ДОМ ИЗ ЯНТАРЯ
Светло в лесу,
просторно, словно в доме.
Струится вверх стволов сосновых дым.
А надо мной оконные проёмы,
заполненные небом голубым.
В лесной квартире
я сниму ботинки:
я с детства здесь хозяин, а не гость.
И каждый пень —
с кругами грампластинки,
и каждый груздь —
по шляпку вбитый гвоздь.
Здесь места нет скучающим
и праздным,
сквозь крышу листьев
протекла заря.
Я в лес вхожу,
как в повседневный праздник,
вхожу, как будто в дом из янтаря.
[1967]

А В ДЕТСТВЕ ТРАВА ЗЕЛЕНЕЙ
Я ухожу, как в детство, в школьный сад…
В немой и вспять прокрученной картине
дойду туда, где много лет назад
оставил мальчика.
Он ждёт меня доныне.

В свои глаза я в детские взгляну.
Перед простым мальчишкой из народа
не скроешь, взрослый, давнюю вину,
не удивишь нежданностью прихода.

Двойник щербатый, я не идеал.
Не осуждай же конопатый предок,
за то, что я надежд не оправдал.
Да, я не оправдал, но и не предал.

Ты был смелей. Застенчивый простак
умел приврать, и в том не видел драмы.
Ношу твои заслуженные шрамы,
а сам давно я не участник драк.

И жизнь твоя не мной озарена —
высоким смыслом книжного примера.
Забытая во мне от пацана,
как огонёк во мгле мерцает вера.

Дитя войны и сын очередей
он счастлив был в неведеньи несытом.
Он так дружил бы с дочерью моей.
Но захотел бы стать моим он сыном?

В далёком детстве зеленей трава,
честней слова, заманчивей дороги…
Прости меня и не лишай родства:
ещё не все подведены итоги.

КАК ЛИСТЬЯ МОКРЫЕ С БЕРЕЗ
Ах, два ведра на коромысле —
весы судьбы пять лет назад.
И твой, как взлет высокой мысли,
голубизны сгущенной взгляд.
И в час душевного прилива,
как листья мокрые с берез,
твои слова к душе прилипли,
слова, намокшие от слез.
В деревне, посредине мира,
который был тайгой храним,
ты говорила о Шекспире
и встретиться хотела с ним.
Воспринимала не как горе,
но что-то близкое к тому,
что в полутемном коридоре
веков
не встретилась ему.
В тайге, как будто в тронном зале,
стояла ты в цветном платке,
и шпагой Гамлета блистала
лозинка тонкая в руке.

ДЕВОЧКА ЛЮБА
Что знал я о девочке Любе —
вдове девятнадцати лет?
Упрямые тонкие губы
заломленный лихо берет.
А взгляд ее нелюдимый
дошел через годы ко мне
сквозь смутный
любительский снимок,
со мной уцелевший в войне.
И вот я на родине снова.
Но с кем бы не свел разговор,
веселого теплого слова
не слышал о ней до сих пор.
Гордячка со строгой фигурой,
шальная худая юла,
девчонкой строптивой и хмурой
она среди взрослых жила.
Никто ее жизни не понял —
прошла, как вода в решето:
никто ее доброй не помнил,
и взрослой не помнил никто.
Той жизни далекой сияние
из всех я постигну один.
Я жизни ее оправданье,
упрямый единственный сын.
Остался любительский снимок
девчонки в кустах резеды,
где взгляд ее глаз негасимых,
как свет от угасшей звезды.

У ВЕЧНОСТИ КРУГ ЦИФЕРБЛАТА
Опять по цветочному компасу
полёт выверяет пчела.
У леса в берёзовой комнате
мы ищем добра, а не зла.
Кукушка считает мне годы.
Но щедрость похожа на месть:
при самой хорошей погоде
куда мне — 176? Сто семьдесят шесть!
Довольно, кукушка! Не надо,
чужих не разбрасывай лет:
у вечности — круг циферблата,
где не было стрелок и нет.
Мы б жили с тобой не тужили,
мудрее, чем все муравьи.
Да жаль — эти годы чужие.
Но чьи это годы?
Мои!
Замученных и убиенных,
пропавших, не ждавших наград,
Отчизны сынов незабвенных —
за Родину павших солдат.
Пусть их имена неизвестны,
но жизнь их во мне как запал…
Как сердце зелёного леса,
невидимый дятел стучал.
Тревожно берёзы шумели.
И поздний в цветущем краю
подснежник глазами апреля
заглядывал в душу мою.
[1969]