Под навесом придворовых построек, выставив сгорбленную спину, стоял у верстака старик и что-то мастерил. Он то и дело задирал руки вверх и, подслеповато моргая, рассматривал это что-то в руках. Задранная на самый затылок кепка, казалось, вот-вот спадёт с его небольшой головы. Чтобы разогнуться и поднять голову, ему приходилось слегка подсаживаться в коленях, а, рассмотрев, он снова склонялся, выпрямляя ноги.

То, с чем упорно бился старик, не поддавалось, но он возился, напрягая руки и поднадавливая сгорбленной спиной. За этим занятием и застала его соседка, пятидесятилетняя баба со слегка погрузневшей фигурой, двумя тугими короткими косами и подкрашенными бровями. Она бесцеремонно вошла во двор соседа, настежь распахнув калитку, и прокаркала:

— Зюзька! Совсем оглох. Люди к тебе пришли! — и ударила полотенцем по столбу навеса, со стрех которого тут же слетели голубиный помёт и перья, а с полотенца в разные стороны разлетелись крошки отрубей. — Кричат, кричат, оглох, что ли?

— Чего? — оборачиваясь на ор, переспросил старик. — Чего надо?

— Люди, говорю, к тебе пришли, — и уже незнакомцам, смирно ожидавшим на улице, крикнула, потыкав за спину большим пальцем: — Проходите! Вот он, Зюзькин Лука Митрофанович. Он вам нужен. Как видите, ещё жив и здоров, — и, бросив через плечо ироничный взгляд на соседа, себе под нос буркнула: — Хмы, что с ним станется… такие долго живут.

Тихо переговариваясь, двое молодых людей прошли к навесу и остановились в нерешительности.

— Проходите, проходите, — подбодрила гостей женщина. — Говорите громче, а то он последнее время плохо стал слышать.

— Здравствуйте, — шагнув навстречу хозяину, громко произнёс паренёк в очках и с двумя вихрами на лбу. — Вы Лука Митрофанович?

Старик выступил из-под навеса, успев прихватить за бок взбалмошную бабу, на что та игриво огрела Зюзьку по спине полотенцем.

— Старый, старый, а всё туда же, — и, лукаво пялясь на спину Зюзьки, тише добавила: — Что с таким станется?

Зюзька, довольный причитаниями бабы, браво взмахнув рукой, подошёл к незнакомцам и, внимательно всматриваясь в лица, неожиданно сказал:

— Во! Как корова лизнула, аж два раза, — его костлявые пальцы мягко легли на голову паренька и потрепали вихры.

Ребята заулыбались. Вихрастый паренёк раскраснелся и попытался пригладить волосы, но ничего не получилось.

— У меня это с рождения, — сказал он и снова пригладил вихры.

— Вижу, — хитро прищурившись, прошептал Зюзька. Несмотря на возраст, он держался бодро и даже движения его были лихими.

— Лука Митрофанович, — начал вихрастый паренёк уже увереннее. — Мы из поисковой группы «Память». Принесли вам приглашение на церемонию захоронения останков воинов Великой Отечественной войны, которые погибли в ваших местах… — резво выпалив официальную часть приготовленной речи, вихрастый осёкся.

— Нам сказали, — продолжил его товарищ, — вы остались единственный ветеран в этих местах. Недалеко от заставы мы обнаружили братское захоронение. Среди останков и истлевших вещей нашли медальон… — на слове «медальон» паренёк запнулся, взглянув на напарника для уверенности, в ответ тот пригрозил кулаком. Паренёк продолжил, но уже сбиваясь на каждом слове и каждый раз вопрошающе глядя на товарища: — Вроде как бы… вы там были… похоронены… в военкомате сказали, что жив… и вот… — паренёк снова запнулся, но, видя, что на Зюзьку сообщение не произвело впечатления, уже лихо продолжил: — Но хорошо, что вы живы, Лука Митрофанович!

— Да, мало нас осталось, — задумчиво согласился ветеран и, до того держа руку у уха, махнул этой рукой, то ли приглашая гостей следовать за ним, то ли от сожаления, что мало осталось ветеранов.

Вихрастый с товарищем снова переглянулись, пожав плечами. Им оставалось догадываться, услышал ветеран, о чём они ему сообщили или нет?

— Идите, идите, ребята, — подтолкнула гостей в спины женщина. — Он в дом приглашает, — и снова вполголоса, больше для себя самой, добавила: — Жив, то-то и хорошо.

Товарищи, в нерешительности переступая с ноги на ногу, последовали за стариком. Вихрастый даже с облегчением махнул рукой, показывая товарищу, хорошо, что ветеран не расслышал.

Дом Зюзьки, как называла ветерана соседка, одиноко стоял в глубине двора, затерявшись в листве сада. Складно сложенный домишка выглядел бодрячком. Оштукатурен и свежо побелен известью, замешанной с крупным песком. Задней стеной он выходил к овражку, а с придворовыми постройками соединялся узкой тропинкой, вымощенной обломками пережжённого кирпича. От дома к калитке на улицу пролегала широкая дорожка, по краям аккуратно утыканная когда-то красной черепицей. С годами черепица посерела, местами покрылась серо-жёлтыми пятнами лишайника. Вправо и влево от дорожки отходили грядки, подобранные прямыми высадками. Двор был ухожен первостатейно! Дорожка посыпана золой. Вместо изгороди — сетка-рабица. У деревьев выбелены стволы.

Старик, приволакивая правую ногу, медленно шёл к дому, то и дело останавливаясь, чтобы нагнуться и сорвать сорняк или поправить выбитую ямку. Он резво водил пальцами по земле, словно затирая ошибку, и ямка пропадала, присыпанная землей. Ребята каждый раз, как Зюзька нагибался что-то обустроить на грядках, останавливались, восторженными взглядами показывая друг другу на ветерана.

— Лука Митрофанович, вы с кем живёте? — не выдержал один из приятелей. — Кто ухаживает за всем?

— Сам. Всё сам, — не оборачиваясь, ответил Зюзька.

Товарищи снова переглянулись, их удивлению не было конца. Уцепившись за перила, Лука Митрофанович поднялся по ступенькам и, облокотившись на лавку, стоящую вдоль дома, сел на неё. Только теперь гости увидели, как тяжело дышит Зюзька.

— Я подумал, нашлась моя Лукерья, — справляясь с одышкой, проговорил Зюзька и часто закачал головой, роняя её на грудь. Неожиданно старик замер. Молодые люди конфузливо переглядывались, не зная, как поступить и что делать теперь.

— Сейчас проснётся, — успокоила их соседка. — Это с ним бывает. Он у нас вообще немного того, — и она покрутила ладонью у виска. — Вроде как не в себе.

— У него родственники есть? — поинтересовался вихрастый парень.

— Никого у него нет, — в сердцах махнув рукой в сторону Зюзьки, ответила женщина и, что-то прикинув в уме, задумчиво заговорила. — Он с самой войны ждёт свою жену с сыном. Вот уже почти пятьдесят лет. На этой почве свихнулся совсем. Дом, двор, хозяйство, все есть! Живи в удовольствие! А он всё ждёт и ждёт!

Начиная рассказ, соседка нервно стала накручивать полотенце на руку. От нахлынувших чувств она захлёбывалась и никак не могла найти ту нить, за которую можно было бы потянуть и излить всё сразу, одним махом. Ребята молча ожидали продолжения истории Зюзьки.

— Поначалу мы всё думали, они списались с женой. Ну и общаются. Зюзька рассказывал, что супруга не может, дескать, приехать так сразу. Малец в школу ходит, не оторвешь, — женщина задумалась немного и продолжила. — Он их в эвакуацию с сынишкой малолетним отправил. С одной стороны немцы заходили в село, а с другой — полуторки с бабами и детьми комсостава выезжали. Пограничники на подступах к селу залегли, и пока пытались удерживать немцев, грузились их семьи. Нас, сельских, не брали. Так и жили — и под немцем, а потом и под допросами своих, — соседка перевела дыхание, внимательно посмотрела на ребят и, как показалось товарищам, даже повеселела. — Такой же вихрастый был, вот как ты, — она махнула полотенцем в сторону вихрастого паренька, и тот снова раскраснелся. Его напарник восторженно улыбнулся и, ткнув товарища под локоть, пошутил:

— Может, родственники?

— Зюзька служил на погранзаставе, та, что в тридцати километрах отсюда, справа от леса, — соседка повела рукой и продолжала, не обратив внимания на развеселившихся гостей. — Та! Что он там служил?! Неделю как приехал, и война. Молоденький такой, а жена его Лушка, совсем ещё девчонка, и уже с ребёночком на руках, — соседка обернулась на спящего Зюзьку и, удостоверившись, что тот ещё спит, обвела всё вокруг рукой. — Им этот надел, домик отвели, — она снова махнула полотенцем, только уже на дом, у стены которого, облокотившись, дремал Зюзька, и товарищам показалось, что с каким-то незабываемым сожалением она это сделала, — ещё на тюках с вещами сидели. Мы, малые, вон там, на заборе всё сидели. Это сейчас Зюзька рабицу поставил, а раньше был деревянный. Залезем с сестрой и смотрим на неё. Наряды у неё были все городские. — Женщина опять умолкла, беспокойно поправляя подол, и, вздохнув, задумчиво сказала: — Да и когда ей было разбирать вещи-то? Она за дитём всё бегала — туда не сядь, сюда не ходи, это не бери, иди скорей помой руки… И каждый день новое платье.

Соседка, коротко обернувшись на спящего Зюзьку, уселась на ступеньки и, ещё сильнее наматывая полотенце на руку, продолжила, кивнув затылком в сторону Зюзьки:

— Этот вернулся после войны. Отремонтировал дом, в заднюю стену снаряд попал, так разворотило всё внутри. Обустроил хозяйство, стал обживаться и ждать. Сначала ждал, когда сын школу окончит, и они вернутся. Потом рассказывал, — сын поступил в институт и они не могут вот так запросто всё бросить и приехать. Мы всему верили, — соседка после этих слов тяжело вздохнула и впервые не накрутила полотенце на кулак, а протёрла им глаза и лицо. Переведя слезливое удушие, она долгим взглядом посмотрела на Зюзьку. Тот продолжал сидеть, не шелохнувшись, только бугорок рубашки на груди едва заметно выпрямлялся и складывался. Ребята, проникшись рассказом, тоже уставились на спящего ветерана. Время сложилось замысловатой сеткой морщин на лице Зюзьки. Мозолистые, натруженные руки лежали одна на другой, выставив, словно напоказ, тёмные вены. Седенькие виски, аккуратно подстриженные, туманились из-под кепки. Зюзька не спал, он любовался женой и сыном.

Командир заставы объявил три дня увольнительных для встречи возвращающихся из эвакуации семей. Зюзьку аж подбросило от новости. Стремглав нёсся он на площадь перед сельсоветом. Грузовик уже стоял, совсем, как тогда в сорок первом, когда в хаосе загружался, но в этот раз семьи разгружали багаж и с улыбками на лицах оглядывались по сторонам, высматривая близких. «Надо же, — удивился Зюзька, — грузовик как новенький! До Казахстана доехал и вернулся, а стоит, словно никуда не ездил. Во! Как делали качественно». Своих он сразу узнал. Мишка совсем взрослый. Лукерья немного измученная дорогой, но хороша! На радостях сграбастал жену и сына и долго кружил. Пошла жизнь не по-простому, а на счастье. Зюзька оглянуться успел, а они вона, идут по селу — Лукерья повязана белой косынкой и в красном платье, а Мишка, сын, с ранцем и в кепке, совсем как батька. Зюзькины щёки вздёрнулись, и снова лицо замерло. Лукерья хочет взять сына за руку. Мишка мотает головой — негоже — взрослый уже, идёт в первый класс! Лукерья учителкой будет в сельской школе работать, за сыном всегда приглядит. Зюзька тяжело вздохнул и мотнул головой, словно перелистывая годы. Шкодит ребятня на току. Дед Поликарп гоняет, обязательно кому-то перепадёт поликарповским костылём. Мишка дворами пробирается домой, чешет спину, стало быть, перепало. На спящем лице Зюзьки собрались лукавые складки и снова, через мгновение, он мотнул головой и замер. Лукерья и Зюзька стареют, а Мишка растёт на радость родителям. Школа окончена. Семья держит совет, и вот Зюзька в полном параде — в боевых орденах, Лукерья под руку, Мишка в пиджаке с канадкой идут по селу, всем на загляденье. Соседки пялятся, не нагладятся и вслед шепчут: «Смотрите, смотрите, Зюзькины пошли к председателю за направлением в институт для Мишки». И правильно! Во всю грудь вздохнул Зюзька, и ещё сильнее опустилась его голова на грудь. Правильно, что пошёл за направлением. Имеем право! Мишка с медалью окончил школу. Поначалу заспорил Зюзька с директором, мол, из-за поведения не полагалась Мишке медаль, но кто же не шкодит в детстве? И сам Лука Митрофанович был не подарок, а на груди пять боевых орденов и медалей. С материнскими слезами провожали Мишку в институт учиться на механика. Большие планы видел Зюзька. Будет сын в колхозе завгаром, а глядишь, и председателем колхоза назначат. А почему бы и нет? Собрание колхозников решит, и изберут. Тогда завяжу со службой и пойду к сыну сторожем в контору, — тяжело вздохнул Зюзька, и его впалая грудь затрепетала, всхлипывая.

Гости и соседка пристально посмотрели на спящего ветерана. Зюзька мерно дышал. Немного поуспокоившись и оправив волосы под косынкой, соседка повела рассказ дальше:

— Уже когда он стал рассказывать, что жена не может приехать потому, что сын женился и надо внуков нянчить, то народ стал поговаривать — Зюзька совсем свихнулся.

— Валентина! — неожиданно позвали с улицы.

— Тихо ты, — грудным голосом вырвалось у рассказчицы, а товарищи обернулись и увидели подходящую к ним женщину, крепко подвязанную замасленным передником.

— Чего расселась тут? — не расслышав, снова громко спросила подошедшая женщина.

— Не ори, говорю, Зюзька спит, — приструнила её Валентина. — Моя старшая сестра — Нинка, — опустив глаза в подол, представила сестру Валентина.

— Ты что же, подрядилась Зюзькин сон сторожить? Что за гости у нас? — женщина равнодушным взглядом измерила гостей.

— Мы из поисковой группы «Память»…

— Зюзьку пришли приглашать на День Победы, — не дав договорить вихрастому пареньку, пояснила Валентина. — Он у нас ветеран.

— Да он же свихнутый, — с иронией в голосе усомнилась Нинка. — Что он о войне помнит? Он только о семье своей и рассказывает. Ты помнишь, чтобы он о войне рассказывал? — обращаясь к сестре, она с недоверием посмотрела и на ребят. — Он вообще воевал? Его даже в школу на встречи никогда не приглашали. Поликарп воевал, так пока жив был, всегда директор школы к выпускникам звал. А этого, кто звал?

— Скажешь тоже, — огрызнулась Валентина. — Забыла? Наша мать рассказывала, как они девчатами бегали через лес на заставу, а он там служил. Платья Лушкины забыла? — Валентина снова обернулась на спящего Зюзьку: — Вот рассказываю о семье его, — с грустью проговорила Валентина. Она не могла перестроиться на ироничный тон сестры. Видно было, как какая-то неведомая, а может, и давняя тоска терзает её душу, и пришло время этой тоске вылиться, вытечь из сердца. Может быть, именно сегодня — раз и навсегда!

— Помню, помню. И про школу, и про институт, и про внуков, — не прекращала иронизировать Нинка, и голос её снова начал набирать силу. — Всё село его байки знает наизусть.

— Тише, — шикнула на сестру Валентина.

— Чего там тише, чего тише, — всё-таки переходя на шёпот, не заводилась Нинка. — Бросила она его. А он жизнь перевел ни на что.

Валентина промолчала, а её сестра продолжала распаляться.

— У многих у кого мужей поубило, так что теперь? Война не выбирала. Наша мать после войны вышла замуж за вдовца, сорок лет прожила с дядей Колей душа в душу. Детей нарожали. И нам как отец был. Ещё неизвестно, кто лучше был бы! Наш-то до войны не просыхал. Мать побивал крепко. А эти на погосте так и лежат в сырой земле вместе. На отца похоронка пришла, и что? Лежит где-то в братской могиле. Где искать ту могилу? Да и кто поедет её искать?

Видя, что её не поддерживают, а гости, переминаясь от неловкости, отвернулись, Нинка махнула рукой, резко повернулась и, бросив на прощание: «Скорее тут, а то заждались. К вечеру бы закончить», — резво пошла прочь, недовольно бубня.

— Ладно, и мы пойдём, — решительно сказал вихрастый. — Вы скажете Луке Митрофановичу, что мы приедем за ним девятого утром. Председатель района выделил машину для этого.

Девятого мая в восемь утра подкатила к Зюзькиному дому чёрная «Волга». Вышли из неё вихрастый паренёк с товарищем. Они не спешили заходить во двор. И через забор было видно оживление в доме Зюзьки. У калитки столпились мужики. Они тихо переговаривались, покуривая сигарету за сигаретой.

— Здравствуйте, — поздоровался со всеми вихрастый паренёк.

— Здравствуйте, доброе утро, здорово-здорово, — раздалось разноголосое в ответ, и мужики расступились, пропуская гостей.

Поглядывая на часы, Валентина и Нинка готовили Зюзьку к празднованию Дня Победы. Для этого они ещё с вечера достали из шкафа костюм Зюзьки, и всю ночь он провисел на улице, проветриваясь от нафталина. Облачённый в чёрный костюм, Зюзька выглядел, как новая копейка. Валентине показалось, что даже морщин на его лице стало меньше. Несколько медалей и орден Красной Звезды украшали лацканы пиджака.

— Хорошо! Хоть сегодня под венец, — восторженно глядя на Зюзьку, сказала Валентина. — Только не густо медалей-то у тебя?! — поскрябав ногтем черноту на орденской звезде то ли спросила, то ли пожалела Валентина. — Чего все не надел? Вон их сколько у тебя. — Она сгребла в коробке горку блестящих медалей.

— Дура баба, — с сожалением крякнул Зюзька. — Это ж боевые! Я их на поле боя получал.

— А эти что же, дармовые? — с иронией в голосе спросила Валентина и бросила медали обратно.

— Знаешь, как это было? Бой, рукопашная, грохот, трупы везде — наши, вражеские. Внезапно всё смолкает, и только ещё в ушах гудит бой, руку судорогой свело на обломке сапёрной лопатки. Кровищи на тебе! Где твоя, где чужая, не разберёшь. И появляется генерал, значит, победили, конец бою, он обходит захваченную позицию. Оставшиеся в живых израненные бойцы поднимаются, где их застало окончание боя, и честь отдают. Сил нет рапортовать. Только руку к козырьку. Генерал награду в руку сунет и к следующему идёт. «Фамилия!» — кричит штабист. Ты не понимаешь, зачем фамилия? Руки ещё трясутся, глотку от страха и ора дерёт. Еле-еле прошкрябается из горла фамилия… — Зюзька замолчал на мгновение и тихо сказал: — Вот какие это награды, — и ещё тише, одними губами добавил, взглянув на звезду, которую ногтем поскрябала соседка: — Это не грязь. Это война.

На улице Зюзьку в чёрном костюме и с орденами встречала толпа односельчан. Удивлению не было предела. Давно, да что там давно, никогда люди не видели Зюзьку таким нарядным. Мужики дружески похлопывали ветерана по плечу, а бабы улыбались. Некоторые поплакали на радостях от торжественной минуты. Кто-то из мужиков прыснул на Зюзьку одеколоном.

— Смотри, Зюзька, а то потеряем тебя, — раздалось из толпы. — Захомутает какая зазноба в районе!

Под дружный хохот, раздув на всю улицу пыль, «Волга» увозила Зюзькина Луку Митрофановича в районный центр на празднование Дня Победы. У каждого двора стояли односельчане и махали в след отъезжающей машине.

Вокруг обелиска, недалеко от заставы, в аккурат на полпути от районного центра, собралось много народу со всего района. Заметны были и гости из области, а то и из Москвы. В колонне стояли пограничники, при параде и с повязанными на штыках Георгиевскими ленточками. Одна из девушек подошла к Зюзьке и приколола и ему Георгиевскую ленточку. Лука Митрофанович мутными глазами покосился на ленточку, и скупые слёзы окропили лацкан пиджака. Вихрастый паренёк старался не мешать ветерану, а спокойно ждал, когда тот справится с эмоциями. Напарник же его суетился. За что получал от товарища угрозы кулаком. Но ему очень хотелось скорее подвести ветерана к обелиску и показать, — разрешилась роковая ошибка, и теперь, он — Зюзькин Лука Митрофанович, уже много лет значащийся среди фамилий на обелиске как захороненный в братской могиле, стёрт из этого рокового списка. И сегодня, благодаря и его стараниям, это случилось, а ветерану можно пожелать здоровья и долгих лет жизни.

Наконец отдали команду «на караул», и церемония захоронения останков найденных бойцов началась. Солнце припекало. Зюзька стоял в самом центре, окружённый со всех сторон важными гостями, и жмурился, разглядывая людей, которые собрались здесь в таком огромном количестве. Пограничники вынесли на руках небольшие гробы, обитые красной материей и с белой звездой у изголовья. Всего двадцать семь. Уложили их в приготовленную могилу рядом с обелиском. К микрофону стали выходить почётные гости и выступать с торжественными речами. Дали слово и Зюзьке. Спроси его, о чём он говорил, не скажет — так волновался. Но ему аплодировали.

Молчаливой вереницей потянулись собравшиеся, чтобы кинуть в могилу горсть земли. Церемония захоронения закончилась троекратным залпом. Вихрастый с товарищем восторженно переглядывались. Они знали, что их ветерана еще ждёт сюрприз.

— Лука Митрофанович, — обратился вихрастый паренёк, едва сдерживая восторг от предстоящего действа. — Пойдёмте, мы вам кое-что покажем.

— Пойдёмте, пойдёмте, — поддержал вихрастого товарищ, с другой стороны подхватывая Зюзьку под локоть. — Из-за этого медальона и вышла роковая ошибка… — чуть было не проговорился он, но вихрастый паренёк пригрозил ему кулаком.

— Сейчас всё увидите, — улыбаясь, сказал вихрастый.

Так, втроём, они подошли к приготовленному столику, накрытому красной скатертью, на котором были разложены найденные личные вещи бойцов и вещи, привезённые из местного музея.

— Смотрите, — торжественно выпалил вихрастый. — Узнаёте?

Зюзька, сильно жмурясь и низко наклоняясь к скатерти, долго разглядывал разложенные на ней предметы. Потом недоумённо посмотрел на ребят и пожал плечами.

— Ещё раз посмотрите, — настаивал вихрастый паренёк, распаляясь, но его товарищ не выдержал, схватил медальон и протянул ветерану. Зюзька подслеповато заморгал, взял в руки медальон, поднял его на свет и, потирая пальцами, всмотрелся в него. Фигура Зюзьки застыла точно так, каким застали его товарищи, когда пришли к нему домой в первый раз. Ребята смотрели на ветерана, не отрывая глаз и готовые в любой момент взорваться восторгом. Но руки Зюзьки затряслись. Губы собрались в тонкую полоску, и на вмиг одряхлевшем лице проступили желваки. Не помня себя, на ватных ногах, ещё сильнее волоча ногу, Зюзька потащился сквозь толпу восторженных людей, желая поскорее отделаться от всех. Люди поздравляли его и вручали цветы. Молодёжь подстраивалась сфотографироваться с ветераном. Зюзька замирал, остекленелым взором пялился в объектив и, покачиваясь, следовал дальше. Вихрастый с товарищем по-своему истолковали поведение ветерана — устал старик, слишком сильные переживания. Не каждый день видишь себя умершим.

Весь вечер Зюзька просидел за столом в своем чисто убранном доме. Его взгляд не отрывался от двух медальонов. Один — который он проносил всю войну, другой — тот, что сегодня дали ему на захоронении. Ничто не изменилось в Зюзьке с утра, только взгляд остекленел и вытянулось лицо. Уже за полночь Зюзька, не включая света, помылся, тщательно побрился, достал из сундука давно приготовленную одежду и переоделся. Оба медальона подержал в руках и положил на стул у кровати.

Утром забежавшая проведать соседа Валентина нашла Зюзьку молчаливым и с застывшим взглядом, навсегда уставившимся в потолок. Он лежал на кровати и даже руки сложил как положено. На руках расползся жёлтым пятном холодный воск от выгоревшей свечи.

Похоронили Зюзьку тихо, но собралось всё село. Говорили мало, всё молчком да молчком. Уже после кладбища, приготавливая поминальный обед, Валентина нашла два медальона.

— Это что у тебя? — заметив молчаливую сестру, спросила Нинка. Валентина трясущимися руками протянула медальоны.

— Послушай, это случайно не тот медальон, который Зюзька надел на жену, когда отправлял в эвакуацию? Помнишь, и мать рассказывала, да и он сам говорил не раз.

— Не доехали они в эвакуацию, — со слезами на глазах проговорила Валентина. — Так машину их и разбомбило в первый же день войны. Получается, выехали за околицу и…

— А он ждал…

— Счастливый, — едва сдерживая слёзы, проговорила Валентина. — Дождался. Вот они снова вместе.

Она в трясущихся руках прижала оба медальона к груди и разрыдалась.