Спектакль театра на Таганке "Поцелуй", по книге Исаака Бабеля «Конармия». Революция как-то сама ушла из спектакля, война осталась, осталась любовь и поэтическое отношение к жизни. Хотя, спектакль не на тему войны, а скорее в контексте войны на тему любви. Режиссёру удалось избежать всех неудобных углов этой темы. Все ждали такого чуда. Такого ответа от нашей культуры. От русской души. Режиссёр подслушал наши вопросы и ответил на них. Ответил уверенно, тихим голосом. Он избежал пафоса и бравады, в которые так легко впасть, избежал и упадничества, предательства и дезертирства. Конечно "нет войне!" Кто хочет войны? Но нужна Победа, а разве она возможна без жертвы?
Репутация у режиссера спектакля Дениса Азарова не очень. Вроде бы подписывал какие-то письма в защиту Украины, против войны. В знак какого-то протеста против начала военной операции, ушел из театра Р. Виктюка, где успел побывать художественным руководителем. Слухов разносится много. А в принципе, — шикарная карьера, очень талантливого человека. Работал за границей, прекрасно знает языки, был даже переводчиком режиссеров с мировым именем, работал в оперном театре, поставил уйму спектаклей, работал с Кириллом Серебренниковым в Гоголь-центре. Не очень, скажем, так себе рекомендация, но ни от Серебренникова, ни тем более от Романа Виктюка вроде бы ничем не заразился.
И вот премьера на Таганке: поэтический спектакль трагического накала. Я хожу в театр каждую неделю, однако, ни одного спектакля Дениса не смотрел. Театральный мир необыкновенно обширен в наше время. Можно жить в нем и никогда не встречаться.
«По городу слонялась бездомная луга. Я шел с ней вместе, отогревая в себе неисполнимые мечты». Текст, полный преувеличенно изысканных метафор, что характерно для прозы 20-х годов звучал на разные голоса. «Солнце катится по небу как отрубленная голова». На той войне тоже воевали одни поэты, но они выковывали из себя железных воинов, чтобы сеять смерть. Комиссары, обитатели отдаленных местечек за чертой оседлости, выпускники юридических факультетов, Левинсон (из «Разгрома» Фадеева), Исаак Бабель, решали судьбу нашей страны.
Тебя спрашивают на границе вооруженные люди: «Ты поддерживаешь или не поддерживаешь? Да или нет?» И ответить «не поддерживаю» означает предательство, ответить «поддерживаю» означает принять клеймо убийцы. И эта граница между Иудой и Каином теперь разделяет все, разделяет всех. И опять третьего не дано. И все-таки спектакль ищет иной ответ.
Ключевая роль дана актрисе Марии Матвеевой. Роль дана, а все слова отняты. Я долго не мог понять, что играет актриса. Все её действия невозможно однозначно расшифровать. Сначала я подумал, что Лиза, в которую влюблен лавный герой, — образ абсолютной женской недоступности и невозможности. А Мария Матвеева играет противоположность: доступность, близость, желание. Она никому не отказывает. Целый эскадрон по очереди по освещенному столу, как по дороге или коридору, подходит к ней, совершая некие ритуальные действия. Снимают шинели, обнажая мужские торсы, и она снимает шинель. Но стоит приблизиться вплотную, как мужчины по очереди падают, как подкошенные. Стоит женщине отвернуться, как боец падает замертво с высоченного стола. Его подхватывают на руки и вновь ставят на стол, но женщина вместо того, чтобы поцеловать, опять отворачивается от него, и он вновь падает. Смертный поцелуй, — так бы я назвал этот эпизод.
Тут уже не доступность, а полная властность над человеческой, и конкретнее над мужской жизнью. Эта женщина умеет не только отказывать, но и убивать. Кто же она?
Пришлось шуршать программкой, искать, кого она играет, я ожидал увидеть какое-то имя из рассказа, но увидел слово — «Степь». Она играла степь. Как сыграть степь? Если бы я до этого, в этом же сезоне не видел спектакль Райхельгауза по повести А. Чехова «Степь», то, наверное, впал бы в уныние. Но я смотрел тот спектакль и совершенно понял то, что хотел сказать режиссер. Степь — это женское начало. Это стихия природы. И то, что по ней носятся эскадроны и она легко ложится и ее топчут копытами, ничего не значит. Степь всегда побеждает и в конечном итоге, принимает в себя и упокоевает всех. Главное было решить, в каком ключе решать тему войны, и она решена в поэтическом ключе. Степь — метафорический персонаж, здесь главный. Кстати, Денис Азаров, я поинтересовался его биографией, закончил ГИТИС, курс Иосифа Райхельгауза, поэтому перекличка идей тут вполне объяснима.
В 70-х годах в театре Вахтангова шёл спектакль «Конармия» и спектакль был полон юмора. Я и в то время частенько похаживал в театр и многое помню. А одну сцену великие актеры Михаил Ульянов и Юрий Яковлев разыграли в откровенно буффонном ключе. Такой добрый смех над ретивыми революционерами. Персонаж Яковлева хотел сшить себе красные галифе. Революционного цвета. И стащил скатерть у командира. Это был просто цирковой номер, который можно было играть бесконечно, на бис. Я и сейчас вижу перед собой этих двух блистательных актеров. Как раздувал ноздри Яковлев, шепелявил о победе мирового пролетариата, даже махал шашкой. И как низким, властным, командирским голосом увещевал его Ульянов, обещая посадить под арест, но Яковлев не унимался и обещал победу мировой революции, если у него будут галифе революционного цвета, и зал ржал совершенно по-лошадиному, не стесняясь, в полный голос. Не знаю, сохранилось видео этой сцены или нет. В моей памяти это сохранилось ясно и отчетливо. Вечный дуэт театра масок: Бригеллы, — мрачного, злого и дурачка Панталоне. Смешного и безобидного, и опять безштанного. И панталоны опять в центре внимания. Теперь красные.
Конечно, сейчас такое решение было бы совершенно неуместным. Настал черед не смеяться, а скорее ужасаться этой бесконечной войне. И единственно возможным решением здесь было сделать это в стилистики поэтического театра. И как уместно, что это произошло на старой сцене театра на Таганке. Поэтический театр был создан именно здесь. Юрием Петровичем Любимовым, и здесь я увидел его достойное продолжение.
Любовь на фоне войны. Любовь во чреве войны. "А когда это кончится? Спрашивают часто в спектакле. — Кончится ли? Кончится. И что будет? Пойдем в театр. На "ВишнЁвый сад", — говорит в спектакле Зинаида Томилина (актриса Дарья Авратинская). «Нет, на ВИшневый сад", — отвечает ей Лютов (актер Павел Лёвкин). И так они спорят то повышая, то понижая голос. «Хорошо, пойдём на "Чайку". — Этот диалог остается в памяти надолго. А вопрос, заданный И. Бабелем в 1919 году: «Когда это кончится?» тяжело повисает в воздухе.
В то время было куда пойти — в МХТ, а сейчас надо идти сюда, на "Поцелуй". Но пока приходится скакать по степям Украины навстречу смерти. И все-таки поцелуй был. Короткое "по коням" прервало его. И прервало эту историю, которая дошла до нас так и не досказанной.
Мечты о мирном будущем, мечты о том, что будет после войны, занимают в спектакле особое место. Это сейчас откликается в нас, зрителях, как никогда мощно. И Лиза с Лютовым мечтают, что пойдут в ресторан, мечтают, что они закажут. Со смаком мечтают. Так что и слюнки текут и душа разрывается. А действительно, что нас ждет? Какой обед?
Впрочем, это спектакль и на особенно близкую всем тему творчества. Сам Исаак Бабель, устами своего Альтер эго — командира эскадрона Лютого много рассуждает на эту тему. Он говорит, что написать рассказ для него так же трудно, как лопатой перекапывать Эверест, он говорит, что после каждого рассказа стареет на много лет, но самое ужасное, что он не знает зачем пишет, и кому нужны его рассказы и что будет впереди. Мы и сейчас не знаем. Он сидит и пишет за этим бесконечным столом, пересекающим сцену, пресекающим жизнь, пересекающем степь слева — направо. Но входит его друг Суровцев (актер Антон Ануров) и тихим вкрадчивым голосом говорит: «По коням». И они безропотно идут, как сейчас идут призванные повестками, и скачут навстречу погибели, навстречу победе.
Есть в спектакле и сцена войны. Она решена как игра. У Лизы Томилиной есть ребенок и он играет в войну. И бойцы подыгрывают ему. Подыгрывают по-настоящему, и когда мальчик строчит из пулемета, они все падают замертво. Мальчик побеждает. Никого не осталось в живых. И тут входит мама и говорит: «пора спать!» А мальчик, как водится, хнычет: «нет, не пора». Еще рано. Бойцы оживают, и говорят маме, нет, еще не пора. Но мама конечно, тут главная, берет за руку и уводит своего ребенка.
Так борются в спектакле две доминаты: «по коням» и «пора спать».
Интересно как создавался этот спектакль. В интернете можно увидеть много фотографий репетиционного периода. Изначально не существовало готового текста, чтобы можно было раздать роли актерам и разучить его по репликам. Текст создавался во время репетиций. Не было и готового либретто, и музыки. Текст, пластика, музыка создавались совместно во время репетиционного периода. Иначе такой цельный спектакль и не мог бы состояться. То есть это совместная, единовременная работа драматурга, композитора, балетмейстера, актеров и режиссера, и сценографа. О сценографии следует сказать, что она сильно перекликается со спектаклем Райхельгауза. Тот же стол-подиум, на котором происходит основное действие, тут главный. Только он установлен не перпендикуляром к зрителю, а образует диагональ, перерезая сцену слева- направо. Я читал, что самые выигрышные мизансцены в театре строятся справа налево. Здесь наоборот, но не вижу в этом никакого принципиального различия. Такая диагональ позволяет дать мизансцене глубину. А в спектакле Райхельгауза мизансцены строятся фронтально.
Обычно в театре самым слабым местом становится «массовка». А здесь в результате, того, что спектакль стал коллективным творчеством, самыми сильными оказались массовые сцены. Как показать войну без участников? Война — мужское дело, мужчины решают на поле брани чья победа. И здесь бессловесные солдаты, а они всегда бессловесны, решают все. На этот раз, на сцене, а не на поле.
Бойцы пишут письма маме. Так можно назвать одну из самых трогательных сцен спектакля. Мужчины в белых рубахах рассаживаются по длине всего стола и пишут письма. Один за другим говорят один и тот же текст, только меняя имя-отчество. «Дорогая мама, Евгения Алексеевна, во первых строках моего письма хочу сообщить, что волей Господа я жив и здоров, чего и вам желаю». Примерно такой текст, повторенный в разных вариациях девять раз, по числу заявленных в программке актёров, играющих солдат. Редко увидишь в театре массовку, играющую столь красочно, и столь охотно, с полной отдачей. Сцена напоминает знаменитую короткометражку Захара Прилепина «Дежурный» (посмотрите, в интернете она есть), в которой дежурный по батальону должен отвечать на звонки мобильных телефонов убитых солдат. Звонят мамы, и он всем сообщает печальную весть о смерти владельца телефона.
А потом солдаты умирают. Все до одного. Ложатся в своих белых исподних рубахах на стол. Возле каждого из них ведро с водой. И всех по очереди «степь» окачивает из ведра, и они валятся на пол. Мокрые и беспомощные. Трудно интерпретировать эту сцену однозначно, как и все, что происходит в метафорическом спектакле. Может быть, это мертвецкая, и их омывают перед погребением. Может быть, это само боле боя, и их «ошпаривают» свинцом, как кипятком. А может быть, это и более радужное — баня, в которой они моются. Может быть даже, что «баня пакибытия» — так называют богословы очищение покаянием.
Смерть на войне, как и сама война, и доныне возбуждает богословские споры. «Война, которая сейчас идет на просторах Руси, — это междоусобная брань, — говорит патриарх Кирилл, — и смерть на этой войне, жертвенна, и поэтому смывает все грехи.»
«Церковь осознает, что если кто-то, движимый чувством долга, необходимостью исполнить свою присягу, остается верным своему призванию и идет исполнять то, что его долг ему велит, и если в исполнении этого долга человек погибает, то он, несомненно, совершает деяние, равносильное жертве. Он себя приносит в жертву за других. И потому верим, что эта жертва смывает все грехи, которые человек совершил», — сказал в проповеди наш патриарх в день памяти святого Александра Невского. «Междоусобная брань» — это сказано впервые в церкви, не политиками. И, наверное, справедливо. И чтобы стало понятнее, это означает — «гражданская война», опять, через сто лет пришедшая к нам. И вспомнить литературу гражданской войны, вспомнить И. Бабеля с его «Конармией» вполне уместно и необходимо.
Конечно, творцы спектакля не следят за богословскими спорами, и участвуют в них, сами не ведая. Вопросы эти одолевают всех. И ответы у всех разные. Митрополит Таллиннский Евгений, под давлением эстонских властей, угрожавших ему высылкой, объявил в письме, адресованном эстонскому МВД (нашел куда писать!), что не разделяет мнения патриарха. Как видим, война затрагивает все стороны жизни. Политическую, экономическую, мировоззренческую и богословскую.
В 1919 году мы с Исааком Бабелем, его эскадроном и всей Конармией оказались бы по разные стороны фронта. А сейчас эти комиссары смотрятся намного симпатичнее. Они, как и все нормальные люди, стремятся к миру и окончанию войны. Но нет у революции, у междоусобицы начала, нет и конца. Оказалось, что это вовсе не поэтическая метафора. И мы в постоянной междоусобной драке, и в чем ее смысл никому не ясно. Суровцев бросает в спектакле реплику, что мужчина должен пасть в бою, на то он и мужчина и это его предназначение. Может быть, в этом и разгадка. Хотя мне ближе все-таки: «пора спать», а не «по коням». Когда-то и это наступит.