С ветхим штакетником, почти сливающимся по цвету с непримятой травой по обеим сторонам ведущей к калитке дорожки, за годы вытоптанной до бесплодия, с неприметным деревянным двухэтажным домиком — местами обрабатывается немного не дотягивающий до двух соток участок. Не окружённый и даже незаквадраченный — затрапеченный. С одной стороны — немногочисленными дубами, щедро дарящими тень голоствольному подлеску, болезненно-чудоковато поднимающему растущие лишь на верхушках, просящие света и тепла ладони листьев, похожему на разновозрастных худосочных детишек. С другой стороны, что напротив, — стальной, выкрашенной в чёрный, шеренгой устремлённых в небо тяжеловесных пик — ограждением собора — с массивным медальоном-барельефомпосередине каждого из пролётов — образом Георгия Победоносца. С прочих двух сторон, заставляя вспомнить строки «последнего поэта деревни», через тонкую, всего-ничего полутораметровую перчатку зелени участок сжимается каменными руками оживлённых, сходящихся к главной площади, улиц.

Дом, подобно фрактальному изображению, повторяет этот трапециевидный рисунок. Однако дело здесь далеко не в расположении стен.

— Давно бы уже продали, и всё. Нет, вот чего-то жмутся, жмутся, — нервно тараторит интеллигентный с виду сын Аркадия Мамонтовича, угораздившийся, родившись и выросши в деревенском доме, оказаться совершенно не приспособленным к условиям жизни на земле. — Как «Вишнёвый сад» — вот он стоит, красивый, а какой от него толк?

У Ангелины Павловны, восьмидесятипятилетней, маленькой и близорукой, в прошлом учительницы литературы, мутнеет перед глазами. С тем, что сын имеет отличающиеся от её собственных взгляды на жизнь она смирилась, о его нежелании жить здесь выслушивала уже не один десяток лет, к давящему тону привыкла с тех пор, как он, вопреки их с мужем отговорам, женился. Но от предположения о последующей однобокой трактовке пьесы сердце падает.

— Веня, успокойся, не кричи, — почти нараспев увещевает Анна Павловна и неожиданно для себя вспоминает, как убаюкивала сына, совсем маленького, как раз в углу этой комнаты. Венечка никак не хотел спать, а она, вымученная за день работами по дому, качала его на руках и пела. Он не слушал, плакал, и тогда ей показалось, что она поёт сама себе: звуки собственного голоса успокаивают её.

— А что «не кричи»?— раздражается Вениамин. — Я не кричу, я рассуждаю. Вот сама посуди: к тебе раз пришли из администрации — предложили трёхкомнатную квартиру в центре города… В центре, заметь, не где-то. Кому сейчас просто так квартиру предлагают?

— Ну, не просто… — по-прежнему растягивая слова, теперь уже будто давая себе время на то, чтобы подготовить дальнейшую мысль, замечает Ангелина Павловна. Но сын не слышит её.

— Никому. Второй раз пришли — выплату предложили. На эти деньги, я не знаю, можно хоть в Москве двухкомнатную квартиру купить. Двушку! В Москве! Ты опять отказалась.

— Ну, во-первых, это не я отказалась, — строго отвечает Ангелина Павловна. — Это твоего отца квартира, ты не забывай.

— Да при чём тут это? Отца — не отца… Вы же вместе решаете.

— Веня, хватит, — прерывает мать. — Эта тема закрыта. Аркадий сказал нет — значит, нет. — Если вам с Аней нужна квартира — покупай. Деньги у вас есть. Хотите жить отдельно — пожалуйста. Мы не против.

—Я ей про Фому — она про Ерёму. И денег у нас таких нет. С чего ты взяла? Ты не представляешь, сколько сейчас купить квартиру стоит. Живёшь старыми мерками.

Потеряв ход мысли, Вениамин на минуту замолкает. Он подходит к окну, но взгляд его направлен как бы внутрь.

— Господи! — вздыхает Ангелина Павловна, подчёркнуто крестясь на образа в красном углу, — за что ж мне такие мучения на старости лет! — И принимается за кастрюли.

— Какие мучения? — недовольно опровергает Вениамин. — Что ты всё себе придумываешь? Вот не пойму: чего вы за этот дом так держитесь?

— А то ты не знаешь?

Вениамин, готовившийся было продолжать, спотыкается, но тут же возвращается к удушающему тону:

— К вам больше никто не пойдёт уговаривать вас, упрашивать. Ты это понимаешь?

— И не надо, — хмыкает Ангелина Павловна.

— Вы всё ждёте, что земля подорожает…

— Ничего мы не ждём, Веня! — недоумённо и слегка пренебрежительно растягивает мать.— Откуда ты это берёшь?

— Кажется, Аркадий идёт: калитка скрипнула, — скрывая облегчение, произносит она и обнадёженно смотрит на рассыхающуюся, накануне подбитую клиньями дверь.

— Ну, как хотите, — торопливо завершает Вениамин. — Соседние дома вон сожгли — и ваш сожгут. Никто с вами церемониться не будет.

— Наш! — досадует мать. Разворачивается и впервые за весь разговор пристально смотрит в глаза сыну. — А твой?

Прищуренные глаза её выражают мольбу и беззащитность, прикрытые колкостью минутного презрения.

— Ну… и мой тоже, — комкает слова Вениамин.

— Вот и водичка, — счастливо выдыхает вошедший Аркадий Мамонтович, опуская вёдра на дощатый пол. — Артезианская!

— Кажется, кто-то стучит, — прислушиваясь, говорит Ангелина Павловна.

— А? — переспрашивает её супруг, пришедший в замешательство от того, что его только начатая ода воде оказалась прервана.

— Стучат, кажется. Послушай.

— И правда, стучат. Интересно, — кривит рот Аркадий Мамонтович, пожимая плечами. — Пойду узнаю.

— Подростки, наверно, опять балуются. Подолбят-подолбят и убегают, — тараторит Вениамин, когда отец выходит. — Ну, ладно. Пойду. Надо там с планшетом разобраться, а то всё некогда.

Через узорчатый штопаный тюль Ангелина Павловна наблюдает, как две полноватые, строго одетые женщины показывают её мужу какие-то бумаги. Предчувствуя, что пришедшие посетят дом, она начинает суетливо прибираться: сметает крошки с кухонного стола, освобождает его от стопки тарелок, нескольких ложек и кастрюль, оставляя на светло-зелёной, постеленной около месяца назад к Пасхе, клеёнке только фарфоровый заварочный чайник, синий, с витиеватым рисунком из цветов и позолоченной ручкой на крышке. «Будто храм в поле», — мелькает мысль в голове, и рука поднимается для крестного знамения.

Понуро входит муж.

— Ну, проходите, — делает он приглашающий жест гостьям. «Но вряд ли я смогу вам помочь», — улавливает Ангелина Павловна в его интонации.

Женщины приветливо здороваются и охотно принимают предложение хозяина расположиться за столом. Аркадий Мамонтович занимает место во главе, вполоборота развернувшись в сторону пристроившейся на табурете поодаль жены.

— Давайте я ещё раз проговорю то, с чем мы пришли, чтобы и ваша супруга была в курсе, — начинает дама в тёмно-сером обтягивающем пышные формы пиджаке и широко расстёгнутой белой блузке. — Рядом с вашим домом, вы знаете, собор святого великомученика Георгия Победоносца. И батюшка хотел бы приобрести землю, на которой стоит ваш дом — на своё подворье. У вас дом уже старый, сами понимаете. А так мы хорошую выплату перечислим. Не только за дом, а ещё и за насаждения. Посчитаем, сколько плодовых деревьев, сколько кустов.— Женщина растягивает губы так, будто объясняет несмышлёному ребёнку, и добавляет: Деревья — дороже, кусты — дешевле.

— Ну, во-первых, чтобы вы знали, это наша земля… — спокойно и твёрдо говорит Аркадий Мамонтович.

— Это не ваша земля. Это городская земля, — перебивает его собеседница и произносит с интонацией утверждения: — Вы же участок у города не выкупали, правильно? Вы им просто пользуетесь.

— Хм! — собирается с мыслями Аркадий Мамонтович. — Город тут ни при чём.

— Как это не при чём? — со знанием дела вставляет вторая дама, чуть стройнее, в пёстром костюме и в очках тонкой оправы.

— Вы не беспокойтесь, мы всё нотариально оформим,— продолжает, подавая корпус вперёд, первая. — По поводу расширения угодий это батюшка уже с городом договорится. А вам будет большая выплата. Первое — за длительный срок пользования землёй, второе — за дом и посадки. Это хорошая сумма получится, я вас уверяю. — Она делает паузу и добавляет: — Можем прямо сейчас посчитать, хотите?

— Хорошо вы всё рассказываете, — степенно отвечает Аркадий Мамонтович. — Только неужели батюшка с нашими властями не разговаривал? Ведь они приходили уже к нам по этому поводу, и мы подтвердили собственность на землю.

Женщины переглядываются. Та, что пополнее, немного стушевавшись, смотрит на хозяина, будто врач, у которого не укладываются в голове описываемые пациентом симптомы.

— Как вы могли подтвердить собственность?

— Документально. Эта земля не городская, она нам досталась по наследству. То есть мне. И процедуру подтверждения родства мы провели у нотариуса — всё как положено.

— Постойте, — подключается дама в очках. — С юридической точки зрения, чтобы земля досталась по наследству, должно быть право собственности на неё.

— Оно есть.

Аркадий Мамонтович невозмутимо поднимается и направляется в другую комнату. Опешившие гостьи недвижно сидят, глядя друг на друга. Ангелина Павловна, стараясь не привлекать внимания, намеренно замедляет давно уже просящийся выдох. Впрочем, внутреннее напряжение, неприятное, словно слишком тугое пеленание для младенца, покидает её.

— Вот, посмотрите, — вежливо и гордо говорит вернувшийся хозяин, аккуратно кладя на стол пожелтевший от времени непривычно большой лист написанного от руки документа с портретом Петра Первого в пышном орнаменте из цветов, корон и ангелов, с государственной печатью на шнуре.

Дамы таращатся на документ.

— Это при царе ещё, что ли, выдано? — нерешительно спрашивает более разговорчивая, наклоняясь над столом в попытке разглядеть текст.

Аркадий Мамонтович начинает взволнованно глубоко дышать.

— Не «это», а грамота на пожалование земли в вотчину. В вотчину, — значимо повторяет он. — Это ещё когда уравниловки с поместьями не было. Собственность с полным правом распоряжения.

— И вы, говорите, администрации нашей это показывали? И что они сказали?

— А что они могут сказать? Последний наш царь моему предку, дворянину, пожаловал землю за военные заслуги в Персидском походе. Что тут скажешь? А дальше земля уже по наследству передавалась.

— Можно я сфотографирую? — спрашивает женщина в пёстром и достаёт смартфон.

— Так получается, земля ваша, — рассуждает та, что в белой блузке, — и вы можете её продать.

— Могу, — улыбаясь, отвечает хозяин. — Но не продам.

Поняв тщетность своего визита, дамы просят прощения за беспокойство и спешно покидают дом, не оглядываясь на провожающего их до калитки хозяина.

Задвинув щеколду, на обратном пути Аркадий Мамонтович обводит взглядом участок: покосившийся дом, дровник, набитую сеном и заколоченную с прошлого года после смерти Найды конуру, ряд яблонь в завязях.

— Пока нет. На вокзале возьму, — чеканит в мобильник тянущая ручку чемодана невестка, с которой Аркадий Мамонтович чуть не сталкивается, заходя в дом.

— Куда это? — обескураженно спрашивает он переминающегося с ноги на ногу в сенях сына.

— Сказала, к родителям. Поживёт там месяц-другой.

— А ты что же, не поедешь с ней? — поднимает брови отец.

— Да нет, — бормочет Вениамин. — Они там на даче часто будут, а я в земле не люблю ковыряться…

— Ну, иди хоть до калитки проводи.

Аркадий Мамонтович скидывает сапоги.

— Слышишь, Геля! — зычно обращается он к супруге, хлопочущей на кухне. — Поехала.— И, улыбаясь, добавляет: — Надоело, видать, в туалет на улицу бегать.

— Что поделаешь? Лето. Надо и родителям помочь, — не отрываясь от готовки, старается сгладить Ангелина Павловна.

— Да брось ты! — прерывает её супруг. Он на мгновение задумывается и, уже не скрывая радости продолжает: — Теперь хоть все вздохнём.

— Это да. — озираясь на дверь, — соглашается жена. — И Веня, глядишь, поспокойнее станет.

Аркадий Мамонтович широкими шагами прохаживается по дому, не зная, за какую работу приняться.

— Пойду в мастерскую, — решает наконец хозяин. — Наждак подготовлю — ножи надо бы поточить. И мыши там за зиму сруб попортили — посмотрю. — Он погружается в задумчивость и, уходя, уже говоря сам с собой, восклицает: — Вот это подарок! Царский подарок!