Встань, пройди по черноталу
И, планиду не коря,
Полюби свою опалу,
Как награду от царя.

Тучи, демоны, враги ли —
Помни, падая без сил:
Ни одной слезы Вергилий
В круги ада не пролил.

Через годы, беды, даты,
Сквозь божественную муть,
Жизнь проходит, словно Данте,
Позабыв обратный путь.

Но, стеная и тоскуя,
За соломинку держись,
И люби её такую,
Непохожую на жизнь.

Не сдавайся лилипутам.
В темноте вороньих стай
Пей проклятую цикуту
И Сократа поминай.

***
Милый брате Аввакуме,
Повторилось всё у нас.
Птица-ворон веет в думе,
Рвёт на части Божий глас.

Вновь везде никониане,
Торжество мирского зла…
Возрождается в тумане
Тень двуглавого орла.

Всё, как есть, исчадье ада
В древний Кремль забралось…
Русь в конвульсиях распада
Доживает на «авось».

В богохульствии да глуме,
В колдовстве да ворожбе…
Милый брате Аввакуме,
Забери меня к себе.

Для малого стада

Больше тайна не скрыта печатями. Прочитай до конца и держись.
Приговор утверждён окончательно: «Мир погибнет. Останется жизнь».

Не спасутся артисты и зрители, всё свершается ныне и днесь.
Это нам предстоит упоительно потерять всё, что было и есть.

Скоро с бледной усмешкою гения, словно в строчках босого Басё,
Из туманного лона знамения выйдет месяц, решающий всё.

Вот и жди, умирая от нежности, разводя разноцветный туман,
Тридцать дней и ночей неизбежности, что предсказывал нам Иоанн.

Засияют небесные лезвия, станут пылью земной торгаши;
И откроется (после возмездия) невозможная тайна души.

***
Поздно руки вздымать и ночами вздыхать.
Этот мир повторяет былые уроки.
Всюду лица, которым на всё наплевать,
Всюду речь, у которой чужие истоки.

Я закрою глаза, я закроюсь рукой,
Закричу в темноте Гефсиманского сада:
— Если стала Россия навеки такой,
То не надо России… Не надо… Не надо.

Перепуганный насмерть, забытый в ночи
Посреди иудейского вечного царства
Я пойму перед смертью: кричи не кричи,
А придётся пройти через эти мытарства.

Что ж, идите, идите к подножью Креста,
По такому знакомому следу мессии…
Было грустно, евреи, вам после Христа,
Погрустите немного и после России.

***
Звук запоздалой сирены
Вряд ли услышат во мгле
Девочка, вскрывшая вены,
Мальчик, повисший в петле.

Выросли травкою сорной
Там, где одно вороньё.
Трудно в стране беспризорной
Выжить изгоям её.

Жалко глядит понедельник,
Вторник по-прежнему сер.
Мама в отсутствие денег,
Папа в утробе галер.

В небе не слышится грома,
Лиха в себе не буди.
Чудище обло, огромно,
Ходит с крестом на груди.

Выдохну ночью тревожно,
Крикну в бреду и во сне:
«Родина, жить невозможно
В этой безумной стране!»

Ты продала свою славу,
Спутала нечет и чёт.
Мальчик глотает отраву,
Девочка бритву берёт.

Радуясь травке-гашишу,
Падая в бездну без сил,
Я ли на чёрную крышу
В думах своих не ходил?

Так же вот бились о стену,
И пропадали в хуле
Девочка, вскрывшая вену,
Мальчик, повисший в петле.

***
Летят минуты — боль сквозная.
А дело божье таково:
Мы лепим прошлое, не зная —
Зачем оно и для кого.

…Там всё острее пахнет мята,
Там мир прекрасен без прикрас.
Там всё, что дорого и свято,
Уже обходится без нас.

Но от досады умирая,
Как ненавистный сердцу плен,
Я разрушаю стены рая
До основанья. А затем…

Леплю огонь и дым пожара,
Живьём сгоревшего коня;
И маму в центре Краснодара,
Уже проклявшую меня.

Леплю избу, горшки на тыне,
Тропинку, речку, коноплю…
Потом леплю тоску о сыне
И боль отцовскую леплю.

О, эта боль! Она — как море!
Как белый парус на волне…
И пьяный доктор в коридоре
И две решётки на окне.

Леплю, леплю. Сегодня, завтра.
Леплю бессилие и страх,
И в лабиринте минотавра
Тесея с ниткою в руках.

Не предъявляя иск к оплате,
Почти раздавленный, больной,
Леплю, леплю… Один в палате,
Когда-то вылепленной мной.

Меня менты мололи и месили
С безумием расстрелянных отцов,
И не было в оскаленной России
Защиты от державных подлецов.

Прикованный на ржавом табурете,
Я фонарём в грядущее светил,
И Путин улыбался на портрете,
Но так хитро, как будто бы грустил.

Не напрасно

Не напрасно дорога по свету металась,
Неразгаданной тайною душу маня…
Ни врагов, ни друзей на земле не осталось…
Ничего! никого! — кто бы вспомнил меня!

Я пытался хвататься за тень и за отзвук,
Я прошёл этот мир от креста до гурта…
В беспросветных людей я входил,
словно воздух,
И назад вырывался, как пар изо рта.

Переполненный зал…
Приближенье развязки…
Запах клея, бумаги и хохот гвоздей…
Никого на земле! Только слепки и маски,
Только точные копии с мёртвых людей.

Только горькая суть рокового подлога
И безумная вера — от мира сего.
Подменили мне Русь, подменили мне Бога,
Подменили мне мать и меня самого.

Никого на земле… Лишь одни лицемеры…
Только чуткая дрожь бесконечных сетей…
И глядят на меня из огня староверы,
Прижимая к груди не рождённых детей.

***
                         Сергею Сутулову-Катериничу
Платон, Орфей, наяда, нимфа —
Темнее самых тайных троп…
Не знаю я, что значит рифма,
Чем пахнет дактиль или троп.

Звучит «любовь», потом «разлука»,
И «дым, встающий без огня».
Я повторяю слово «мука»,
И мука мучает меня.

Брожу по лесу до рассвета,
Тону в тумане золотом.
Но всё, что есть, уже не это,
И всё, что помнится, не то.

Летят над просекой деревья,
Дрожит над ивами луна,
Я прихожу тайком к деревне,
И долго плачу у окна.

А там, за тоненькою шторкой,
Сидит красавица швея…
И снова кажется прогорклой
Вся жизнь бродячая моя.

Я вою. Холодно и звёздно.
Почти неслышно тает мрак.
И почему-то слово «поздно»
Сжимает сердце, как кулак.

Овраг и сад, и хата с краю,
Ночные окна в серебре…
И я когтями раздираю
Чужие раны на себе.

Я бомж, скиталец и калека,
Я вою в небо и во мхи;
Я волк, убивший человека,
Всю жизнь писавшего стихи.

Мне эта боль дана на вырост,
Как будто страшное родство;
И небо полностью открылось
Уже для воя моего.

Подмена

Стихи неведомых поэтов:
Всё та же боль, всё та же суть.
Его вопросы ждут ответов,
Но спин не могут разогнуть.

Он жил, но с миром не сливался,
Был только тайной вдохновим.
Сквозь ливень шёл, но оставался,
Как порох — страшным и сухим.

Он был бледней ночного снега,
Жил на земле, как в шалаше,
Как будто замыслы побега
Хранил в измученной душе.

Он на реке таил пирогу
Во сне выстругивал весло,
И говорил ночами Богу:
«Куда нас, милый, занесло?»

В его душе летели птицы,
Планеты плавали в огне;
И проливались на страницы
Слова неведомые мне.

И я его любое слово
Глотал, забыв и стыд, и срам,
И, как трамвай от Гумилёва,
Летел по призрачным мирам.

Он не терпел вранья и блуда,
Ходил разутым в феврале,
И говорил: «Я не отсюда.
Я лишь проездом на земле».

Смеялись ангелы и черти,
И белых яблонь таял дым…
Он не хотел бояться смерти
И умер страшно молодым.

И я, познав другое зренье,
Ищу неведомой любви,
И все его стихотворенья
Пытаюсь выдать за свои.