...а я наконец озвучу самоопределительную формулу. Пора.
Я гражданка России и разделяю судьбу своей страны.
Я христианка и не могу желать кровопролития.
Бандиты, жертвы, воины-освободители — есть некоторый уровень, на котором все равны: пока человек жив, живо, а значит, может измениться и его мировоззрение. Меня упрекали, что я не вижу дальше трупа. Действительно не вижу: у мертвеца нет мнения, как жить дальше.
Восемь лет я плакала над каждым сообщением из Донбасса. Теперь плачу, слыша слово «ликвидация» применительно к нацистам. Так люди говорят о людях.
Бесценна каждая жизнь. Есть уровень, на котором герои и предатели равны. Я стою на нём. Если говорить о живом человеке как о груде мусора, то в сознании говорящего останется путь, по которому прошло это сравнение. Такого пути в сознании человека быть не должно: позже по нему пойдёт мысль об убийстве.
Убивая, нельзя радоваться. Если это неизбежно, тем более нельзя.
Водораздел между «нельзя» и «неизбежно» проходит по линии, обозначенной Аллеей Ангелов в Донецке. Если мы её видим, значит, у нас одна дорога. Если не видим — другая. Я — вижу.
Бандиты когда-то были розовыми детьми на руках у матерей. Им дали вырасти. Но они отняли аналогичную возможность у других, таких же, как они сами.
Надо говорить о смертях, показывать могилы и матерей. Слушать голоса мёртвых. Прав всегда беззащитный. Это всегда дети: у них слабые руки.
Мне кажется, сегодня можно говорить только о жизни и смерти. Стреляя — по приказу, по необходимости или из удовольствия — всегда помнить: где-то далеко колокол прозвонил по тебе. Всё остальное — риторика.
Риторика может быть прозападной. Те, кто называет себя либералами, всегда пугали меня непримиримостью и высокомерием, нетерпимостью к инакомыслию, презрением к «чужим».
Если ты за свободу, значит, не можешь делить мир на «своих» и «чужих», потому что свобода есть или у всех, или ни у кого, такова её природа. Если кто-то думает иначе, чем ты, значит, он имеет на это право.
Риторика может быть противоположной, скажем, почвеннической — за расплывчатостью всех иных нынешних наименований. «Почвенники» тоже далеко не всеотзывчивы, но вдобавок ещё и безграмотны.
Не могу понять, как можно называть себя патриотом России и при этом не владеть русским языком на школьном уровне. Что составляет основу идентичности, если не язык? — Территория? Антропология?..
Прозападников смотреть и читать интереснее, но для них моя страна, а значит, и я не есть ценность. Почвенников читать и смотреть скучно и порой тошно (от бездарного болит живот), они в лучшем случае одинаковые. Выбирать не из чего.
Русский язык удивителен. Послушайте, ведь во всём мире поэзия находится в кризисе, а у нас столько прекрасных авторов. Всё потому, что у нас такой язык, удивительно пластичный, открывающий неисчерпаемые горизонты возможностей. Его нужно знать, чтобы понимать себя и собеседника. Русскую культуру невозможно понять, не зная мировой — в этом наша специфика. Русский человек — тот, кто стремится к пониманию. Не к «своему мнению», а к пониманию.
Никогда нельзя ни о ком и ни о чём окончательно сказать «враг». В русско-турецкой войне 1877—1878 гг. Россия билась за Болгарию против Османской Порты. Сегодня, 150 лет спустя, Болгария против России, а Турция её поддерживает.
Есть только одна инстанция, которая помнит о человеческом облике и смысле личного существования всех «врагов», — это культура. Самое хрупкое, что есть на свете, и, кстати, наименее финансируемое: всегда по остаточному принципу. Меньше всего денег получают сейчас музеи. При этом я не знаю музея, который не вёл бы активную просветительскую деятельность.
Как только человек начать петь и рисовать, он стал сапиенсом. Не раньше. Люди искусства научили людей вне искусства выражать свои мысли, понимать свои чувства, сопереживать и потихоньку идти к пониманию, что любой другой человек ощущает себя собой ровно в той степени, в которой и ты себя ощущаешь, а значит, есть уровень, на котором он — это ты.
Поэтому я с культурой и ни с кем больше. Будучи репетитором, я учу детей читать, писать и анализировать тексты. Будучи филологом, я редактирую чужое и пишу своё. Будучи частным лицом, я сотрудничаю с музеями и галереями, занимаюсь устройством выставок, музеефикацией достойных, в моём понимании, художников, составлением книг. Иногда мне за это прилично платят, чаще — или нет, или очень мало. Способностей и сил у меня немного, но я действую как могу и умею.
Всё, что мы имеем — возможность говорить о себе «я» и общаться с Богом и другими. Больше ни у кого из нас ничего нет. Остальное — иллюзия.
Всё, что мы имеем, дала нам культура. Язык дан нам культурой — поэзией. Способность сказать о любви дана нам поэзией. Способность выразить своё мнение дано нам поэзией. Ломоносов учил нас мыслить. Жуковский — любить. Анненский — смотреть в глубину себя.
Я на стороне культуры — на стороне силы.
Никогда не думала, что книга «Творцы речей недосказанных», написанная мною в
По-человечески мои герои имеют различное мировоззрение. Если бы я анализировала этот аспект, получился бы весь спектр сегодняшних мировоззрений, от нарциссизма до национализма.
Но я ни слова не пишу об этом. Мировоззрение ничего не значило для меня, потому что есть стихи, и у каждого автора — совершенная форма речи. Равенство в разнообразии.
Поэзия больше, чем просто слова. Кажется, одна я заметила в 2013—2014 году у молодых поэтов огромное количество баллад, в которых воспевался воинский подвиг. Мне было страшно, внутренне я металась между «накликаете» и «значит, в воздухе что-то носится»...
Меж тем Дух дышит, где хочет. И если человек с иным, чем у меня, мировоззрением отмечен Святым Духом, талантом, значит, он скажет то, что потом понадобится всем. Не стоит пытаться ограничить радиус действия Духа.
Я желаю всем нам мира, равенства, разнообразия. Я хочу, чтобы военные действия скорее закончились. Я отрицаю нацизм как возможность. Я отрицаю упоение чужой смертью как возможность. Пусть уцелеет всякий. С живым можно потом разобраться: Господь говорит, что каждый в силах подняться, если хочет. Мёртвого можно только оплакать.