Воспоминания Игоря ЖДАНОВА и Галины ЛЕБЕДЕВОЙ
ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ
В 1955 году мои стихи читали члены приемной комиссии Литинститута. П. Антокольский читал еще раньше: ему отвезла тетрадку В.В. Яблонская еще в мае. "Кому же еще учиться в институте, как ни этому мальчику?" — сказал он.
Евгений Винокуров, тогда ему было не больше тридцати, писал:
«Многим образам Игоря Жданова я просто завидую и удивляюсь».
Илья Сельвинский был краток:
«Из этого молодого человека при упорной работе может получиться неплохой стихотворец».
Сочинение я написал за полтора часа вместо четырех положенных. Писал о традиции Маяковского в советской поэзии. Пятерок было только две: у Беллы Ахмадулиной и у меня.
На русском устном Г.Н. Поспелов шепнул кому-то из ассистентов:
«Обратите внимание на этого мальчика, у него лучшее сочинение».
Экзамены сдавал лихо: каждый день смотрел кино «Фан-фан — Тюльпан» для бодрости, а на полу, на Петровке, у стариков, спали вповалку бывшие нахимовцы, проездом в отпуска и к местам новой службы — в высшие училища.
А. А. Коваленков на первых занятиях семинаров сильно остудил мой пыл, бил по самолюбию беспощадно:
«Ему надо бы писать песенки про море, а не драматические поэмы».
Одно время упрекал за подражание Гумилеву. Но после алтайской моей поездки в 1957 году состоялся такой разговор: Вал. Кузнецов спросил у Коваленкова: «Александр Александрович, на прошлом семинаре вы говорили одно, теперь — другое. Как же надо писать стихи»?
«Пишите, как Жданов. Он не спрашивает…»
А С. Вашенцев — руководитель кафедры творчества, утверждал что в моих стихах не чувствуется время современности.
— Почему бы вам не сделать вашего геолога комсомольцем?
— Да он и так комсомолец, — отвечал я. — Кто сейчас не комсомолец? Его бы и из института выгнали…
Юнна Мориц с угловатыми вороньими плечами и очень знаменитая (книжка вышла в Киеве) ставила тройки с минусом под моими стихами в стенгазете и на стендах «Комсомольской правды».
Но одна из всех вступилась за меня на первом семинаре осенью 1955 года. Б.Ахмадулина была беспощадна:
«Игорь напоминает мне мальчика, который приклеил себе усики, влез на барабан и размахивает картонной сабелькой».
А Мориц прочувствованно гудела, подчеркивая звуковые красоты в моих строчках… Вот такая странность.
Юра Панкратов гениальничал. Выпустив стенгазету «Мы», а потом «Ым» с плакатными рисунками под Маяковского. Потом сочинил «Страну Керосинию», за что чуть было и не поплатился позднее.
Стоит вспомнить этот его ранний шедевр:
Небо зелёное, земля синяя,
Желтая надпись —
«Страна Керосиния».
Ходят по городу
люди разини,
Держится жизнь
на одном керосине.
За красной стеной, от людей
в отдалении,
Воздвигнут центральный
пункт управления.
Сидит в кабинете, полезный
и гордый,
Правитель страны,
керосина и города.
Он волосом рыжий,
а телом поджарый,
Он больше всего
боится пожара.
По всей стране
навели инженеры
Строжайшие
анти-пожарные меры.
Пропитаны запахом
въедливой влаги,
Повисли над городом
вялые флаги.
Но вот однажды,
веселой весною.
Они обгорели
черной тесьмою.
Железные трубы,
горло прорвите!
Вперед ногами
поехал правитель.
Но долго еще
караси и Россини,
И апельсины,
и опель синий,
И все остальное
в стране той красивой
Пахло крысами
и керосином.
Желтая надпись —
«Страна Керосиния».
Ходят по городу
люди разини,
Держится жизнь
на одном керосине.
За красной стеной, от людей
в отдалении,
Воздвигнут центральный
пункт управления.
Сидит в кабинете, полезный
и гордый,
Правитель страны,
керосина и города.
Он волосом рыжий,
а телом поджарый,
Он больше всего
боится пожара.
По всей стране
навели инженеры
Строжайшие
анти-пожарные меры.
Пропитаны запахом
въедливой влаги,
Повисли над городом
вялые флаги.
Но вот однажды,
веселой весною.
Они обгорели
черной тесьмою.
Железные трубы,
горло прорвите!
Вперед ногами
поехал правитель.
Но долго еще
караси и Россини,
И апельсины,
и опель синий,
И все остальное
в стране той красивой
Пахло крысами
и керосином.
Они с Харабаровым выступали в каком-то колхозе. Откуда потом пришел донос (телега) в Союз писателей, «Панкратов читал «Керосинию».
— Все верно, бабоньки, все как в жисти, — скала бабка, прослезившись. — У меня крысы тоже картошку в подполе съели.
Прославился отрицательно Юрка стихами «Месяц». Так же он назвал свою первую книгу лет пять спустя. Сейчас стихи кажутся наивными, ученическими, как же плохо мы все тогда писали, если это — лучшее:
«Я из березы месяц вырезал,
Я обтесал его и выстругал,
Я целый месяц этим выразил,
Я целый месяц это выстрадал.
Я научил его движению,
Плыви, березовый, скорей,
По молодому отражению
Неугасимых фонарей.
Но утонул мой месяц розовый,
Блеснул увертливою рыбкой,
Осталась на коре березовой
Косая, грустная улыбка».
Я обтесал его и выстругал,
Я целый месяц этим выразил,
Я целый месяц это выстрадал.
Я научил его движению,
Плыви, березовый, скорей,
По молодому отражению
Неугасимых фонарей.
Но утонул мой месяц розовый,
Блеснул увертливою рыбкой,
Осталась на коре березовой
Косая, грустная улыбка».
В то же время, на выступлении в финансовом техникуме, Юра и Ваня объявили себя «униформистами», почему-то забыв, кто такие — униформисты. Получался, конечно, конфуз, все смеялись. Особенно глядя на нелепого верблюдообразного Панкратова и слушая его полубормотанье-полузавыванье. Можно себе представить, с каким глумлением смотрели на него колхозники.
Ваню поддержал некий Черноуцан из «Литгазеты»: напечатал его подборку с предисловием об охотнике-медвежатнике и бравом бетонщике с Братской ГЭС. Очень это подходило семнадцатилетнему Ване «Хэ» (Так его звал Юра), щупленькому, низенькому и какому-то неприкаянному. Помнится, купили мы ему галоши и, кажется, приличное пальто. Ходили в шашлычную на углу Тверского, размахнувшись, как представители богемы, на бутылку коньяка «Эниселли», выпили по микроскопической рюмке и «забалдели», головы закружились. Бутылка эта стояла потом в шкафу у моей тети до нового года.
В. Фирсов уже тогда был лысоват и категоричен:
«Мы еще Некрасова читали, мы еще «Дубинушку» певали…». ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ
Project:
Author:
Год выпуска:
2020
Выпуск:
6