***
Перед миром, грозным и кровавым,
Осенённый тучей грозовою,
Я себе вышептываю право —
Право быть собой, а не героем.
Тёплый запах жареной картошки.
Тихая, дождливая прохлада.
Родина. Любовь. Ребёнок. Кошка.
Кроме жизни — ничего не надо…
И чтоб жизнь жила в юдоли праха,
В прах рассыпав времена и строфы,
Мы, зубами лязгая от страха,
Первыми вступаем на Голгофы…

Откровение Пересвета
…Упаси меня, Господь, уцелеть,
победителем вернуться с войны.
Мне страшны многопудовая лесть,
плеть тугая и вина — без вины,
и похмелье от победных медов,
и в душе на много лет — пустота.
Боль от ран, густая ненависть вдов,
и с разбойным кистенём — сирота.
И за старые победы — ответ
на пожарищах грядущих времян…
Упаси меня, Господь, от побед,
уложи в честной могильный курган.
Чтобы имя сохранили века
до того, как летописца рука
нацарапает бесстрастно-легко
на пергаменте: «А был ли такой?»

Отпуск, Россия
В мир, исполненный света,
Я гляжу сквозь стекло.
Здесь, наверное, лето
И, наверно, тепло.
Солнце светит, не грея,
В тихий ласковый день.
Я иду сквозь деревья.
Я иду сквозь людей.
Улыбаюсь знакомым —
Не всегда невпопад.
Я, наверное, дома.
Я, наверное, рад…
Дымка, марево… Студень
Среднерусского дня.
Улыбаются люди,
проходя сквозь меня.
Воздух сладкий и волглый,
Как кондитерский крем.
Обмелевшая Волга,
Облупившийся Кремль…
И, как тень, прохожу я,
Словно сквозь миражи,
Сквозь простую, чужую,
позабытую жизнь.
Не свистит.
Не грохочет над моей головой.
Я, наверное, счастлив,
Потому что живой.
Но, уснув, окунаюсь,
В огнепальные сны,
Не умея вернуться
С очертевшей войны…

***
…За русское имя, за русскую речь! —
детей накачали строительной пеной.
Швырнули останки в горящую печь,
их жизнь на земле объявивши — изменой.
…Живые
не ставят ни в грош тишину,
не слышат ночами снарядного воя,
простой и привычной считая войну
и жуткой трагедией — школьную двойку.
…А те, что навеки остались детьми,
в небесных селениях ищут подвалы
и, спрятавшись, смотрят на землю из тьмы…
И не понимают, что их убивали,
швыряя останки в горящую печь, —
за русское имя, за русскую речь…

Двухсотый
Нет в смерти ни красивого, ни мерзкого,
а есть земля, пропахшая угаром.
До взрыва было человечье месиво
двадцатилетним симпатичным парнем.

Не дожито, не люблено, не пройдено...
От страха солнце сделалось белее
луны...
        Как ни почётна смерть за Родину,
в земле не суше, и не веселее...

Мы все там будем — раньше ли, позднее ли...
Без ненависти, гнева и истерик
мы нивы жнём, которые не сеяли,
недолго сокрушаясь о потерях.

Привычно вражья гаубица гукает,
и полыхает небо темно-красным...
Оторванную человечью руку я
несу в руке.

             И страшно, что не страшно...

Вне закона
Подходит весна беззаконного года.
Мы прожили за год — года и года,
мы видели, как вне закона природы
с февральского неба упала звезда.

Мы видели чрева дебальцевских УРов,
набитые формою — с натовских плеч,
мы слышали, как огрызаются укры,
мешая с грузинскою — польскую речь.

Здесь всё вне закона — и школы, и штабы,
неслышно с небес соскользнувший закат...
...и плачут во тьме беззаконные бабы —
в руинах законно разрушенных хат,

и мартовские беззаконные травы
стараются скрыться от мин и от глаз...
И белую ризу сменило на траур
российское знамя, придя на Донбасс...

Эпилог
Потерял подковы конь вороной.
Потерял подковы конь - не беда.
Над осенней темно-рыжей страной
Черный ветер пролетел без следа.

Над скрещением асфальтовых трасс
робкий гром звенит среди тишины,
лето падает, как слезы из глаз,
ибо грозы в сентябре - не нужны.

Лето падает на землю с дерев,
и не верит, что приспело уйти,
что бессилен нынче молнии гнев,
что один лишь листопад впереди...

Все, родная. Позабудь, не зови
по далеким весям и городам.
Я счастливый, я умру от любви,
не покину, не солгу, не предам.

Потерял подкову конь вороной.
Подними ее.
Вздохни надо мной.