Село Нянчино Красноармейского района, Ворошиловоградской области приютилось на границе большого леса и колхозной межи. От ближайшего железнодорожного полустанка до него, если сократить путь и идти лесом, всего-то двенадцать километров. Только надо держать ухо востро, чтобы не заплутать. По просёлочной дороге — все двадцать.

Если смотреть на Нянчино с пригорка, то залюбуешься тем как оно картинно влилось в дикий зелёный массив. Отдельно выделяются только вытоптанным жёлтым пятном стадион с самодельными воротами и несколькими брёвнами прихваченными скобами к пенькам, вместо скамеек для зрителей, и ставок — в солнечную погоду сверкающий малахитовым зеркалом. Даже коровы не пьют из него воду. Сами же и загадили — туда и обратно проходя через него на выпас. Сколько ни старались нянчинцы вычистить ставок от коровьих кизяков, даже изгородь ставили, и всё равно, стадо, как таран проходило сквозь ограждение, заполняло водоём, испражнялось, словно нарочно, и разбредалось по дворам.

Ночью Нянчино и вовсе теряется в лесном массиве. Выдаёт его присутствие только петушиная разноголосица и мычание коров, выгоняемых после третьих петухов на пастбище. Полноценная дневная жизнь села входит в силу после хора несушек. Из каждого двора доносится несушечий крик, — мол, услышьте все — яйцо снесено. Дошкольная детвора, с алюминиевыми мисками, лезут в курятник и собирают ещё тёплые яйца. Кто-то обязательно стукнет одно яйцо, сделает маленькую дырочку и быстро высосет густой желток, забыв вытереть небольшую душку от желтка над губой, оставленную после облизывания. Бабушка только хитро улыбнётся и потреплет воришку за чуб: «На здоровье, — только не надо украдкой».

Мальцу невдомёк, как бабка узнала о его тайне, но он доволен, что всё обошлось и на этот раз.

— Галька! — мать крикнула в открытую дверь так, что куры всполошились на насесте. — Что ты как та тёлка разлеглась! Ну-ка, быстренько вставай и выгони корову. Пастухи дожидаться не станут.

А сама продолжила замешивать тесто в деревянном корыте. Доброе корыто! Муж Иван, прошлой осенью его выдолбил из ясеня. Тогда удивлялась Мария, и не пытаясь скрывать удовольствие от обновки в кухонной утвари:

— Где ты только такой дебелый ясень нашёл?

— Лесники сдружили, — важничал Иван и не спускал горящих глаз с жены, любуясь тем как та обхаживала, вроде пустячную вещицу — корыто. Подумаешь, невидаль — в каждом дворе такое есть.

— Но не такое! — словно поймав вопрос в мужних глазах, отвечала Мария. — Моё из цельного куска, а не из досок подобранных.

Вот и сегодня, замешивая тесто для выпечки хлеба, Мария снова про себя похвалила мужа за такой полезный подарок, а главное, справленный из цельного дерева. Ей очень хотелось, чтобы хлеб получился добротным. Ведь готовила она его для любимого племянника Юрки, прибывшего накануне в гости.

С постели кто-то сполз и босыми ногами пошлёпал по голому полу.

— Галочка, ты куда? — подхватился со сна Юрка.

— Юрасику, ты спи, — сонным голосом отвечала Галька. — Я мигом. Только корову пастухам выгоню. — А то мамка заругается.

У двери сунула ноги в калоши, непомерно великие для её маленьких ножек, в углу взяла прутик, ещё с вечера приготовленный, и пошаркала на двор.

«Какая корова? — недоумевал Юрка. — Ей всего-то пять лет? Наверно, спросонья?»

Он быстро встал и, на ходу накидывая штаны и рубаху, вышел следом за сестрой. Голос той уже доносился из хлева.

— Марта, Марта, — приговаривала Галька. — Ходим на двор, ходим.

Из чёрного хлева сначала появились белые, витые коровьи рога. Следом вышла и сама Марта, словно ледокол пробившийся сквозь льдины. Чиркая прутиком корову по бокам, девочка выпроваживала ту со двора.

Марта медленно переставляла ногами, низко опустив голову. У крыльца, она неожиданно остановилась, задрала морду на гостя, отмахнула хвостом и протяжно замычала, длинно вытягивая шею.

— Тю-ю! — возмутилась Галька, которой досталось коровьим хвостом. — Совсем сдурила! Це мий брат Юрасику! Ступай геть со двора, — с важным видом отчитала животное девочка и стукнула прутиком по заду. — Ступай! Кому сказала?

Марта, своим длинным языком сквознула до самой ноздри и, ещё медленнее переставляя ноги пошла дальше. В проёме калитки она остановилась, чтобы потереться боком о стойку. Галька спокойно ожидала, равнодушно взирая на привычную процедуру коровы.

— Пока не увидит подружек, не идёт со двора, — объяснила Галька брату поведение Марты. — Ну, вот, всё, увидела! Куды побигла? Уже не остановить. То недобудишься, то бегит как скаженная, — запирая за коровой калитку, рассказывала Галька.

В хлеве стукнули жестяным ведром. Скрипнули ворота и, перекосясь на одну сторону под грузом тяжёлого ведра, вышла Наташка.

— Сколько? — у самого Юркиного уха крикнула тётка.

— Оглушила! — вздрогнул Юрка.

— Ты чего так рано поднялся? — широко улыбалась тётка Мария. — Спи ещё. У вас в городе спят допоздна.

— По-разному, — Юрка не отрывал глаз от Наташки. — Наташ, сколько тебе лет?

— Она уже в школу ходит, — за сестру важно ответила Галька.

— Так сколько тебе лет? — Юрка с интересом рассматривал сестёр.

— Семь, — ставя ведро на крыльцо, ответила Наташка и, уже матери адресовала: — Пол ведёрка.

— Процедила? — продолжала допрашивать мать.

— Да.

— Бегом собирайся в школу, — мать тут же перелила молоко в банку. — Выпьешь парного молочка? — предложила она Юрке: — Девчата для тебя надоили.

— Давай, попробую. — Если и собирался Юрка отказаться, то после того что «девчата для него надоили», не хватило духу сказать — нет. — Только много не наливай. Я ещё не умывался, — нашёл отговорку он, чтобы хотя бы уменьшить порцию.

Он хотел в несколько больших глотков осушить кружку, но молоко было настолько жирным, а главное, приторно отдавало коровой, что и на первом глотке его едва не стошнило.

— Во сколько начинаются уроки? — Юрка хотел заговорить непривычный вкус парного молока.

— В восемь, — коротко отвечала тётка.

— Зачем так рано собираться в школу? — недоумевал он.

— Батько её на моцике до развилки на полевой стан довезёт, а там пешком через поля, — пояснила тётка Маша. — Ему же на работу к шести. Страда в разгаре.

— Пусть едет, я её провожу в школу, — предложил Юрка. — Хоть поспит немножко.

— Ну да, — хохоча затараторила Галька. — До развилки семь кэмэ. — А потом Наташка ещё четыре кэмэ идёт до школы пешком. Через поля короче.

— В аккурат к восьми и приходит, — улыбаясь наивности племянника, пояснила тётка. — Вам городским не понять. Всё рядом с домом — магазин тут тебе, школа во дворе — учись — не хочу. В больницу пешочком можно прогуляться. Меня в роддом Ваня на мотоцикле два часа вёз. Думала уже в поле рожу. Кажу ему, Вань, стой — рожаю. А он сильнее на газ давит и кричит: «Терпи, скоро приедем». Вокруг тьма, ни фонарика. Поля и леса. Только жёлтый луч от фары и коляску подкидывает так, что весь зад отбила пока доехали. Так я прямо в приёмном отделении и родила. Воды ещё в мотоцикле отошли. При такой тряске разве почуешь, что у тебя там отходит. Родила бы не заметила.

— Галька! Брось ты эту дробеняку! — одёрнула сестру Наташа. — Шо ты мотыляешь ею перед носом.

— Тю-ю, Наташка! Хи-хи-хи, — залилась восторженным смехом Галька. — Яка ж це дробеняка? Це прутик для коровы, — с важным видом закончила Галька и направилась в дом.

— Галька! — крикнула в след Наташка, а Юрке тихо сказала: — Важничает, а трусы в жопу залезли. — Галька! Чуешь шо говорю? Поправь трусы.

В ответ Галька только дёрнула голой ягодицей в сторону сестры, смешно подскочив на одной ноге, и звонко расхохотавшись, скрылась в доме.

Забавность выяснений отношений между сёстрами умиляло Юрку. Прохладный утренний воздух, сдобренный запахами из хлева щекотал в носу. Он поёжился, растёрся обруч, похлопав себя по бокам и, следом за сёстрами, забежал в дом.

Первое утро, короткого отпуска, в гостях у тётки началось.