Юрий НЕЧИПОРЕНКО. Предуведомление

Асар Эппель — прекрасный писатель, его «Травяная улица» приворожила меня, и когда я встретил его в Доме Творчества «Переделкино», где проводил зимние каникулы с сыном в ещё 90-е годы ХХ века, мы легко разговорились. Я начал с комплимента — сказал, что мне понравилась субстанция его прозы. Он внимательно посмотрел на меня: «Это слово любил Йосиф Бродский, «субстанция»»…

Я рад представить читателям русской жизни статью поэта, переводчика и критика, постоянного автора нашего журнала, — об Асаре Эппеле.

*

"Бедный" — для красного словца. Никакой он не бедный, это наша литература стала потенциально беднее, когда в 2012-м Асар Эппель умер и перестал писать. Затеяв в сетях спор о русской литературе, я тут же наткнулся взглядом на зеленый корешок со светло-зелеными буквами. Книга рассказов называлась, конечно, "Травяная улица".

Улица эта лежала на страшно далекой околице, где-то между теперешними московскими станциями метро "Алексеевская" и "Владыкино". Просто какая-то река Потудань. Асара Эппеля напрямую сравнивали с Бабелем и только редко и вскользь — с Платоновым. Почему с Бабелем — понятно. Оба писали "на еврейскую" тему. Только стиль Эппеля продолжает не крутого "мопассанистого" Бабеля, а печального и как бы косноязычного Платонова.

Кстати сказать, "Река Потудань" начинается так: "Трава опять отросла по набитым грунтовым дорогам гражданской войны, потому что война прекратилась". Почти травяная улица.

Очень "платоновский" рассказ из этой книги Эппеля — "Одинокая душа Семен". (Вспомним, что фильм Сокурова по "Реке Потудани" назывался "Одинокий голос человека" и был снят в 1978 году. Эппель же в одном из интервью говорил, что прозу начал писать с 1979 года. А книга "Травяная улица" впервые была издана в 1994-м.)

Только Семен сильнее отделен от окружающих, чем Никита из "Реки Потудань", да и конец у Эппеля вовсе не счастливый, в отличие от платоновского. Все же авторы писали в разные эпохи: Платонов на подъеме, а Эппель — на спаде советского проекта.
Оба героя — Платонова и Эппеля — продвигаются по жизни на ощупь, словно изначально не знакомые со знаниями о мире, которые дает культура и обладающие только основами нравственности. Увиденный их глазами мир — это и есть основа стиля Платонова и идущего за ним Эппеля.

Но проза Эппеля, конечно, не эпигонство — эппелегонство, что на греческом значило бы порожденное Эппелем. Поднятая им из глубин Атлантида — как остров посреди океана в "Солярисе" Тарковского — послевоенная московская окраина , куда возвращается автор в поисках потерянного времени — своего детства-юности. Хочется сказать, что она — его Комбре, его Йокнапатофа, его Макондо. Но те города — вымысел Пруста, Фолкнера и Маркеса соответственно. А Эппель разве что не сообщает нам настоящий адрес своей Травяной улицы. У него все должно быть взаправду. Попробуем понять, почему.

В рассказе "Одинокая душа Семен" есть примерно на страницу описание того. как выглядит при детской забаве — выжигании — кусок доски под увеличительным стеклом.

Такая микроскопическая (от слова "микроскоп") внимательность к материи, пожалуй, впервые встречается в русской литературе. И это не описание ради описания. Запах разогретой сфокусированным солнечным лучом краски, как вкус пирожного у героя Марселя Пруста, должен вызвать в памяти читателя его собственное отрочество, гальванизировав этой личной эмоцией авторский текст. (Я вот помню с детства, как пахнет разогретая проектором пленка диафильма).

Этот эппелевский (не путать с эппловским) микроскоп нужен для того, чтобы поток деталей из текста попал в глаз, как попадает он туда в реальности, и, обманув мозг, заставил его воскресить ушедшую жизнь. Или, другими словами, проникновение в микрокосм нужно для того, чтобы составить из его неподверженных уничтожению элементов код бессмертия, который позволил бы сохранить навсегда Травяную улицу, где опять заплачет не нашедший свой настоящий дом скрипач. Так Николай Федоров хотел собрать рассеянные в пространстве молекулы и атомы, чтобы вновь сложить из них тела всех умерших.

С рассказом про Семена и со всем сборником "Травяная улица" случился небольшой скандал. В 2012 году появилась Примерная программа по литературе для средней школы. В списке для Углубленного уровня присутствовала "Травяная улица". Критики этой Программы обратили внимание на совсем не детские пассажи из книги Эппеля. Три места из рассказе о Семене меня самого покоробили, хотя я уже давно взрослый и знаю, что в мире хватает неприглядных вещей. Думаю, школьникам не стоит в обязательном или рекомендательном порядке читать Эппеля. Пусть лучше читают Пушкина, Лермонтова и Толстого. И, если поймут, что там к чему, то потом уже, во взрослом состоянии, прочтут Эппеля.

Зачем Эппель вставляет в свои рассказы детали, способные вызвать у читателя отвращение? Думаю, во многом, как протест против запретов в советской литературе, среди которой он созрел как писатель. Любая новизна окрыляет. Возможно, Эппеля окрылял этот запретный в его молодость натурализм. Возможно, он считал, что без отвратительного эстетика не полна.

Похоже, в духе протеста — уже против всего гармоничного — переводил Эппель с польского одного из самых изощренных стилистов 20 века Бруно Шульца. В сюжетах и персонажах Бруно Шульца хватает негармоничного и безобразного, однако, стиль его, плетущий из грубых ниток сложные и прекрасные узоры, как раз и создает преодолевающую хаос гармонию. Шульц стоит на противоположности неприглядных обстоятельств и высокого стиля, выбранного для их описания. Кстати, и Эппель в собственных рассказах в натуралистических сценах использует язык, близкий к языку русской классической литературы.

При переводе же Бруно Шульца Эппель посчитал, вероятно, что стиль должен совпадать с характером событий, то есть быть свободным от какой бы то ни было гармонии. Поэтому перевод звучит экзотично, постоянно заставляя читателя спотыкаться на непривычных оборотах речи. Часто эта экзотичность возникает за счет внедрения коверкающих русскую речь полонизмов. В результате, великий Бруно Шульц прошел мимо русского читателя, заслоненный от него неудобочитаемым переводом Асара Эппеля.

В частных беседах я так формулировал ситуацию: «Асар Эппель убил Бруно Шульца».

Это я подвожу к своей единственной личной встрече с Асаром Эппелем.

В 2011 году Игорь Клех поместил мой перевод новеллы Бруно Шульца "Август" в журнал "Вестник Европы", литературным отделом которого он тогда заведовал. В результате я был приглашен на вечер журнала по случаю выхода очередного номера. На вечер пришел и Асар Эппель. Выглядел он уже неважно. Они с Игорем Клехом покачивались среди фуршетной толпы как два больших обломка потерпевшего крушение корабля русской литературы.

В конце вечера Игорь подошел ко мне:

— Знаете, что мне сказал Эппель? "Ты меня совсем убить хочешь".

Я не стал уточнять, что это значит.

Такое уж это дело литература — тесно связанное с убийствами.

Не ходите, дети, в Африку гулять!