Авось сама трудность задачи сотворит чудо, и я смогу… Ну чего уж мелочиться? — Смогу увидеть у Полозковой в подсознательном идеале — только не плюйтесь — ницшеанское метафизическое принципиально недостижимое иномирие.

А что? Ей нравится, Ахмадулина, Бродский, Введенский — все ницшеанцы… Правда, когда я тех так определял, я ещё не был такого экстремистского мнения о ницшеанцах, какое вы, читатель, прочли в предыдущем абзаце. Но… Авось…

Начну с личной ассоциации словам Полозковой «Губы плавя в такой ухмылке».

Я не помню, в связи с чем, мне раз приснился поцелуй, в котором я ощущал вполне существующими только мои и её губы, и чем дальше от них — тем как бы нечто всё менее и менее существующее.

Спустя жизнь меня тянет объяснить сон в соответствии с картиной Корреджо (см. тут), которую я увидел — не помню — до этого сна или после. И объяснить хочется в связи с тем, как я впоследствии воспользовался этим сном: для соблазнения женщины.

Стыдно вспоминать, но надо, раз взялся копаться в глубинах сознания, а может, и подсознания. Я надеюсь, искренность не даст мне сбиться в искусствоведческом поиске.

Она была официанткой в ресторане. В Ялте. Мы с товарищем охотились на женщин. Нас обслуживала одна пухленькая, хорошенькая. Я с ней стал заигрывать, она — клевать, как говорится. Меня в ней привлекала профессия (здоровье работников общепита, должно быть, проверяли, и меньше был риск заразиться). Я дождался закрытия ресторана и пошёл её провожать. Прощаясь у её садовой калитки, я рассказал ей о своём сне. До или после поцелуя с нею, не помню. Но понял, что рассказ её пронял, и она согласилась на свидание завтра вечером. Соглашаясь, она рисковала. Её бывший муж (она с ребёнком ушла от него обратно в мамин дом, возле которого мы и прощались) был каким-то милицейским начальником и продолжал её преследовать, буквально посылая подчинённых за нею следить и отчитываться ему. Она мне показала, и я действительно увидел неподалёку не очень-то и прятавшегося типа. Мой рассказ про сон, думаю, не мой поцелуй, так её впечатлил, что она рискнула, наконец, раз попробовать обмануть слежку.

Сон и меня, полагаю теперь, впечатлил своим контрастом с тем образом жизни — ловеласа — который я вёл. Это был образ гармонии низкого и высокого. А именно таким идеалом (Гармонии), и вдохновлялось Высокое Возрождение (представителем которого был и Корреджо), борясь с Ранним Возрождением, вдохновлявшимся вседозволенностью и развратом после долгого средневекового воздержания.

Не такое же ли чувство гармонии переживала и лирическая героиня стихотворения Полозковой?

Тут будущее время всюду. А я почему-то чувствую, что имеется тут и образ автора, и он рассматривает сцену признания «я» в любви как бывшую с прототипом этого «я», с образом автора, в изрядном прошлом этого образа автора. И потому этому образу автора известно, чем закончилось признание «я» — соблазнением, бросанием девушки соблазнителем и её позором в глазах мещанского окружения. Это не предвидение соблазняемой, знающей по книгам, кино и рассказам знакомых, как это всё бывает в итоге, — думается мне. — Почему мне так думается?

Потому что «я» в момент признания, в момент ТАКОГО опьянения своим королём, не могла «его» видеть настолько со стороны: как гурмана, смакующего «её»-еду.

Я вспоминаю ту официантку. Она подумала: уж больно необычен этот ухажёр. А я ж таки красивая. Я ему могу необычно для него самого нравиться, раз он ТАК говорит. И тогда, — кто знает? — может, я с ним устрою новую жизнь. (Я не предполагаю. Я это вывожу из той пощёчины, что получил от неё при встрече назавтра после того, как она мне отдалась, - вывожу из пощёчины за то, что я признался, что, идя к ней, я заглянул на минутку на танцы.) Целуясь со мной в первый вечер и слушая ТАКИЕ речи, её понесло. Критицизм отказал.

Как и лирической героине стихотворения в тот момент, когда «Губы плавя в такой… [улыбке]/ Что на зависть и королю…». «Ухмылке» — это уже взгляд со стороны. И если это совмещено, то зачем-то! Что хотела этим сказать Полозкова? Не образ автора, а Полозкова?

Образу автора велено создать словом образ общих врагов этой паре, «я» и «ему»: тех, кто «запишут».

Причём ясно, что ни «я», ни «он», ни образ автора с теми мещанами не заодно. Не в пример моей официантке, закатившей пощёчину, не в пример и мне (я устыдился самого себя, счёл пощёчину заслуженной и исчез во имя корреджиевской гармонии низкого и высокого для себя будущего).

Спрашивается, зачем тогда было раздваивать точку зрения в этом стихотворении? Все ж трое едины по мировоззрению: бери от жизни всё, что можешь. Даёшь вседозволенность! — Обычное недоницшеанство. Потому недо-, что идеал достижим. А не принципиально недостижим, как у настоящего ницшеанца (см. выше про метафизическое иномирие, как цель бегства из плохого-преплохого, скучного-прескучного Этого мира).

Не потому ли раздвоенность, что она есть образ третьего, нецитируемого, чего-то совсем необычного?

«Часто летает в Индию, где набирается вдохновения» (https://rustih.ru/vera-polozkova/).

А в Индии — пробуддизм, пассивный демонизм в пару активному, ницшеанскому, с иномирием. Нирвана — вид иномирия. Бесчувственность. Которую как иначе выразить художественно, как не через наоборот, живописуя лаву чувств.

Надо проверить на каком-то другом стихотворении.

Тут пробуддизм уже можно процитировать (он в виде образа): «жить без драм», «живи один», «молчать», «темнота и тишь».

Отказ от заглавных букв тоже говорит о запредельной странности идеала автора (осознаваемой им; ибо писать без заглавных можно в черновике, а не чистовике; про Полозкову же я прочёл, что она сочинённое почти не чёркает). И пробуддизм же как раз и есть такая запредельная странность (как и ницшеанство).

Возразите: Бог с заглавной буквы.

Я, атеист, тоже решил после падения советской власти, когда привычно было (а введено было до нас — по политическим соображениям) писать бог с маленькой буквы и не в междометиях типа «боже мой!», а и имея в виду именно христианского Бога, - я тоже решил писать Бог с заглавной буквы — из уважения к гениальности христианского изобретения. Так буддизм — такое же гениальное изобретение человеческого духа, как и христианство. Почему б Полозковой, осознавая нечто подобное, не отдать должное христианству (мироотношению известному), тем самым призывая к ответному приятию и буддизма с его Бесчувствием, образом чего незаглавные буквы тоже естественно являются. Мы ж не индусы. Для нас буддизм — исключительное.

Жаль, дат нет. Вообще-то меня всегда поражало, что подсознательный идеал, вылившись в текст пусть и нецитируемо, не переходит из подсознания в сознание, а остаётся в подсознании и заставляет продолжать и продолжать сочинять в том же духе. Если б у первого стихотворения была дата создания более ранняя, чем у второго, я б не удивился: совершился переход из подсознания в сознание.

Мне даже пришлось себе нарисовать такого непостоянного психотипа, у которого идеал то в сознании, то в подсознании. Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон…

Должен признаться. Мне пришлось пропустить несколько стихотворений. Не годились для доказательства пробуддизма. Как с этим быть? — Надо объяснить невеликостью дарования, наверно. У Пушкина мне пришлось только одно стихотворение назначить рождённым без подсознательного идеала — «Ответ митрополиту Филарету». Ну а у Полозковой — больше. И то, что вне подсознательного идеала, оно ж может быть вообще, о чём угодно: сознание назначило — сочиняешь. Может быть любая конъюнктурщина. Рифмоплётство.

У Полозковой даже и не конъюнктурщина. Смотрите. В ницшеанство и в буддизм бегут же от крайнего-наикрайнего разочарования в действительности (дальше, чем романтики бегут {всего лишь во внутреннюю жизнь своей распрекрасной души}). Вот Полозкова и честит действительность напропалую.

Как Д. Быков написал:

«Полозкова безусловно и вполне сознательно идет к катастрофе, чтобы сделать из нее стихи. По самой природе ее дара она предпочитает их делать именно из катастрофы, дискомфорта, одиночества и т.д. Ситуация всеобщего признания нужна ей сейчас только для того, чтобы всей душой глубоко окунуться в пошлость, нажраться этой пошлости до полного пресыщения, отринуть ее со страшной силой и обновиться…

То, что Вера делает сейчас, это нормальное такое литературное самоубийство… Я содрогаюсь, читая то, что она пишет в ЖЖ, все эти нагромождения искусственных восторгов, все эти описания собственных успехов, все эти хорошо нам знакомые, через запятую, перечни безумно талантливых друзей и их несмешных острот, и все это взахлеб, и все это с той фальшью самонакручивания, которая распознается мгновенно. Но все это лишь до того этапа, когда она взглянет на себя со стороны (хотя, думаю, смотрит уже сейчас) — и отряхнет с себя весь этот прах мгновенно…

Вопрос, насколько сознательно — или бессознательно — Вера Полозкова погружается сейчас в весь этот ужас, не так уж и важен…» (https://maccolit.livejournal.com/851172.html?thread=17341924#t17341924).

А по-моему, важен. Сознательно погружается. А за сознанием прячется подсознательный буддизм.

1 апреля 2020 г.