Видения преследуют меня
Тех мест земли, где не был я ни разу:
То Шамбала близ вечного огня,
То в образе спускаюсь водолаза

Вниз Марианской впадины, и след
Минувшего чужого погруженья
Ещё летит пузырчатый на свет,
А здесь лишь мрак и головокруженье.

И в прошлое иду я стороной,
Чтоб стражники времён не встрепенулись,
Когда на Петроградке под луной
Я тенью проскользнул меж прежних улиц,

До серых стен той крепости-звезды,
Хранящей безымянные следы
Чеканящих монеты из воды,
И проданных за тающие льды.

***
С мудрецами этой осенью
Отплывает пароход
Как сто лет тому, и простынью
Синей плещется восход.

Что измерено, что принято,
Что осушено до дна?
Сфинкс гранитный, а не глиняный,
Чаша, полная вина —

Завещание глаголемым
В путь незримый морякам.
Трубный глас, котлы наполнены
Духа, рвущегося к нам.

***
Последние дни Гумилева.
О чем он жалел в полусне?
За камерой брезжило Слово,
И отблеск Его — на стене.

Стена становилась прозрачной,
И шелест пиратских морей
Его уносил за невзрачный
Покров — там виденья пестрей.

Проснуться в саду Эзбекие, —
Но хрипло зовёт на допрос
(Христа убивали такие
В "Двенадцати") пьяный матрос.

И рельсы возносят трамвая
Свеченье среди площадей
Ночного Парижа, дерзая
Оставить несносных людей.

Но пуля степная отыщет
В земном и заочном краю...
И бездна раскрытая свищет
Над ним в ненадёжном раю,

Где голос его Беатриче —
Привет от Флоренции грёз,
И Дьявол в судебном обличье
Испуган дыханием роз.

***
Что осталось от русской культуры?
Прах на свалке, разбитые урны,
На Дворцовой ходули-котурны
И осанну поющие дурры

Оцифрованной полке имён,
Том сожжённый, тома на помойке,
Душ мертвящих хвала перестройке,
Мародёрство цитат и знамён.

Не о том ли кричали Волошин,
Бунин, Сирин и ангел во мгле?
Где культура? Она на игле,
Мотылёк, пеплом звёзд припорошен.

***
Скрежет полозьев
По тёмному льду.
Помню, морозно,
Как в полубреду,

В зарослях солнца
И бликах высот
Мама к колодцу
Меня довезёт.

Там коромысло
Опустит с ведром,
Музыку смысла
Черпая на том,

К этому свету
Поднимет ведро,
Вспыхнет приветом
Водою пестро.

Следом — другое,
На плечи крестом
Древо дугою
Ложится — и в дом.

Белому раю
Сей огненный крест.
Взор простираю
На маму меж звезд.

Скрипка Италии,
Полдень, снега,
В вёдрах оттаяли
Снов жемчуга.

***
"Не выходи из матрицы,
Не покидай реторты:
Чудища мира пялятся,
В бездну открыты порты.

Станешь добычей рабицы
Или сетей Нептуна,
Всадник морской отправится
За плавником гарпуна.

Вспыхнешь крылатой рыбою,
Солнца и кислорода
Ты заглотнёшь над дыбою,
Сон разрешит природа,

Радужной голограммою
Предрастворив на свете,
Ночь озарит рекламою
На неземной планете,

Канешь в пучину духа,
Развоплощён грехами", —
Матрица шепчет глухо
Крадеными стихами.

***
Зачем когда-то Бог
Зажёг мою лампаду?
Я до сих пор не мог
Почувствовать усладу,
Награду тишины, —
И лишь язык лампады
Мои прошепчет сны.
Вне званий и награды.

***
Трубный голос или светский?
Спрятаться или взойти?
По 12-й Советской
Мчится ангел во плоти,

Не касаясь пешеходов,
И сквозя по-надо льдом,
Он — глашатай всех народов
В этом мире и на том.

Вижу роструб патефона,
И оттуда дух небес
Нам вещает как с амвона, —
Жмётся к стенам жухлый бес,

И, копытцами трезвоня
По застывшей мостовой,
Драпает в подвал, тихоня,
Полон гулом Мировой,

Не нагрянувшей, но близкой,
Брат на брата вопреки
Тризне памятной и склизкой
Точат ржавые клинки.

А над ангелом — знаменье:
В пене белой бахромы
Крыл огромных озаренье,
Что напомнили холмы

За портовою столицей
С упокоенной Невой.
Голос вестника, на лицах
Отсвет тучи грозовой,

И дома, и стая галок,
И колодезный просвет —
Всё кричит о том, что жалок
Свет фонарный в кущах лет.

***
Трёхмерные шахматы злили меня,
Поскольку неведомых правил
Заложником был, и во сне судия
Моё вдохновение правил:

Редактор, корректор шагов в пустоте,
В невидимом клире дрожащем,
И слон, нарушающий правила те,
Был диагонально скользящим,

И вдруг восходил по зигзагу туда,
Где пешка стремилась к награде,
И таяла красная бездны вода
На клетках судьбы Христа ради.

Не ведал других игроков, но я сам
Играл за мерцанье порою,
И клетки текли по иным небесам,
И конь восходил над игрою,

Пока в искаженном зеркальном стекле
Не канули сны и фигуры,
Скупым королём ворошил я в золе,
Отыскивая партитуры

Ходов неземных, воплощаемых тут,
И время скользило змеёю,
То в явь возвращая геройский редут,
То пёстрой шурша чешуёю.

***
Напоминая о движение войск,
Слетают птицы в стаи на собранье,
И защищая небеса геройск...
И голубь падает к ногам страданья,

Забравший боль, разор и пустоту, —
Ещё клубится птичья укоризна,
А жалость воскресает на мосту
В неявленности тела, словно тризна

Зовёт под арку инобытия,
Там наклонились ива и берёза
Друг к дружке, амальгамою скользя
Пруда вечернего, чья меркнет грёза.

***
Пахнет Третьей вселенской,
Но спокойно вокруг:
Вальс по-прежнему венский
Листьев, тающих вдруг.

И блаженство в округе:
Нам псалом синевы
В предвкушении вьюги
Брезжит в каплях молвы.

Это соль Эвереста
На подошвах шагов
И немого оркестра
Вальс друзей и врагов.

Это слёзы Эльбруса
На ресницах души.
Не успеешь изустно —
На снегах напиши.

ГЛЕБУ ГОРБОВСКОМУ
Памятью Глеба
С листвою осенней
Сумрак Эреба
Наведался в сени.

С ним и Есенин —
Мы выпили вместе.
Тени осенние
Плыли в предместье.

И закусили
Бычками в томате.
Нас попросили
Оставить распятье.

Вдаль побрели мы
От лобного места.
Как пилигримы
В рыданьях оркестра.

Он напоследок
Назвал меня другом.
Сплетни соседок
Гремели недугом.

Он ли апостол?
Разбойник Варавва?
В Риме надзвёздном
Отцу телеграмма.

Вечная звонница
На Кузнецовской.
Город наполнился
Лирой горбовской.