…Итак, господа, новость. Питерская «Пальмира» издает полное собрание сочинений Николая Кононова. Уже само по себе подобное заявление свидетельствует о безусловном (издательском) феномене — это ли не удивительно и похвально в наше скудное время — и заодно заставляет задуматься о статусе «живого» классика. Явном, подтвержденном, материализованном, наконец

 Поскольку сам автор собрания — известный поэт, прозаик и арткритик — в интервью «АртМосковии» от ответа уходит. Уезжает на Каспий, выставляет пляжные фото: изумительный загар, восхитительные ноги, вызывающие зависть у женской половины фейсбука. Да и не только женской. Тут же ввинчивается цитата: «Ныне, в свои пятьдесят два, он был помешан на загаре, носил спортивные штаны и рубахи, а закинув ногу на ногу, старательно, нарочито и дерзко обнажал широченную полосу голой голени».

И пускай цитируемого Набокова, как утверждает автор, он не читал, да и зачем, спросите, если на английском написан, пускай хоть трижды переведен — «языковая нерусская куртуазия», по его мнению, как говорится, налицо. То есть, на ногах, конечно, как брызги шампанского. Впрочем, когда «в буфете есть вчерашнее вино», то незачем иноземщину наводить, да Кононов и не наводит, а только с удивлением отмечает, как она, будучи в свое время идеализирована в виде привозных шмоток, способствовала развалу «нашей Родины».

На самом деле, менялся образ человека, отличающийся отныне от официально принятого стандарта. Об этом, в частности у Кононова в романе «Парад». «У меня была такая завиральная идея, что фарцовщики принесли новую чувственность, они дали людям новую одежду, — говорит он в интервью «Новому Калининграду». — Люди перестали носить обувь, которая натирает каждую минуту ноги. Они стали носить брюки, которые их радуют ежесекундно. Это феноменально! Надев новую одежду, ты становишься другим человеком. Ты тело начинаешь ощущать как свою собственность. Это довольно специфично, но это действительно так. И собственно говоря, мне казалось, что таким образом собственность стала возвращаться. Это очень странно и звучит несколько пародийно, но я в это верю.

У меня у самого был такой опыт. Будучи молодым человеком, я вдруг на себя что-то напялил невероятное и понял, что изменил свою кожу — не одежду. Я изменился телесно. Это был колоссальный удар по сознанию, и он был очень критичным. Собственно говоря, все встало в ряд. Все внезапно стало критикуемым, очень многие вещи стали вызывать сомнения».

И поэтому, скажем, в романе «Гимны» у автора история жизни и любви — своеобразный темный Ренессанс советского времени сквозь призму детства-отрочества-юности. И понятно, что там, кроме фарцы, все было лучше. Не просто хорошо, а свято, словно воспоминание о большой и дружной семье. И что бы ни случилось, было во благо — отсутствие бытовых удобств, наличие привычных репрессий. «Открытый процесс — великое дело для подсудимого. Это возможность видеться с близкими, с женой», — уверяет знакомая прокурорша. «— Да она у него умерла», — удивляются домочадцы. И не оттого все вокруг хорошо, что это приятно сегодня сочинителю, скорбящему по «божественной гармоничнейшей норме, оказавшейся всеобъемлющей» и синкопирующему сюжет горькими воспоминаниями о сладкой поре взросления, а потому что почти не осталось того, кто видел не хорошее, но лучшее.

И так, собственно, всегда в случае с этим автором, если, повторимся, поставить в ряд его тексты, вошедшие в собрание — уже классические романы «Похороны кузнечика» и «Нежный театр», позднейшие «Фланер», «Парад» и «Гимны»; поэтический «Свод» — избранное из сборников 1997—2019 годов, а также три книги новелл «Саратов», «Дефицит», «Бестиарий» и два сборника об искусстве — «Критика цвета» и «Степень трепета».

«Мне не хватает меня самого», — так мог бы сказать Николай Кононов, петербургский поэт и прозаик, на рубеже нулевых снискавший широкую известность как автор, профессионально занимающийся письмом об искусстве, — сообщает предисловие последнего из них. — С тех самых пор он усердно занят поиском драгоценного субстрата зримого, который, как следует из его писаний, необходимо обнаружить, отодвинув завесу профанного видимого».

Отодвинем?