Мне нравится открытость этой книги...
Эпоха Ломоносова была, в сравнении с нашей, открытой – в первую очередь географически, буквально. Исследователи, оглядываясь «глобально», водя указательным пальцем по карте, всюду находили белые пятна. Океан неизвестного окружал освоенную землю.
Иное состояние сознания, иное поведение мысли в пространстве было свойственно искателям той эпохи. Нам незнакомо это состояние. Мы живём на давно «упакованном» глобусе, полностью раскрашенном – пройденном, исхоженном, очень небольшом. Пространство изменилось в то мгновение, когда мистер Филеас Фогг, герой Жюля Верна, сказал за карточным столом: «Мир стал мал».
Для Ломоносова он был бескрайне велик. И ещё умножен в работе его знаменитых зрительных приборов, расширителей вселенной. Мир был велик и проницаем; Россия была безмерно велика и (по крайней мере, коридорами) проницаема. Реки Северная Двина и Сухона – по ним шёл в Москву Ломоносов – на голландской карте XVII века представляют собой именно такой, полный движения коридор.
Россия, вскрытая Петром без оглядки и жалости, как консервная банка, была полна щелей и коридоров. По ним шёл вверх, сквозь сословные преграды помор, мореход Ломоносов. Эти степени открытости (вскрытости) нужно сознавать, оглядываясь на то время, полное колючих сквозняков.
Исследование проходило в «экстерьере сознания». Мы смотрим на Ломоносова не только с высоты, но также из тесноты нынешних знаний. Он поворачивался много свободнее в учёном «помещении», точнее, вне его, поэтизируя сам процесс исследования. Науки на свежем воздухе атаковали друг друга, проникали одна в другую, были молоды и неопытны, гомонили вразнобой. Для того, чтобы расслышать их совместный голос, сегодняшнему читателю, привыкшему к уже рассортированному сообщению (это – химикам, это – физикам, это – литераторам), придётся открыть лишнюю пару ушей. Слушать всё, думать обо всём.
То же и в этой открытой книге о Ломоносове: сведения идут со всех сторон, её нужно читать всеми глазами и слушать всеми ушами. Шестью или восемью как минимум.