К столетию кончины галлиполийца, поэта-воина Виктора Рутковского и написания повести Ивана Лукаша «Голое поле» (1921—2021).

У исторического писателя героями являются реальные люди. Одним из таких героев в документальной повести И.С. Лукаша «Голое поле» 1921 г. промелькнул Виктор Рутковский. Мимолетное упоминание увековечило его имя, открыло ему дорогу в историю литературы привлекло внимание литературоведов. Могила его стала той точкой отсчета, от которой восстанавливается история его жизни. Размещение в «Киберленинке» нашей статьи «Тема Галлиполи в русской литературе» стало маяком и поводом для того, чтобы его внучатая племянница в третьем колене, одесская журналистка Мария Андреевна Булгакова 1981 года рождения прислала письмо и копию двух рукописных томов «Собрания стихотворений» и подборку из шести циклов 1914—1916 гг.

Виктор Рутковский родился 19 февраля1898 году в Петербурге в семье потомственных дворян, отцом его был действительный статский советник, философ-логик, публицист, занимавший видное место в развитии русской общественной мысли на стыке двух столетий Леонид Васильевич Рутковский (1858, СПб—1920, Одесса). Он оканчивал университет в Петербурге, а магистерскую диссертацию защищал в Казани. В свое время широкой популярностью пользовалась его статья «Из моих воспоминаний о Достоевском» к 20-летию кончины Федора Михайловича, которую в 2021 г. было бы особо любопытно перечитать в виду 200-летия его рождения.

В 1899 году Л.В. Рутковский переехал по делам службы в Курск. В 1907 году получил назначение управляющего Одесской контрольной палаты, следовательно, вся семья отправилась вслед за кормильцем в «жемчужину у моря», город, ставший судьбой и его детей. 

Виктор был в составе последнего ускоренного выпуска одесского Сергиевского Артиллерийского[1] училища, а также учился на физико-математическом факультета «Императорскаго Новороссiйскаго Университета», которого не закончил, «благодаря» революции.

Сергиевское Артиллерийского училище было открыто 25 сентября в год трехсотлетия Дома Романовых и было названо в честь великого кн. Сергея Михайловича; при училище действовал и храм Сергия Радонежского. В материалах, подготовленных председателем РОВСа Ивановым Игорем Борисовичем к столетию училища, сообщается, что оно «готовило офицеров для тяжелой и крепостной артиллерии Русской Императорской Армии. Первым начальником училища назначен генерал-лейтенант Андрей Александрович Нилус. Из-за начавшейся в августе 1914 г. Великой войны училищу не пришлось сделать ни одного "нормального" выпуска: все выпуски были ускоренными. 1-й выпуск состоялся 1 декабря 1914 года. 12-й выпуск курса не окончил, т.к. училище было ликвидировано большевиками, захватившими Одессу в январе 1918 г»[2]. Получается, Виктор Рутковский был в составе 12-ого выпуска. Но и дальше пути училища и его выпускника, вероятно, не расходятся: «В октябрe 1919 г. Сергиевское Артиллерийское училище восстановлено приказом генерал-лейтенанта А.И. Деникина в составе Вооруженных Сил Юга России (ВСЮР). Штат училища был укомплектован юнкерами, кадетами, вольноопределяющимися и добровольцами, находившимися в частях ВСЮР. В начале 1920 г. училище в составе двух батальонов (50 офицеров, 400 юнкеров) прикрывало эвакуацию г. Одессы»[3]. Полковник Безак в своем «Приказе» от 1 июня 1923 г. называет выпускников училища «юными орлами» и «Офицерами Сергиевцами» и благодарит их за: «дисциплинированность, стойкость в перенесении невзгод, работу и службу, правильное понимание отношений к начальствующим и старшим, доброжелательство и пример в отношении младших». Это характеристика всех Сергиевцев и каждого из них, а значит, и лично юнкера Виктора Рутковского. Краткие данные о его боевом пути: «Подпоручик. В ВСЮР в 4-й конной батарее. В Русской Армии в Дроздовской артиллерийской бригаде (с мая 1920 в 7-й батарее) до эвакуации Крыма. Поручик. В Галлиполи в составе 8-й батарее Дроздовского артиллерийского дивизиона».[4] Т.е. он воевал согласно специализации своей подготовки в Артиллерийском училище в рядах легендарного дивизиона, которому посвящена книга генерал-майора Антона Васильевича Туркула «Дроздовцы в огне», редактором и обработчиком которой был, как мы помним и как будет сказано дальше, И.С. Лукаш (сейчас бы его в этом случае классифицировали как рирайтера). Для воина-Дроздовца, не только Сергиевца, с тонкой душой сентиментального поэта Иван Созонтович мог найти только добрые, душевные слова, ибо давал оценку не только его творчеству, но и всему жизненном пути.

»[5]. Т.е. он воевал согласно специализации своей подготовки в Артиллерийском училище в рядах легендарного дивизиона, которому посвящена книга генерал-майора Антона Васильевича Туркула «Дроздовцы в огне», редактором и обработчиком которой был, как мы помним, И.С. Лукаш (сейчас бы его в этом случае классифицировали как рирайтера). Для воина-Дроздовца, не только Сергиевца, с тонкой душой сентиментального поэта Иван Созонтович мог найти только добрые, душевные слова, ибо давал оценку не только его творчеству, но и всему жизненном пути.

«После прибытия в Крым Сергиевцы приняли участие в борьбе против красных в составе Русской Армии генерал-лейтенанта барона П.Н. Врангеля. В ноябре 1920 г. училище эвакуировано с частями Русской Армии в Галлиполи (Турция), где продолжило учебный процесс». И где находится могила В.Л. Рутковского, скончавшегося 23 марта 1921 года от по разным версиям то ли от тифа, то ли от ран, то ли от лихорадки. Слова полковника Безака из вышеприведенного Приказа о том, что «пребывание заграницей не будет результатом личных устремлений, удобства и безопасности эмигранта, но подвигом борца, достойным уважения и славы»[6], могли бы и должны были прозвучать на его могиле за номером 103 на Галлиполийском погосте.

О дальнейшей судьбе белогвардейского училища И.Б. Иванов сообщает: «29 июня 1921 г. (через тринадцать недель после кончины Виктора. М.С.) в Галлиполи состоялся 13-й выпуск Сергиевцев в количестве 127 человек. Ещё три выпуска были сделаны в г. Тырново (Болгария), причём последние два (15-й и 16-й) — весной и летом 1923 г. После переформирования Русской Армии в Русский Обще-Воинский Союз (РОВС), кадр Сергиевского Артиллерийского училища продолжил существование в составе РОВСа»[7].

Рукописные тома стихотворений Виктора Рутковского представляют собой две общие тетради в линейку в твердой картонной обложке и блокнот. Страницы пронумерованы от руки, текст написан пером и чернилами по правилам дореформенного правописания, т.е. с Ерами и Ятями. На первой странице стоит автограф юного поэта, представляющий собой кладезь для графолога. Перед нами тетради, которые являются свидетелями ушедшей эпохи перед началом великих потрясений. И только одним этим они уже представляют ценность. Сегодня эти тетради составляют часть родового архива, а завтра могут стать экспонатами музея. В них изложены чувства и мысли молодого человека в годы Первой мировой войны, которому тоже предстоит надеть шинель. Чувства его простые и искренние. Привлекают его внимание деятели классической древности: первое стихотворение (или цикл из 14 строф) называется «Герострат», в котором личность противопоставляется толпе «бесцельной, праздной и пустой»[8]. Автор анализирует психологию поджигателя храма Дианы и реабилитирует его тем, что тот стал великим и вошел в историю. Стихотворение «Юность» напоминает романс на слова И.С. Тургенева «Утро туманное — утро седое»: «Юность время — счастливое время // Счастье найти может в нем человек»[9]. А написанное в марте 1915 года «О не тронь моих грез, дорогая, // Не буди моих грез, не буди», неизбежно вызывающее ассоциацию с романсом на слова А.А. Фета «На заре ты ее не буди», ратует за всечеловеческое братство, о котором мечтает всякий русский идеалист: «То, о чем я в минувшие годы // С пылом юности дерзко мечтал, // Не сбылося под стягом свободы // Я всех братьев людей не собрал»[10].

В «юмористических стихотворениях» «Чайник», «Памятник» и др. он ироничен, а «Портретная галерея» написана с интонациями басни и представляет собой зарисовку его ровесников. Зарисовку отнюдь не карикатурную, а доброжелательную, сделанную с дружеской любовью. Рутковский здесь не летописец, а хроникер, делающий наброски светской хроники, столь популярной в бульварной прессе. Не назовем же летописью портреты гостей на именинах Тани Лариной, хотя Н.В. Гоголь подсмотрел в них черты для некоторых героев «Мертвых душ»[11], сюжет которых подсказал ему автор «Евгения Онегина».

 Имена портретируемых в галерее указаны Рутковским на полях тетради. О, например, Биази можно узнать в интернете, что звали его Георгий Иванович, «р. ок. 1898. Подпоручик. В Вооруженных силах Юга России. Эвакуирован до осени 1920 из Одессы. /4-18,20/ Сергиевское Артиллерийское училище 1917. Прапорщик. В Вооруженных Силах Юга России. Подпоручик. В эмиграции на 1922 г. в Югославии»[12]. Владислав Людвигович Гонсиоровский являлся, как минимум однофамильцем, выдающегося одесского архитектора Ф.В. Гонсиоровского. Список имен на полях рукописи В.Л. Рутковского — это путеводитель для исследований того, кто возьмется писать монографию о жизни и творчестве Рутковского, явно ровесника Г.И. Биази, или о поколении дореволюционного юношества.

Первый том — это проба и становление пера молодого дарования, и постепенно голос и перо становятся увереннее, что чувствуется по стихотворению «Утес».

Поэтический голос преодолевает мутационный период, становится сильнее, тверже, становится более ровным. Во втором томе голос и рука его окрепли и, судя по «Хуторской эпопее», написанной весной 1915 г. сформировались окончательно. Рифмы остаются по-прежнему хрестоматийно-простыми; но тут Виктору Рутковскому адвокатом выступает сам Пушкин в первых восьми октавах «Домика в Коломне», из которых мы заостряем внимание на третьей:

«Из мелкой сволочи вербую рать.
Мне рифмы нужны; все готов сберечь я,
Хоть весь словарь; что слог, то и солдат —
Все годны в строй: у нас ведь не парад»[13].

Тем более В. Рутковский — борец, поэт-воин.

Одесский сборник 1916 года, подаренный «Дорогой сестре Вере на добрую память, а хорошей исполнительнице для декламации от брата Вити» 25 декабря, начинается стихотворением из 15 строф «Могильные травы»: «Я был на кладбище. Уныло желтели // Увядшие листья на белых крестах, // Уныло деревьев верхушки шумели, // Уныло выл ветер в безлистных ветвях. //И ветер травой шелестел на могилах, // Прислушавшись к шороху трав тех сухих, // Слова я расслышал при ветра порывах // И смысл разгадал в шелестении их»[14]. Сентябрь 1915.

Ощущение от них остается, как будто ты пообщался с загробным миром и получил какую-то весть оттуда. И вдруг отдаешь отчет, что поэт все время пишет только о месяце, о луне, звездах, ночи, а солнце никогда не светит на его страницах. Что он поэт лунный и звездный, он близок миру теней, куда отвозит Харон, а это есть свидетельством того, что В.Л. Рутковский предчувствовал свою судьбу.

Приведенные четверостишия показывают также, что И.С. Лукаш был знаком с ними, читал их или, возможно, слышал декламацию, и практически процитировал в документальной повести «Голое поле», повторим, на кладбище в Долине смерти: «Вот могила раннего поэта Рутковского, юнкера, сгоревшего от лихорадки весной. Могильные, посвежелые от дыхания ночи травы, может быть, шепчут недосказанным смутным шепотом его ранних стихов...» И это очень точное определение ощущения, которое оставляет именно это стихотворение. Далее Лукаш рисует мир его стихов, повествующих: «об огнях родных городов (однако заставляших тосковать поэта о приволье. М.С.С.)... О серой сказке осеннего дождя, когда дремлется в седле на долгих кавалерийских маршах, об утреннем пенье серебряной сигнальной трубы, поднятой к заре и к солнцу...»[15]. Лукаш является фактически первым профессиональным литератором, написавшим о стихах Рутковского отзыв. Название и предмет стихотворения «Могильные травы», в котором, вероятно, дана картина его места захоронения, стало основой этого отзыва Лукаша. Строки И.С. Лукаша звучат как эпитафия поэту. Ранний уход Рутковского напоминает судьбу поэта романтического направления «смелого ученика Байрона»[16] Д.В. Веневитинова. Д.В. Веневитинов тоже предчувствовал свою судьбу: «Душа сказала мне давно:// Ты в мире молнией промчишься! // Тебе всё чувствовать дано, // Но жизнью ты не насладишься»[17].

И судьба главного героя романа А.И. Куприна «Юнкера» Александрова могла быть юностью Виктора Рутковского, вошедшего в мартиролог «Голого поля». А его стихи из обретенного рукописного тома могут быть зарисовкой к балу в купринском романе: «Гром оркестра раздается // И в разгаре бал кипит// То не эльфы собралися / /То не бабочка летят. // Это пары понеслися / Вальсирýют и кружат. // То не рыбка золотая // Поднялася вдруг со дна. // Вальсирýет молодая // Краше всех пара одна»[18]. Пунктуация соблюдена авторская.

Поэзию Рутковского озаряют отблески Золотого века русской литературы, поэзия его не хочет быть втянутой в бурлящие воронки века Серебряного с его течениями и направлениями, с его катаклизмами и футуризмами. Она еще загипнотизирована чистым искусством, поэзией ради поэзии; см. стихотворение «В плену»:

«Я пленник города. Хоть душу мне невольно
Манит простор.
Все, что свободно и привольно,
Мой видит взор.
Я вижу скалы, вижу воды
Могучих рек и темный лес,
И звезд лучистых хороводы
Среди небес»[19].
31 декабря 1916 г. Одесса.

В Рутковском мы потеряли поэта не столько песенника, сколько поэта-романсиста (позволим себе этот неологизм в виду необходимости). И по этой музыкальности его стихотворений, вызывающих ассоциацию с известными романсами, можно предположить, что Виктор получил музыкальное образование, которое, собственно, входило в джентельменский набор обязательной программы воспитания благородных сословий. Безусловно, он исполнял их на музыкальном инструменте, и возможно, также в качестве вокалиста. Чернышевский Н.Г. писал: «Проживи Веневитинов хотя десятью годами более — он на целые десятки лет двинул бы вперед нашу литературу»[20]. А проживи десятью годами более Рутковский, он стал был романсистом как минимум уровня Марии Пуаро, чей романс «Я ехала домой» знают все, обычно не зная имени автора. Веневитинов, кстати, тоже был музыкантом и музыкальном критиком.

В стихотворении «Месяц» картины мирной жизни воспринимаются острее на фоне боевых действий: «Где-то там вдали грохочут пушки, // А у нас покой и тишина. // На берег, блестя своей верхушкой,// Набегает сонная волна.// И в объятье тихаго Морфея // Спит Одесса непробудным сном, // Позабыв, что волею злодея // Смерть покрыла целый край крылом»[21] 1915 г.

Эти стихи можно рассматривать как предпосылку известной песни 1939 г. на слова Евгения Долматовского «Любимый город может спать спокойно», исполнявшейся одесским певцом Леонидом Утесовым. Оба стихотворения, Рутковского и Долматовского, были написаны, когда шли одна, а потом другая Мировые войны.

Виктор Рутковский постигал грамоту в ту пору, когда в ходу была Новая русская хрестоматия для детей, включавшая произведения русских писателей «золотого века», с репринтным изданием которой 2011 года, Москва, изд. «Слово», имели возможность познакомиться граждане века пластмассового. И среди этих произведений было стихотворение Карла Александровича Петерсона (1811-1890) «Сиротка» («Вечер был; сверкали звезды»), которое сначала называлось «Молитва» и пользовалось невероятной популярностью, пережившей царизм, гражданскую и Великую Отечественную войну. Популярность этих, казалось бы, незатейливых виршей зиждилась на том, что их рассказывали малым детям и дети любили и соперживали бедному сиротке, как мишке, которому оторвали лапу. Виктор Рутковский явно был знаком с этим стихотворением, написанным на грани прозы.

Сочинения Виктора Рутковского также заставляют вспомнить творчество Семена Яковлевича Надсона, тоже прожившим короткую жизнь, всего 24 года (1862-1886). Например,

«На ближнем кладбище я знаю уголок:
Свежее там трава, не смятая шагами,
Роскошней тень от лип, склонившихся в кружок
И звонче пенье птиц над старыми крестами»[22].
Тут даже комментарии не нужны для сравнения с «Могильными травами».

Но подсознательно ритмы и рифмы Рутковского извлекают из хранилища памяти именно следующее четверостишие Надсона:

«Ведь природа ошибок чужда, а она —
Нас к открытой могиле толкает,
А бессмысленным детям довольства и сна —
Свет, и счастье, и розы бросает!..»[23]

Параллелей же в их творчестве можно найти еще множество.

Стихи В.Л. Рутковского напоминают также поэзию Петара (фон) Прерадовича, ведущего представителя хорватского романтизма ХIХ века. Особенно стихотворение «Майская ночь»:

«Мы бы стали с тобой над утесом крутым,
Жадно в даль бы морскую глядели,
А могучия волны прибоем седым
Нам понятные песни бы пели» [24] и др.

перекликаются со стихотворением Прерадовича «Два сердца»:

«Волнуется синее море,
А по морю лодка плывет,
А в лодке на счастье и горе
Два сердца стремятся вперед»[25] и т.д.

(перевод с сербского Л.Н. Трефолева).

А приведенные чуть выше строки («И звезд лучистых хороводы…» В.Р.) совсем точь-в-точь вторят Прерадовичу:

«На лазурномъ небосводѣ
Звѣзды ходятъ въ хороводѣ» (ст. «Звѣздный хороводъ»)[26].

Другая общая черта связывает этих двух поэтов: оба они были воинами, Прерадович — генералом австро-венгерской империи, Рутковский — поручиком российской. Генералу стоит памятник в Загребе, а поручик написал «Я памятник себе воздвиг оригинальный». И памятник ему, действительно своеобразен: о поэте упомянул И.С. Лукаш, упоминание пошло в тираж, теперь стихи найдут своего издателя и займут место в антологии поэтов Белой гвардии.

Общие черты можно найти в творчестве каждого из упомянутых здесь поэтов: Веневитинова, Надсона, Прерадовича, Рутковского; и эти черты сплетают их собрания сочинений в один единый венок сентиментально-романтической поэзии.

Все тетради и блокнот Рутковского получены от внучатой племянницы поэта одесской журнаистки М.А. Булгаковой. И в столетие его кончины происходит первое обнародование наследия поэта-воина Виктора Рутковского. Его поэтические подборки переданы для публикации в антологии “Поэзия Белой гвардии», которую готовят составители Юрий Юрченко и Елена Семенова в московском издательстве «Летний сад». Отправлены они также в ростовский альманах «Рукопись» поэта и литературного деятеля Игоря Александровича Елисеева, а время несомненно продолжит этот список.