1

Я куда-то зашел, куда не надо,
как-то стежки-дорожки сговорились:
мы его в эту чащу, где деревья
красоты несказанной — инда страшно,
мы его в топь болот, где не утонет, —
сапоги промокнут, да, и весь сопреет, —
но грязн вылезет, сплюнет, чист утрется.

Мы его к потайным приучим лазам,
между сросшихся чащ пусть обдирает
по бокам кожу, лишнюю одёжу —
выйдет бос, выйдет наг, устал, полУмертв.

Я не худший ходок по этим дебрям,
но дыханье сбивается. Казалось б,
этой прорвой лесного кислорода
только легкие тешить, врачевать их
после воздуха-яда городского,
а того и гляди удушьем хватким
подавлюсь, посинеть в корнях устроюсь
того дуба, что в здешнем лесе держит
небеса — невеликая работа,
ибо небо тут низко, серовато,
будто даже не небо, потолок, высь,
а изнанка моста, навеса — ходят
сверху ангелы, гнутся половицы.

                        2

Дороги-то наши не коротки, не длинны,
дороги-то наши не извилисты, не прямы.

Вон:
пустошь совиная — ух да ух,
соснами, осинами — рух да рух —
к ней идти трясинами — мух-то, мух! —
тропами лосиными — плюх да плюх.

Дороги-то наши не коротки, не длинны,
дороги-то наши не извилисты, не прямы.

Семь верст — топ-топ правая нога,
семь верст — топ-топ левая нога,
до заячьей расщелины,
до кроличьей развилины,
до русаковой загогулины,
до беляковой провалины.

Дороги-то наши не коротки, не длинны,
дороги-то наши не извилисты, не прямы.

А как мозоли намнешь, так повороти нос
туда, где дуб шумит стоерос,
где под ним цвет кишмя медонос.
У дуба камень стоит, как поставил его камнетес,
а на камень кто-то знающий надпись таку нанес:

"Направо пойдешь — комонь сгинет,
налево пойдешь — ворон кости твои раскинет,
а прямо идти — так камень, и нет сквозь него пути,
а назад оглянись, где шел, — сюда не пройти ни в жизнь,
пролегла там теперь бездна вниз".

А ты — ни взад ни вперед,
ни сразу, ни в свой черед,
ни влевь, ни вправь,
ни жив, ни навь,
ни на запад какой, восток,
ни в какой промеж них искосок;
а иди куда хошь,
а как дойдешь,
так сразу поймешь,
что об этих путях-дорогах никак не соврешь.

А дороги-то ваши по расстояниям как понимать?

Если ползти ползком — так день с часком,
если идти пешком — то два с шажком,
если бежать бегом — все три с прыжком,
если на коне скоком — я и не знаю сколько,
а если сиднем засесть — так тут всё и есть.

                        3

Лес, средняя полоса,
не случаются чудеса,
исхожена грибниками
каждая пядь, слышится
лай собачий,
отовсюду запах жилья,
не заблудиться, — так что ж я
так заплутал,
хоть садись вой, плачь тут?

Спотыкаясь шел,
головой тяжел,
надышался чем
в этой гуще, мгле —
мысли спутаны,
тропы — тут они,
тошно, сердце вон
с горла просится,
комарье гудит,
рядом носится.

Вышел, места знакомые,
я здесь бывал когда-то.
Кто здесь? —
В деревьях шорох,
ветром ветвей ответствуют.
Кто здесь? —
"Какая те разница? —
слышится в ихнем шепоте. —
Зашедшему сюда все едино:
лес, пестрота деревьев, топь.
Думаешь, Подмосковье всё?"

Вижу — изба, я к ней давай,
в двери ломлюсь — шатаются,
хлипкие. "Есть живой тут кто?" —
в крик кричу. Слышу — шаркают
к двери, с замками возятся,
отворяют.
                 — Ты кто?
                                  — Иван-дурак.
— А я здесь давно хозяйкою.
Аль не признал, любимый мой?
— Ты?
           — А кому другому быть…

                        4

Здравствуй, Ваня, рада встрече,
сколь плутал твой путь далече!
Завела тебя сюда,
чай, удача, не беда.

А узнал, так не стесняйся,
разувайся, раздевайся.
Ну, обнимемся, мил друг,
я готова для услуг.

Расскажу, где меч булатный,
где в Россию путь обратный,
мертвых как расколдовать,
с волком бурым совладать.

Как с Кощеем-братцем сладить,
как тоску-тугу спровадить,
девку как приворожить,
милолику погубить.

Научу, как обратиться
птицей соколом, пуститься
лётом, ветром над землей,
Ужом ползть как под травой.

Ешь, пей, мой ходок усталый!
Я с тобою стопкой малой
водочку за здравье пью —
пей за красоту мою.

Ночка темная настала,
на двоих тоска напала —
полюбиться бы часок,
пока темен, глух восток.

                        5

Он
Вот и я, кровь темна — жижа холодная,
будто не человек. Кто? Сам не знаю кто —
тварь живая пока, принятый с почестью
всякою здешнею нечистью.

Она
Слова, клятвы твои скопом сбываются.
Помнишь, счастье свое чаял во мне найти?
Да и вечной любви не испугался ты.
Вот она — здесь, сейчас, со мной.

Он
Заклинаю тебя чувством оставшимся:
ворожить перестань — слишком сбываются
заклинанья твои, звезды, сведенные
с неба, слепят в упор меня.

Она
Я тебя, ты меня — что нам считаться-то,
темной, блудной чете, счастьем отмеченной?
Ты — мужчина мой, я — вот, твоя женщина.
Ведь пришел ради этого.

Он
И на что я тебе? Сказочка: битого
на загривке везет бивший, калечивший.
Отпусти, нет с меня толку, любви к тебе,
бесталанный я, конченый.

Не восставить меня к жизни — на кладбище
отправляйся, с могил требуй покойников,
оживи, если есть к делу опасному
редкий дар и охота есть.

Она
Все мы полуживем. Ты, что ль, один такой,
кто на каждом шагу, хром, спотыкается?
Вот так и мы с тобой вместе повалимся,
чтоб тепло, чтоб уютно нам.

                        6

Так и зажили с тобой счастливо и на славу,
отгородились тыном и лесом по всей округе,
стали страхом чащобным — обходят нас, не по нраву
другим любым то, что мы шли-нашли друг в друге.

Ты хоть ясно кто — но и я духом нерусским тут
весь насквозь пропах. — "Что, погубила молодца? —
смеется. — Ты что же, такой погубленный,
пьешь-ешь в три горла и всю ночь что со мною делаешь?"

СИВКА-БУРКА

                        1

А как пришло отцу
время помирать,
то собрал отец
нас всех трех братьёв,
к одру смертному —
говорить, шептать,
звать к себе на гроб,
на могилу звать:

"Как помру, сынки,
так три ночи мне
одному лежать —
скука смертная.
Приходите выпосидеть со мной,
почитать молитв,
рассказать вестей,
помянуть меня
стопкой, рюмочкой,
песнь пропеть спьяна
тихо, жалостно".

Мы — чего, сказались
ночами быть.
А как помер он,
так и жуть берёт,
продирает до
кости белой, нет
нам, живым, пути
по мертвЫм словам,
по навьИм путям,
с кровью теплою.

                        2

А мне, дураку, что на печи сидеть,
что умет твой мять, отче-батюшка;
а мне, дураку, посули калач —
я и рад идти хоть чего топтать;
а меня, дурака, и смерть неймет —
на людей пойду поглядеть, кто мертв,
от тебя послушать, как там в аду.

А я с печи, я шапку в охапку взял,
за себя ходил, за того-сего;
средний брат полуштоф дал —
пей, малой,
старший брат расщедрился —
сунул целый штоф.

А я пьян — дурак, а я и трезв — дурак.
Влево — на погост, вправо — путь в кабак,
да копейки нет, нет гроша со мной,
потому налево я, на погост,
перелез забор, мимо церкви — шасть.

Здорово, батя!
Здорово, меньшой!

                        3

Ох, тяжело, сынок,
землицу эту на себе держать,
ох, холодна!
Ты разведи костерок,
ноги мне погрей-отогрей,
сослужи службу.

А мы, мертвые, помним к себе добро,
не вся наша власть под землей внизу,
есть что и поверх, в живых, —
есть кого, дурачина, к тебе послать,
есть кому, детина, ответ за тебя держать.

Травку зажги,
крест сними —
и явится пред тобой
помощник, посланник мой.

                        4

Встань передо мною, конь сивый, бурый,
вещий, встань, каурый, как лист встань тощий
перед муравою-травой, как вкопан!
Ветер гривой шелковой пусть вихрь полощет,
ветер-сивер за скачущим пусть не успевает.

Сделай, конь, услугу, в ушко запрыгну,
из ушка вон выйду, был страхолюден —
стал хорош, пригож, был в гуньке кабацкой —
стал в шелках, мехах, ал сафьян сапожки.

Прыгни, конь! Смотрю вниз — там лес стоячий;
облако ходячее меня по шапке;
синь мелькает, зелень — луга да реки;
воздух обжигает, обреет щеки.

Видишь, конь, светлицу, красу-девицу?
Понастроят ишь, не допрыгнуть будто.
Первый раз — примерясь, второй — вполсилы,
в третий раз — достигнем до девы милой.

Встань, конь вороной, сивый конь, конь ярый,
как вкопан на воздухе — я успею
целовать ее в уста, щеки, шею,
получу от ней драгоценным даром

перстенек прям в лоб — светит, инда слепит.
Я с нея ширинку, чтоб замотать блеск,
будет час, сниму, перед ней предстану
молодцем, что ах — и князей не надо.

Встань передо мною, конь сивый, бурый,
дар батянин, встань, чёрти чем оплачен,
из земли темнОй конь на волю пущен!
Возит меня конь, слушает приказы:
как уздою дерну, так он в бок скачет,
но придет час нужный — он сам дорогу
выберет себе, нам двоим прям в пекло.

                        5

А не я ли то, братцы, был,
кто высоко прыгал
на коне лихом,
на коняке рьяном,
будто князь верхом,
этажи брал лихо?

А не я ли, братцы,
был, кто царевну
целовал, кто мял ей шелка-одежды,
кто до ней допрянул,
достиг, уметил?
А не я ли, братцы,
стал ликом светел,
лишь меня царевна
по лбУ печаткой?
А не я ли, братцы,
какой заместо
веточки-лучины
и сквозь тряпицу
так свечу в избе,
что не надо солнца?

А не я ли, братцы,
кто вас покинет
ради лучшей доли,
кто вас, сермягу,
с пира, пьянки, свадьбы
вон гнать в три шеи
повелит холопам своим?

 — Ты, братец!

                        6

Я тебя брал, суженая, всяческим колдовством,
всяческим ведовством изводил тебя.
Мертвые водили меня, естеством
я жив есть пока, но дУшу я не все зря губя,
выгадываю за нее тебя.

Мне в родне, в подельниках — мертвец и конь,
я на дальних кладбищах разводил огонь,
ноги грел покойникам, речи вел
с ними, с безъязыкими, к ним пьян шел.

Смерть меня изведала на зубок,
оттого крив-косенький я чуток;
так-то — барин, князь младой, а в воде
отражусь как есть, как был, ряб везде.

Мы пойдем, невестушка, не к кресту —
к зеленУ ракитову ко кусту,
мы пойдем вокруг него гнуть круги,
а пути прямые мне не с ноги.

Станем в недолгой страсти кожи когтить, скрести,
станем единым целым — не раздвинуть, не развести,
станем летать ночь-заполночь над — спит-лежит — страной,
станем охотой дикою, побежкою ветряной,
станем путями навьими звезды с небес гонять,
станем на сивке-бурке, вдвоем на одном, скакать.

ВОЛК И ЛИСА

                        1

Погляди — как мертва лежу,
себе ворожу
добычу,
проголодь отвожу.

Подъезжай, мужик,
опускай вожжу,
подходи, сторожко меня пинай —
а ну как поднимет шкура вой и лай? —
а я неподвижность храню, как зеницу, ай!

А я видения вижу, и кровь холодна моя,
и холоднее тел тех лежащих в телеге рыб;
а я — испытай мя, старче, — почти мертва;
гляди-ка, взаправду синие
у меня глаза.

А я на весу свисаю с руки твоей.
Ох, блестит, переливается мех,
дунь — и взыграет он
рыжим огнем горячим;
представь — обовьет вокруг
белую шею, смуглую воротник.

Да не к женке иди — не дарят таких, как я,
вашим бабам дебелым, — иди с села
в городской, богатый — шум, блеск — кабак
да такую же рыжую, чтобы в масть,
выбирай, старинушка, греби к себе.

Будет, что вспомнить в смертный, в постылый час,
когда тебя Бог взвесит, как ты меня, —
на весах покачнешься, былинка нетяжела,
все ты мужицкою, глупою жил судьбой,
а подобравши шкурку — сколько какой другой…

                        2

Сколько удачи в голодную пору года!
Вода отдавала дары свои: навзничь рыбы
повалены — можно ехать; трещит погода
близким морозом; ну-кась, савраска, двигай…

Тоскливо глядеть в мертвые — Русь — пространства;
серое трепыханье хладное за спиною
слышу; леса стоят торжественные, в убранстве;
вдали огоньки деревни, дом, печка с больной женою…

Рыжее солнце — ком на краю дороги — тпру, сивка! —
переступает глухо, фыркает недовольно.
Да, и хитрюгу вещую зимняя смерть добыла.
Хорошо умерла: от холоду-то не больно.

                        3

Легла, добычу чую — так
близка, что зубом рвать
охота есть, — но пасть пуста,
слюны прогорклой хвать…

Плоть — нежно — рыбья — близко — да!
Заходится мой ум
весь в жадных мыслях: смерть, еда —
но дух суров, угрюм

желанья плоти обуздать
сумеет, чтобы в час
удачи все корысти взять,
не жалкую чтоб часть.

                     ***

Ну, время! И лиха беда
начало: по одной
я складываю вниз — я, да,
так мечу путь домой.

                        4

Рыб добывший человек,
молчалив, суров, упрям,
хлещет одр и давит снег;
путь ухабист, долог, прям.

Он повытащил на свет
из тьмы, холода воды
рыбу красную и нет,
рыбу черную беды,

рыбу с белыми костьми,
пучеглазую глубин,
рыбу времени-зимы,
рыбу-мать и рыбу-сын,

рыбу неба и земли,
рыбу мертвой тишины.
Не путем их увлекли
сети вверх, прервали сны

рыбьи, вещие; затем
им зима, густа вода,
чтобы смерть заспать совсем,
не проснуться никогда.

                        5

Трепыханье серых масс
чувствую, волнует плеск
судорожный хищных нас:
человеков, зверей — всех.

Хищный дух и тухлый дух
смешиваясь, от возка
вверх идут, а было б мух
летом! — Зимняя тоска

нынче давит, холодит.
Вам что в воду — в белый снег,
кто хвостом пошевелит,
провожая тряский бег

наш в закат, кто ляжет — бряк! —
как летел — кратка дуга.
Вся свобода наша так…
Дар последний от врага…

                        6

Еду, дорожка тряская
дрыг да дрыг;
досточками телега лязгая,
прыг да прыг.

Долог наш путь с пригорками
снежных глыб —
ох, и накормят мертвую
тыщи рыб!

                        7

Как в лабиринте человек плутает,
изгибы метит,
смерть его ведет,
меня везет — топор и кнут лежат
у смерти под рукой;
как человек,
решивший, что вернется, метит путь —
на память не надеясь
(что в таких
опасных обстоятельствах запомнишь?
А камни одинаковы везде,
как снег),
он стрелки мелом чертит,
камень твердый
ножом толцит, то зубом —
будет скол —
примета рокового поворота, —
так путь от места смерти
я
пахучим,
долгим,
склизким чередом,
виющимся пока,
чтоб на морозе
коленцами немыслимыми вмерзнуть
в путь санный,
отмечаю.

                        ***

На место смерти я вернусь с прибытком,
путь не дойдя,
увидев,
увильнув.

                        8

Да не великий труд, волченька, братец мой,
большую корысть добыть:
пойди ты на озерцо,
да по-женски присядь
у проруби,
погулять
пусти в водах темных
большой да мохнатый хвост.

Ловитвы обычай, волченька,
завсегда прост.

Малой рыбоньке холодно быть
посередь мглы, тьмы,
и тоскливо ей плыть
на зимний солнцеворот,
водой брызгать.
Дай ей пути наверх,
дай ей свободы, волченька, —
плотью
отблагодарит.

                        9

Ловись, рыбка малая карасёк,
ловись, большая — сом из осок,
ловись, рыбка верткая угорь-червь,
ловись, костяной да склизкий хват-ерш.

Пора ли, лисонька?
Терпи, волчок!

Налим-лежебок — разевай роток,
щука-сестра — зубом востра,
боярин Осетр — рыб пасет,
Царь Кит — водой кипит.

Пора ли, лисонька?
Терпи, волчок!

Все плывите: большие, малые — все —
повиснуть грузом богатым на хвосте-лесе!
Голод, брат вещий, всех нас к себе зовет:
волк голодает — и рыба средь толщи вод.

Пора ли, лисонька?
Тащи, волчок!

                        10

Лиса
Я навожу морозы, воздухи замедляю,
облака разгоняю — смотрит благое небо
на большой зимний берег.
Озеро замирает,
ночь стоит,
вся в стеклянном воздухе высь сверкает,
звезды друг друга видят,
их бел-бессмертный холод
над землею гуляет
по синему
невозбранно.

Волк
Солнце-то нас покинуло,
солнце-то в высях сгинуло,
белое только, белое
пространство лежит,
яснеется;
месяц льет светом, холодом,
я на ветру,
от звезд поток
пОд шкуру забирается.

                        11

Холодно,
холодно до кости.
Ну, не шути — пусти
до свету шастнуть в темное,
во леса;
видишь — рассвета тусклая полоса,
слышишь — в деревне снег скрипит,
голоса
бабьи проснулись, вскинулись;
хвать ведро,
коромысло тискают,
тяжела
ноша будет,
плеская
за края…

                        ***

Отпустила
с уроном добыча моя меня,
пуст, куц бегу, обычай зимний кляня,
по клыкам течет своя кровь и своя слюна.
Изворачиваясь, я рвал себя,
уворачиваясь, я когти рву.

                        12

Ох, твоя рыжина, моя сед-седина!
Надо бы мне ума, да болит спина,
всяким охожена: всяк ее бил дубьем.
Ну-ка, вставай, подруженька, ну, пойдем.

Хвать за загривок мощный — залезай!
Мы по дорожке-тропке — да в самый рай
волчий да лисий, псовый — ох, ествы
в мисках и вольно бегает меж листвы.

Примет нас старший, общий наш предок-зверь —
как пред большой добычей, клыки ощерь,
шерсть дыбом ставь, когтИ его так и сяк,
будто в раю пора больших и опасных драк.

Но мы-то с тобою битые — места нет,
чтобы осталось целое, — нам в бел свет
войти не зазорно: честно судьбу свою
мы отходили подлую — лисию, волчую…