Ни для кого не секрет, что в нашем сегодняшнем обществе люди делятся на три категории: господа, граждане и товарищи. С господами всё ясно и понятно. Это так называемые «хозяева жизни». Их немного, поэтому им завидуют — когда тайно, а когда и явно — две остальные категории, располагающиеся на более примитивных уровнях нашего сегодняшнего социума. И с определением этих двух имеются сложности.
Чтобы особо не заморачиваться и не углубляться в социологические тонкости, граждан определим как современных обывателей, а товарищей как тоже обывателей, но всё ещё сохраняющих советские жизненные принципы. Все вместе эти три категории называются «народом», причём, что совершенно смешно, «господа» всё время пытаются доказать гражданам и товарищам, что они господа, никакие не господа, а даже наоборот — народные слуги, или «слуги народа».
Более того, они всё время пытаются убедить всё тех же граждан и товарищей, что наше сегодняшнее общество есть общество совершенно равных возможностей, и что закон един для всех. То есть, не только для граждан и товарищей, но и для них, господ. Граждане и товарищи им, конечно, не верят (и правильно делают). Но, с другой стороны, это их личные гражданско-товарищеские проблемы, и пусть они с этими своими проблемами заткнуться и поменьше вякают. А то госпо… «слуги народа» действительно рассердятся, и уж тогда гражданам-товарищам действительно мало не покажется.
Поскольку к господам я никогда не относился и не отношусь, то спорить с ними не буду. Во-первых, потому, что господам видней, на то они и господа. А во-вторых, потому что спорить без толку. Господ, этих пламенных «слуг народа», всё равно не переспоришь. На то они и «слуги».
А теперь, собственно, о конкретной истории.
Начну с того, что в нашем подъезде проживает некий эН. Он, вне всякого сомнения, относится к категории господ, поскольку является лицом ЗНАЧИМЫМ, со всеми полагающимися ЗНАЧИМОМУ лицу атрибутами: персональным кабинетом, персональной служебной автомашиной с личным шофёром, служебной дачей и прочими благами, положенными ему в силу его персональной ЗНАЧИМОСТИ и значения. Как он попал именно в наш, совершенно не господский, подъезд — загадка загадок, поскольку остальные здесь проживающие — сплошь граждане и товарищи, у которых нет персональных кабинетов, машин и дач, и которые «все люди — братья»…
Так вот этот самый эН очень любит своего единственного внука Петечку. Да что там любит — обожает! А поскольку эН в силу своей ЗНАЧИМОСТИ регулярно бывает в заграничных командировках, то из каждой обязательно привозит Петечке подарки. Недавно он побывал в Бразилии, в городе Сан-Паулу, и привёз оттуда… санки. Да-да, самые настоящие, зимние, которых сегодня и в наших отечественных магазинах навалом. Замечательная вещь! И главное, очень практичная!
На санках можно и с горки кататься, и, скажем, дрова возить. Или девок. Или дрова вместе с девками. Или девок с дровами. Если уместятся (имею в виду и дрова, и девок). В общем, то ещё совершенно замечательное транспортно-развлекательное средство, пользы и практичности в котором — целый вагон! Вот какой великолепный у Петечки дедушка! Без слёз умиления невозможно смотреть!
Бразильские санки обсуждали всем подъездом. Что характерно: никто из обсуждавших их не видел, но это я отношу уже к особенностям нашего национального менталитета: говорить о том, о чём или понятия не имеешь, или имеешь, но очень мутное и смутное. Да, вот такие мы, что поделаешь! На том, как говорится, стоим и стоять будем!
В возникшей дискуссии особенно горячился товарищ (пардон, гражданин) Жабский из пятой квартиры. Жабский считает себя писателем, то есть, человеком широкого кругозора и абсолютного творческого мышления, поэтому вроде бы должен принадлежать к категории господ. Но, увы, господином он считаться не может, поскольку персонального кабинета не имеет, катается исключительно на общественном транспорте, а его курятник на шести «фазендных» сотках даже при самом смелом воображении назвать дачей язык никак не поворачивается.
Естественно, что в заграничные командировки его не посылают и с общественно значимых трибун с пламенными речами на злобу дня не выступает. И вообще, в свободное от своего писательства время трудится вахтёром в поселковом Доме Культуры, что позволяет ему худо-бедно существовать, поскольку за своё писательство он не получает ни копейки. Впрочем, это лирика. Необходимое дополнение к вышеприведённому разъяснению нынешней табели о рангах: кто у нас господин, кто гражданин, а кого даже товарищем стыдно называть.
— Какие в Бразилии санки! — патетически восклицал Жабский. — Тропическая страна! Её экватор пересекает (я сам на глобусе смотрел!). Амазонка! Крокодилы! Пираньи, которые здоровенного быка обгладывают до самых костей за две минуты! Нет, я решительно удивляюсь!
— А чего это вы, Роман Абрамыч, так разнервничались? — простодушно укоряла его Майя Спиридоновна, соседка по лестничной площадке. — Ну, жара, ну и что? У нас в сентябре тоже на улице было двадцать три, а отопление всё равно включили!
Жабский с полминуты непонимающе смотрел на соседку, переваривал логику её немудрёных рассуждений. Майя Спиридоновна — женщина простая, всю жизнь работает кондуктором в трамвайном депо. Ей что Бразилия, что Гондурас, что станция Мирный в Антарктиде — всё по… В общем, всё глубоко географично.
— А вы, Жабский, эстет, — иронично изогнул губы гражданин Котомкин. Котомкин — профессор нашего местного пединститута. Вроде бы уж он-то, согласно учёному званию, имеет полное право считаться господином. Имеет персональный служебный кабинет, дачку в виде деревенского сруба и даже пару раз побывал в заграничных командировках (правда, в ближайшем зарубежье, то бишь, странах бывшего социалистического лагеря, сбежавшие из этого лагеря с радостью и уверенностью). То есть, профессор стопроцентно подходит под господское определение. Но если бы вы хоть раз посмотрели на этого…, то сразу бы поняли: ну какой из него господин? Пусть радуется, что гражданином-то называют!
— А в Бразилии, между прочим, и горы есть, — продолжил Котомкин. — Анды называются.
Народ на мгновение затих. Широта профессорского кругозора вызвала уважение.
— Ну и что? — не сдавался Жабский. Ему в отличие от народных масс, профессорский кругозор по барабану. Жабский сам по себе обширный кругозор. Сам по себе Оноре де Мопассан.
— А в Андах — снег, — терпеливо объяснил профессор. — Помните, у Лермонтова из Гёте: «Горные вершины спят во тьме ночной; Тихие долины полны свежей мглой;..».
Жабский задумался.
— Лермонтов на Кавказе был. А не в этих самых Андах, — произнёс он уверенно. — Где его и застрелили.
— Где застрелили? — профессор то ли на самом деле не понял, то ли придуривался.
— На Кавказе, где! Не в этих же ваших Андах! — взорвался Жабский, усмотрев в котомкинской придурошности тонкий издевательский вызов. — Что вы, гражданин профессор, тень на плетень наводите! Лермонтова приплели! Вы бы ещё Пушкина вспомнили! С Дьжёрьджем Сандом!
— Я о горах говорю, а не о Мопассане, — начал трусливо оправдываться профессор, что явилось ещё одним аргументом в пользу того, что к господам его отнести никак нельзя. Господа никогда не оправдываются! Господа всегда НАСТУПАЮТ! Причём решительно и бесповоротно!
— Ну и что? — повторил наш выдающийся «инженер человеческих душ» (может, лучше «вахтёр»? Да, лучше вахтёр. «Вахтёр человеческих душ»! Вахтёр — это звучит гордо!).
— Вот отсюда и санки, — завершил свои логические рассуждения Котомкин. — Чтобы с этих самых горных вершин, покрытых вечным снегом и ледниками…
— А вот только не надо мне это самое! — вдруг начал торжествовать Жабский. — Этот жулик... — и его указательный палец вытянулся в сторону пятого этажа, где была расположена квартира господина эН — … где был? В Сан-Паулу! Атлантический океан! А эти ваши Анды где? У Тихого! На другом конце этой самой вашей Бразилии!
— Всё равно что Москва и Владивосток! — продолжил он демонстрировать и свои невероятные географические познания. Ай, да Жабский! Ай, да писатель! Во как завернул! Во как умыл профессора! Как его с такими познаниями в рядовых вахтёрах держат — не понимаю! Он уже давно должен быть старшим вахтёром! Просто обязан!
— Вы ещё ацтеков вспомните! С ихними майями!
— А? Чего? — встрепенулась жабская соседка. Она задремала на весеннем солнышке и встрепенулась только когда услышала собственное имя.
— Ничего! — рявкнул писатель. Разошёлся он не на шутку. Одно слово — творец!
— И вообще, что он, здесь у нас не мог санки купить? Поддержать отечественного производителя? Тем более, что их сейчас в любом нашем магазине — навалом!
— Здешышние неинтересно, — зевнул молчавший до этого гражданин (нет, товарищ!) Прохоров Степан, потомственный пролетарий. Правда, сейчас он временно вышел из пролетарских рядов по причине увольнения с завода резиново-технических изделий за появление на рабочем месте в нетрезвом виде. Бывает. Все мы люди, все мы человеки. У всех могут быть свои маленькие слабости. А стакан ещё никогда никому не помешал.
— Здешышние каждый дурак может. А санки эти бразильские он притаранил, чтобы перед нами свой понт показать, — выдвинул Прохоров новую смелую идею. — Чтоб все знали, что он за жучара.
— Ага, — неожиданно легко согласился с товарищем Прохоровым гражданин Жабский. — Именно что жучара. Бразильский! — и совершенно неприлично захохотал.
— Ленина на таких не хватает, — не разделила его веселья Майя Спиридоновна и сурово поджала губы. — И товарища Сталина.
— И Сдержинского с Берием! — охотно поддержал её Прохоров. — А то, вишь ли, санки им наши не нравятся. Если санки не нравятся, то лесоповал понравится. На Северном Урале.
Жабский опять расхохотался. На этот раз в его хохоте слышалось что-то радостно-демоническое, предвещавшее беду…
(Слышу, слышу возмущённое читательское: ну, что это такое, госпо, гражда.., товарищ сочинитель? Санки какие-то… Крокодилы… Бык обглоданный… Вы бы ещё про валенки написали! Про галоши фабрики «Скороход»! И я понуро склоняю свою бедовую голову: виноват. Да, мелко плаваю. Сам я — типичнейший обыватель, отсюда и темы… Но тогда разрешите вопрос: а о чём писать-то? О грандиозных планах? А чего о них писать, если они у нас и без моего писания всегда грандиозные? Или о человеке, который звучит гордо? Так он у нас всегда гордо. В смысле звучит. Даже когда с завода за «в нетрезвом виде…». Или, может, о происках врагов? Так на то они и враги, чтобы нас искали… Или о любви? Опять мимо: о ней Шекспир с Пушкиным всё написали. В своих действительно бессмертных произведениях…. Тогда о чём? И о ком? И, главное, зачем?)
Впрочем, читатель, как всегда, прав. Пора заканчивать. Заканчиваю — но на совершенно безрадостной ноте. Через три дня после вышеприведённого разговора бразильские санки на радость подъездным гражданам и товарищам спёрли. То ли в цветмет оттащили, то ли просто из озорства. И что обидно: прямо из подъезда! Петечка их притащил с улицы, но тут его обратно на улицу зачем-то позвали. Он сунул санки под лестницу первого этажа и выбежал назад, на морозный воздух. Во что-то там заигрался, забылся, расшалился, ну, и в это самое время…
Господин эН сначала очень расстроился. Грозился даже следователя с собакой вызвать и почему-то махал перед товарищем Прохоровым своим господским пальчиком. Его можно понять: пёр это барахло через океан и два континента — а для чего? Для того, чтобы ворам подарить? В общем, здорово осерчал. Даже матерными словами выругался, такими характерными для нашей нынешней интеллигенции. Но потом успокоился и… Так что сейчас его Петечка на обычных санках катается. Нашего производства. Тоже ничего. Крепкие. Кататься можно. Эти, может, не утащат. Кому они нужны! Если только девкам…
Посткриптум. Что же касается обозначений сегодняшних социальных сословий… Как бы сказал Зощенко, «жара с этими названиями!». В том смысле, что натуральная морока. То пароход «Пенкиным» назовут, то «Грозой», то «Короленко»… Поэтому предлагаю универсальное название — дуайен. Что в переводе с французского, всё тот же гражданин. Да погодите вы морщиться! Я прекрасно понимаю, что гражданин у нас уже есть, но то гражданин наш, российский. А этот — французский. Компрене? ( в переводе с французского — понимэ?). Так что пока разберутся, пока то, пока сё…
А что касается в нашем подъезде проживающих, то народ у нас подобрался действительно приличный. Да вы и сами убедились. Не дьжёрьджи санды, конечно, с гильомами мопассанами, но ничем особо гадостным от других подъездов не отличается. Нет, если представится случай кому в кастрюлю плюнуть, или кости перемыть, или тем же санкам салазки смазать, то это у нас завсегда и за будьте любезны! Это уж как положено! Но так, чтобы особо злостно гадить, до крови и, Боже упаси, судорог — ни в коем случае! Со всей серьёзностью заявляю. Потому что сам такой ответственный квартиросъёмщик. Уж не извольте гневаться. И не проходите мимо.