для разнообразия включают в свое меню умеренную дозу фекалий. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я, дружище?

— Еще как понимаю! — зловеще прошептал Сидоров, и мрачная улыбка исказила его пухлые губы. — Так, так. Значит, ты предполагаешь, что…

— Ничего я не предполагаю, — сурово сказал Уклеев. — Это всего лишь информация к размышлению. Теперь о главном. Хочу спросить: на чем базируются твои подозрения относительно супруги? Прежде, чем отвечать, хорошенько подумай. Любая мелочь может оказаться полезной.

— Ну, это, так сказать, общие впечатления, — слегка растерялся банкир, сбитый с толку такой постановкой вопроса. Откуда ему было знать, что уже, как с минуту актер пребывает в образе частного сыщика и неумолимо движется в этом щекотливом деле к развязке.

— И все-таки, что больше всего показалось тебе подозрительным? — меняя тактику, мягко спросил Уклеев. — Может быть ее необычное поведение? Или, например, подслушанный телефонный разговор с подругой? Твоя жена, полагаю, красива? Отлично! У каждой красивой женщины обязательно есть хотя бы одна некрасивая, но преданная подруга, с которой без опасения можно поделиться самыми сокровенными мыслями.

— Точно! — возбужденно подтвердил Сидоров. — Жену иногда навещает одна кикимора, глаза бы на нее не смотрели. Разлягутся в креслах и болтают, и болтают весь день напролет. Даже во время еды не останавливаются. А по мобильнику так просто часами могут говорить. Прямо страшно, ей богу! И как у них рот не устает?

— У них рот и не такое выдерживает, — мимоходом заметил Уклеев. — Ты лучше скажи, удалось тебе выудить что-нибудь определенное из этих задушевных бесед?

— Да я, честно сказать, и не пытался, — сконфуженно признался банкир. — По- моему, все их разговоры чушь собачья. А вот ее поведение и правда изменилось. То одно ее не устраивает, то другое. По малейшему поводу истерику закатывает. И делает это как-то странно: распустит волосы, как ведьма, изорвет на себе халатик и давай перед зеркалом заламывать руки. Это о чем— то тебе говорит?

— Ну, здесь все просто! — оживился актер. — Скорей всего таким способом она пытается заполучить от тебя очередную побрякушку с брильянтами. Или одежонку не совсем стандартную. Это один из приемов, которыми они пользуются в случае крайней необходимости. Вот увидишь — совсем скоро она придет к тебе вечером в чем мать родила, распустит волосы, как леди Годива, и кротко скажет, прильнув к твоему плечу: — Семен, милый! Недавно у подруги я видела очаровательную шубку из шанхайского барса. Думаю, это несправедливо. Я даже всплакнула — так горько мне стало. А ты что думаешь, дорогой? — Даю руку на отсечение, так оно и будет.

— Нет, не будет, — развел руками банкир. — Забыл сказать, у нее в собственности сеть магазинов «Варвара», так что деньги здесь не причем. Нет, она определенно с кем-то спуталась, я это чувствую! Вот ты послушай! Вчера вечером хотел с ней развлечься немного, ну, сам понимаешь.… Так она вся скривилась, напряглась и говорит мне буквально следующее: у тебя, говорит, Сидоров такие мягкие колени, что даже противно. И остальное, дескать, не тверже. Нет, ты представляешь?

— Да. Я представляю, — сказал актер, и с любопытством оглядел свои худые ноги. — Что ж, улика довольно весомая, хотя и косвенная. Вот уж не ожидал, что мягкие колени могут вывести женщину из равновесия. Более того, я думал, что все как раз наоборот. Вот тебе свежий пример. Моя последняя жена Изольда никак не хотела мириться с моей худобой и все время умоляла, чтобы я, как можно быстрей поправился. В порыве откровения она однажды призналась, что ждет не дождется, когда увидит мою потолстевшую задницу. Так и заявила в суде о причине развода: «Мы разошлись во взглядах на жизнь».

— И с кем же она теперь? — спросил из вежливости банкир.

— Теперь она в полном порядке, — зевая, ответил актер. — Сошлась во взглядах с неким продвинутым журналистом Всеядновым, у которого, кроме толстой задницы, такой набор всяческих званий, премий и наград, что не удивлюсь, если уже при жизни ему присвоят еще одно звание — «Заслуженный Святой России». Наверное, он и сам того же мнения, поскольку все свои проповеди в эфире неизменно заканчивает блистательной фразой: «…ваш Сын Человеческий — Всеволод Всеяднов». Да-с. В следующий раз, когда ему будут присуждать очередное «Платиновое перо», я обязательно позвоню Изольде и порекомендую ей любимое место у мужа, где это перо будет смотреться самым достойным образом…

— Все это так — но мне-то что делать? — вернулся в реальный мир Сидоров.

— Что делать, говоришь? — сумрачно откликнулся Уклеев. — Да то, что делают в таких случаях уважающие себя миллионеры. Найми профессионального киллера, он аккуратно выследит любовника и пришьет его, как собаку.

— Нет. Я не могу! Не могу! — замахал руками банкир. — Что ты такое говоришь! Я же в церковь хожу, крестился недавно.… Неужели нельзя как-то человечней, без убийства?

— Вот это правильно! — похвалил Уклеев банкира. — Молодец, тебя не испортили деньги. Я согласен, все нужно устроить по-божески. Поэтому советую тебе пригласить негодяев второго плана. Они не знакомы с такими тонкими штучками, как черные очки и пистолет с глушителем. Ребята просто переломают его костлявые колени и так настучат в бубен, что он до конца своих дней блаженным останется. Ну как, походит такой вариант?

— Нет, Иван, и еще раз нет! — гордясь собой, выпучил глаза банкир. — На это я не пойду! Не пойду!

— Смотри, Семен, великодушие тебя погубит, — покачал головой актер. Ну да ладно, в запасе есть еще вариант. Предлагаю, как следует припугнуть мерзавца. Такой сценарий тебя устраивает?

— Такой устраивает, — сразу согласился банкир. — Но, как это сделать? Лицо я заметное, сам понимаешь — если обратиться к знакомым, может произойти утечка. Даже скорей всего произойдет. Вот разве что…

 И тут банкир обратил умоляющий взгляд на актера:

— Послушай, Иван…

— Что, хочешь привлечь меня? — Усмехнулся Уклеев. — Но мы ведь так не договаривались. Помнишь?

— Я заплачу любые деньги! — взмолился Сидоров, поднимаясь со стула. — Все отдам, чтобы остановить Варвару!

— Ее зовут Варварой? — спросил деловито актер. — Впрочем, понятно. Сеть магазинов…

Заложив руки за спину и в раздумье опустив голову, Уклеев мерил шагами комнату. Только шлепанье босых ног по грязному полу да тяжелое дыхание Сидорова нарушали томительную тишину. Внезапно шлепанье прекратилось, а вместе с ним оборвалось и дыхание. И сказал Уклеев банкиру:

— Ладно. Уговорил. Попробую. Вычислю гниду и потолкую с ним в облике гангстера. Я ведь актер. А на счет денег запомни — я от друга мзду не беру. Конечно, какая-то сумма потребуется. Прежде всего на организацию слежки, на мой внешний облик и прочее. Итак, осталось последнее. Мне потребуется фотография твоей Варвары, номера и марка ее машины — в общем, любая информация, которая поможет мне выйти на след этого проходимца. Если, разумеется, он вообще существует.… Вот тебе бумага и авторучка. Вперед!

— Иван! — только и смог сказать Сидоров, возобновляя дыхание. И всей своей тяжестью рухнул на расшатанный стул.

Когда вся информация была записана, останки стула убраны, и за банкиром закрылась дверь, актер подошел к телефону и решительно набрал номер:

— Алло. Варвара? Да, это я. Ты что, на самом деле решила бросить Семена? Как я узнал? Да он только что был у меня, совершенно разбитый твоим варварским поведением! Пришлось битых два часа ломать перед ним комедию, благо опыт кое-какой имеется. Пришлось даже гангстером к нему наняться, чтобы запугать самого себя! Что? Да ты с ума сошла, Варвара — какой из меня муж! Я старый, измученный гримом актер. У меня уже было четыре жены и не меньше, чем у Соломона, любовниц… Что-что? Нет, я не про Соломона Ефимовича. Значит так — прекрати истерику и поговорим спокойно. Если хочешь сохранить отношения, будь к Семену поласковей. Через неделю я сообщу ему, что поиск твоего любовника ни к чему не привел. Его просто не существует. И не мучай его, Варвара. Страдать и мучиться из-за любви — удел актеров, а не банкиров. Алло. Что буду делать? Да ничего. Пойду допивать виски твоего мужа, а потом прилягу на твою кровать. Устал я что-то сегодня.