Готический рождественский рассказ
В ночь перед Рождеством в городе N и окрестностях мела метель. И если в самом городе колючий ветер со страшной силой носился по улицам, разгоняя по домам редких прохожих, то в пригородном поселке, куда после дежурства в больнице не без труда добрался Николай Горшков, творилось что-то совсем уж неимоверное. «Сколько их? куда их гонят? Что так жалобно поют? Домового ли хоронят, Ведьму ль замуж выдают?» — который раз повторял Горшков засевшие в памяти со школьных лет пушкинские строки, проклиная и плюющих снегом бесов, и еще больше — свою приятельницу Ленку, зазвавшую на очередной «готический перформанс». Особенно раздражал Николая надетый под курткой костюм оперного Леля. В сумке на заднем сиденье лежал наряд Снегурочки, предназначенный, судя по размеру, для самой Ленки.
С Ленкой у Горшкова завязались близкие отношения еще в мединституте, где она училось на лечебно-оздоровительной физкультуре или как там называлось ее отделение, а он осваивал искусство кройки и шитья на человеческим организме. Потом они потеряли друг друга, потом Горшков как-то скоропостижно женился и много работал, потом жена, красавица Надя, его как бы бросила… Почему как бы? Потому что невнятно все произошло. У них с Надей чуть ли не с первого дня не заладилось. Еще какой-то жгучий кавказец образовался… «Смотри, Наденька, зарежет он тебя», — мрачновато шутил Горшков. И дошутился: Наденька собрала кое-какие вещички, прихватила деньги из семейной кассы и исчезла. Поскольку паспорт ее остался в прикроватной тумбочке, полиция по заявлению Николая завела дело о пропаже человека, но человек так и не обнаружился, дело засунули в долгий ящик… И остался Горшков, так сказать, соломенным вдовцом, не холостым и не женатым, в общем, в каком-то промежуточном семейном положении.
Полтора года назад около восходящей звезды областной хирургии снова нарисовалась Леночка, с которой Горшков нос к носу столкнулся на медицинской конференции. Встречи возобновились, хотя и не с былой интенсивностью. Похоже, что Ленка имела виды на бывшего сокурсника, но виды эти находились в связи с рядом обстоятельств и факторов. Например, не в последнюю очередь, зависели от того, займет ли Горшков место заведующего хирургическим отделением областной больницы. Окончательно закрыть дело о пропавшей жене Леночка собиралась через знакомых в полиции.
Сам Николай в личных делах плыл по течению и был готов уступить мягкой силе своей подруги. Одно ему категорически не нравилось в Елене — тесное общение с «готами города N», кучкой странных типов, красивших губы черной помадой и протыкавших носы, брови, щеки и другие части тела толстыми цыганскими булавками и прочими невообразимыми предметами. Против такого неразумного обращения с собственной плотью восставало естество Николая как врача вообще и хирурга в особенности.
Но в мрачной науке самоистязания Ленка продвинулась не слишком далеко, предпочитая косметические приемы внешнего преображения. Женщина она была практичная и хорошо понимала, что всякая подобная избыточность мешает образу бодрого духом и физически здорового фитнес-коуча, который демонстрировала своим подопечным — женам местных бизнесменов, страдающим от целлюлита и прочих обременений нездорового образа жизни, при избытке денег и недостатке мужниного внимания.
Николай надеялся, что семейная жизнь поможет Ленке выправить ее «готский вывих».
Как предполагал Горшков, в ходе рождественского представления должно было произойти преображение «принцессы готов» в русскую красавицу Снегурочку, а орда мазохистов играла бы роль нечистой силы. Как-то так.
«Ну, вот же она, эта чертова дача! — после получасовых поисков нужного дома обычно выдержанный, как и полагается хирургу, Горшков саданул в сердцах по рулю. — Вот и упомянутый в приглашении снеговик, который должен “весело размахивать” флажком!».
Телефон Николая разрядился еще в больнице, подзарядить устройство хирург собирался по дороге, но забыл дома подзарядку. Ну, это не самое страшное. Главное, чтобы хирург инструменты у больного внутри не забывал. Думаете, такое только в анекдотах бывает? А зачем тогда специальная медсестра инструментарий до и после операции пересчитывает?
Короче, приходилось ориентироваться на местности по скупым приметам, указанным на кусочке картона с изображениями Адамовой головы в фас и профиль, облаченных в погребальные пелены призрачных фигур и кровавых кинжалов. Уточнить дорогу у кого-либо не было возможности.
Хотя приземистое кирпичное строение не слишком напоминало обещанную в том же приглашении «избушку на курьих ножках», снег, облепивший постройку, придал и ей сказочный вид. Как и всему вокруг в ту волшебную ночь — деревьям, заборам, домам и фонарным столбам. Окончательно же убедила Николая в том, что он попал куда надо, медицинская шапочка с красным крестом, обнаружившаяся при ближайшем рассмотрении на голове снеговика. Нос у снеговика был из морковки, в одной конечности торчал флажок синего ооновского цвета с малость запоздавшим поздравлением «С Новым годом!», а другая рука или лапа, что там бывает у снеговиков, обвалилась. Возможно, в ней была водочная бутылка, валявшаяся поблизости.
Горшков потянул на себя обитую черным коленкором входную дверь, и она подалась, хотя и не без труда из-за наметенного снаружи снега.
За дверью было совершенно темно. «Готы!» — усмехнулся Николай и с опаской шагнул внутрь.
Ничего.
Пошарив по стене справа, Горшков нащупал выключатель. Помещение залило мертвенное сияние ламп дневного света.
В довольно большой комнате стояла мебель и кое-какое оборудование медицинского вида — пара шкафов с пузырьками и инструментами, автоклав. Разнообразили общую суровую картину видневшиеся на столике справа пустая бутылка из-под водки, початая емкость, возможно, с медицинским спиртом, пара захватанных стаканов и остатки немудреного пиршества на газетке — недоеденные куски колбасы и рыбий скелет.
«Стильно, однако», — невольно восхитился натуральности декораций Горшков, который ожидал чего-то более примитивного.
В помещении было накурено и очень холодно. Но сквозь разные запахи пробивался знакомый «аромат» ленкиных духов Parfum de la crypte, которые ей привезли из Франции. Эта дорогая трупно пахнущая жидкость служила предметом зависти всего готского сообщества в городе N. Флакон, как нетрудно догадаться, был исполнен в форме черного черепа со стразами, изображающими слезы. По этому запаху Горшков догадался, что Ленка здесь была или даже находится где-то рядом.
Собственно сюрприз располагался посреди комнаты, где на обитом цинковым листом медицинском столе под грязноватой простыней угадывалось человеческое тело.
Уж не Ленка ли играет главную роль в этом бесовском перфомансе? Тогда ей давно пора подняться на манер гоголевской панночки и пойти прямо на него. Горшков покосился на закрытую дверь слева. «Сейчас выскочат всей толпой, начнут, идиоты, орать, мол, испугался! Эскулап, мясник задрипанный и еще что-нибудь в том же духе, а потом поднесут рюмку хорошей водки под замечательный ленкин бутерброд, и я им, конечно, все прощу. Лишь бы дали немного поспать на каком-нибудь топчанчике под шубой.
Здесь нужно сказать, что на кухне у Ленки лучше всего получались бутерброды, которые каким-то непостижимым образом всегда соответствовали ожиданиям Николая. Когда он испытывал зверский голод, это были толстые «клубные» сэндвичи со свиной котлетой, срезами лука и пластинками сыра. Когда хотел просто, без затей, тяпнуть «с устатку» после сложной операции рюмку, это был небольшой, на пару укусов, бутерброд из черного хлеба с салом, вкусной колбасой или пряной селедкой, с соленым (не маринованным, а именно соленым по-русски!) огурчиком. А когда ему хотелось неспешно посидеть у камина с бокалом-другим красного вина, наслаждаясь молчанием и игрой света в рубиновой влаге, появлялись канапе с черной икрой, тонким завитком замороженного сливочного масла и кружочком свежего огурца. Или с чуть-чуть перченным гуакамоле. Это были философские бутерброды, навевавшие мысли о какой-то иной, чуть ли не райской жизни состоятельных людей, к которым с непростым опытом пришло понимание всего на свете, немного мрачных, но еще способных наслаждаться горячим солнцем, девушками с бронзовыми телами на фоне бирюзовых океанских волн и хорошим баром, к которому прилагался немолодой сомелье с ненавязчивыми, но вполне профессиональными советами.
В несытые студенческие годы, когда все бытие было на бегу, Ленка этими своими бутербродами, наверное, и «купила» Горшкова. Хотя и сама она была тогда и оставалась очень даже ничего, с тренированным, но без фанатизма, телом.
Но Наденьке, однако, уступала.
Николай толкнул дверь — заперто, прислушался — с той стороны тихо. Притихли, гаденыши. Сначала, мол, исполни свою часть ритуала, совлеки простыню с тела.
Что Николай и сделал.
Под простыней оказалась необыкновенно красивая девушка, остро напомнившая Горшкову Надю. Девушка была совершенно обнаженная и — мертвая. Чтобы понять это, хирургу с десятилетним стажем не нужно было щупать пульс на шее или подносить зеркальце к носу. Но все же он потрогал кожные покровы на ноге. Кожа была очень холодной, но упругой.
«Готы чертовы! Небось, готовили свой дурацкий сюрприз, но что-то пошло не так, и девушка умерла от переохлаждения. А эти подонки разбежались и теперь где-нибудь дрожат от страха и выдумывают себе алиби… Настоящая смерть — не забавная игрушка, не ваш идиотский ритуал, а…»
Конечно, по-хорошему нужно было вызвать полицию и скорую, но ничего похожего на шнур для подзарядки вокруг не наблюдалось.
И Горшков приступил к действиям по оказанию помощи замерзшему человеку. Были, хоть и редко, в его практике такие случаи — с разным исходом. Здесь все зависело от двух противоположных условий — спешить и не торопиться. Начинать оживление нужно было как можно скорее, пока превращающаяся в острые ледышки кровь еще не разорвала изнутри кровеносные сосуды. Но в последовательности действий спешка была недопустима, согревать и растирать тело нужно было методично, если так можно выразиться в данном контексте — хладнокровно. Пригодилась и шерстяная шапочка, в которой приехал Горшков, и спирт в бутыли. А на завершающем этапе Николай сделал то, о чем слышал от одного старого чукчи во время студенческой практики на Крайнем Севере. Он разделся и прижался голым телом к телу девушки. И народная чукотская медицина сработала - несколько минут спустя Горшков почувствовал, как она судорожно вздохнула — раз, другой, третий…
Тело уже не было мертвенно холодным. Оно потеплело, на щеках появился едва заметный румянец, с ресницы скатилась оттаявшая слеза. Девушка открыла глаза.
Увидев Николая в расстегнутом кафтане, она вдруг спросила еле слышно: «Лель?» А переведя взгляд на себя, зарделась еще пуще.
После чего Николай вспомнил про костюм в сумке, достал шубку, сапожки и шапочку с оторочкой из искусственного меха, положил рядом с девушкой и отвернулся. В сумке, кстати, были еще кое-какие принадлежности женского туалета, которые коварная Ленка через раз оставляла у него дома с понятными только женщинам целями. То ли чтобы приучить его к постоянному присутствию своего запаха, а запах этот отнюдь не был неприятным, когда она не пользовалась своими готическими ароматами, то ли просто с намерением «застолбить территорию» и отвадить возможных конкуренток… Николай терпел эти женские штучки, но в этот раз собрал все найденное и уложил в ту же сумку, предварительно выстирав. Уж такой он был чистоплотный человек. Хирург, одним словом.
Кое-что из белья пригодилось оживленной девушке.
О Ленке и ее готических приятелях, к удивлению Николая, девушка ничего сказать не могла и на все расспросы в этом направлении отвечала с крайне убедительным недоумением и отрицанием. И о себе рассказывала тоже не очень понятно. Мол, ты же знаешь — дедушка и бабушка, прыгали через костер… И повторяла что-то вроде того, что ты, Лель, все сам должен помнить! На вопрос, как же ее зовут, ответила с простодушной, но милой улыбкой: «Снегурочка». Николай отнес это на счет посттравматической амнезии, имя Снегурочки он, очевидно, подсказал нелепым оперным нарядом — своим и девушки. Поэтому повез ее не в полицию, как полагалось, а к себе домой, решив, как говаривала его покойная бабушка, что утро вечера мудренее. Спать ему в эту ночь пришлось на диване.
Наутро Горшков выслушал по телефону гневную отповедь Ленки, которая кричала, что он им весь кайф обломал… Николай грубо послал ее и на звонки уже бывшей подруги не отвечал, удалив ее номер к черту из списка контактов. Как отрезал. Хирург, однако.
А потом он отвел оживленную девушку в полицию, где представил своей пропавшей женой Надей. Полицейские, убедившись в несомненном сходстве девушки с женщиной на фотографии в паспорте, с облегчением закрыли дело о пропаже человека, не слишком вдаваясь в подробности ее злоключений. Тем более, что Николай представил справку эксперта, своего коллеги, который с помощью медицинских терминов исчерпывающе обосновал состояние амнезии, из-за которого пропавшая и пропала, и пообещал заняться ее излечением.
Снегурочка к имени Надя привыкла, Леля-Николая она любила по определению. И даже в загс им идти не пришлось — в паспорте все уже было проставлено!
Однако прежде, чем сказать «совет да любовь», остается добавить два момента.
Во-первых, патологоанатом из поселковой больницы, отправившийся вместе со своим помощником за второй бутылкой перед вскрытием тела неизвестной особы, найденной в голом виде и без признаков жизни на скамейке в местном парке, немало удивился, по возвращении этого тела не обнаружив. Полицейским, которые доставили вечером под Рождество тело в морг, пришлось сказать, что девушка была, так сказать, не совсем мертвой, она отогрелась и… ушла в неизвестном направлении, прихватив служебный халат и еще кое-что из одежды. Чему полицейские охотно поверили. Ведь они, что бы ни втюхивали нам в полицейских сериалах, в реальной жизни нередко демонстрируют удивительную доверчивость и тактичность. Нет тела — нет дела. Да и вообще все как-то сказочно быстро рассосалось и утряслось.
Во-вторых, в городе К, столице К-ского края, сразу после новогодних выходных было произведено захоронение тела неизвестной, пролежавшего в морозильнике местного морга положенное количество времени. Служащий морга, посмотрев на заледеневшие останки невостребованной женщины, подумал, что при жизни она была красивой. Все в этой снежной королеве было хорошо, кроме небольшого пореза под левой грудью — следа от глубокой раны, точно нанесенной узким и острым предметом — стилетом или большим хирургическим ножом. Эта сердечная рана оказалась для Нади несовместимой с жизнью.
Забегая вперед, скажем, что женой Снегурочка стала замечательной. Любила готовить простые блюда старой русской кухни, разные каши да похлебки, хлеб тоже пекла сама, да такой вкусный, что Николай начинал отщипывать от каравая кусочки еще до подачи основного блюда. Бутерброды же на дух не переносила, считая приметой немецкого и чуть ли не бесовского влияния.
Очень правилась Снегурочке электрическая плита. А вот газовая пугала чуть ли не до обморока. Так же, как и пламя зажигалки… Вообще любой открытый огонь. Поэтому костры в лесу они никогда не разводили. Соответственно, пришлось отказаться и от шашлыков, каковые, на взгляд Снегурочки, тоже были чем-то инородным, чуждым национальному застолью.
Николай жену любил и со всем соглашался. Даже с пониженной температурой в доме.