Школьная повесть

Меня зовут Вадим Скворцов. Я учусь в обычной школе, в восьмом классе. Сейчас я сижу на уроке физики. Учитель физики — наш классный руководитель, Семен Петрович. Он строгий, но справедливый, за это я его очень уважаю.

Странноватый паренек за партой со мной — мой друг Коля. Коля умный, забавный и очень добрый. Это, конечно, хорошо, но из-за этого я нередко влипаю с ним в ситуации разной степени затруднительности. Например, вчера в библиотеке Коля предложил помочь с книгами, и в итоге мы с ним перетаскали, наверно, тонну фолиантов, да еще передвинули четыре книжные полки. В другой раз он дал Антене — Антону, в смысле, мы его так зовем — на время перемены дорогие наушники, а через неделю я увидел их у ребят из другого класса, пришлось отбивать. Да что говорить, случаев было море. Но, как бы там ни было, Коля хороший человек и отличный друг.

За партой перед нами — Вика и Лика. Вике нравится Коля, а Лике нравятся все, кроме Коли. Когда она строит глазки, похожа на пьяного енота, вот как сейчас.

А вон там сидит Яна, моя соседка по подъезду и подруга детства. Яна еще добрее Коли. Когда мы были маленькими, ее мама как-то раз по совету моей мамы купила новую отраву для тараканов, и Яна их вылавливала и прятала в коробке, чтобы не наелись. Она любит музыку и играет на скрипке. В классе Яну дразнят Мальком за маленький рост, но она не обижается. По-моему, она вообще никогда ни на что не обижается.

Рядом с ней сидит Светка, по прозвищу Стрекоза. Светка веселая, шумная и обожает, собственно, все веселое и шумное. До сих пор не пойму, подруги они с Яной или нет; Светка из тех, кто дружит со всеми и в то же время ни с кем. Она занимается танцами и может танцевать хоть круглые сутки. Кажется, в ней больше энергии, чем способны произвести все электростанции в мире.

Это Вовка, Сюрка, Антена и другие люди, которые мне вроде бы товарищи, а вроде бы и нет. Когда они в школе — с ними весело, когда их нет — в общем-то тоже весело.

А это Борис. Вот кого не хочется ни видеть, ни знать. Почему? Да потому что он наглый, подлый и всегда готов сделать любую гадость. А еще ходит в школу как ему заблагорассудится, день через день, и ничего ему за это не бывает. Ребята прозвали его Боровом; он, правда, не толстый, но глаза точно как у борова — маленькие и мерзкие. Говорят, у него отец крутит большими деньгами. Сам Боров об этом не распространяется, но, судя по его телефону, который стоит больше всех наших вместе взятых, это правда. К нам он перевелся пару лет назад, до этого сменил несколько школ. Сам уходил или выгоняли — не знаю. В общем, вспоминать о нем не хочется.

Звенит звонок — класс оживляется.

— Ребята — внимание! — Семен Петрович похлопывает в ладоши, напоминая о себе. — Минута официальной информации.

Знаю его «минуты официальной информации», растянуться могут на всю перемену.

— Как вы знаете, в этом году наша школа празднует юбилей — пятьдесят лет со дня основания. Через месяц состоится праздничное мероприятие. Мы решили, что от каждого класса будет представлено по два номера. С нас, так сказать, организация, с вас — идеи.

— Идеи есть! — выкрикивает Светка. — Танец!

— Никто не сомневался, — бурчит Вовка. Он всегда ворчит и напоминает мне одного нашего соседа-пенсионера.

— Что ж, неплохо, — Семен Петрович задумчиво скрещивает руки на груди. — Благодаря Свете танцевальные номера — наша сильная сторона. Я не против. В таком случае задача остальных — придумать второй номер.

— Что тут думать, — просыпается Антена. — Давайте снимем видеоролик. Техника же будет?

— Техника будет, тем более многие классы выразили желание делать ролики. Ваше право, снимайте. Единственное условие — ролик не больше чем на три минуты. Детали продумайте сами. На этом все, можете идти.

Собрав вещи, выходим в коридор.

— Что у нас там сейчас?.. — пытаюсь вспомнить.

— Литерату-у-ура, — иронически протягивает Коля, поднимая указательный палец.

— Эй, Колич! — окрикивает нас Антена. — У тебя же вроде хорошая камера? Снимешь, а? Ну, ролик для праздника.

— А может, снимать будет тот, кто предложил? — вмешиваюсь.

— Да мне не сложно, — останавливает меня Коля (до чего простак все-таки!). — А что снимать?

— Не знаю, придумать надо. Сбор сегодня во дворе после уроков! Там и решим.

— Зачем сегодня? Времени полно еще!

— Раньше — лучше! Мы поэтому никогда не успеваем, что затягиваем. Так что сегодня! А с тебя — камера! — хлопнув Колю по плечу, Антена убегает вперед. Он за все так берется: сначала — пыл, потом остыл.

— Ты зачем согласился? — обрушиваюсь на Колю. — Получится, как вчера с библиотекой! Все на тебя спихнет.

— Брось! — отмахивается. — Как следует он все равно не сделает.

— Идея его, пусть он и отвечает!

— Тебе что важнее — качество или принципы?

— И то, и то важно, но мне надоело, что всё всегда вешают на тебя!

— Хватит, заходи уже, — Коля вталкивает меня в дверь класса. В одном мягкотелый, в другом — непрошибаемый!

В литературном классе мы с Колей сидим у стены с портретами. Из них я, к своему стыду, узнаю только три: Пушкина — потому что это Пушкин, Толстого — потому что он похож на нашего соседа (того, который ворчит, как Вовка), и Чехова, который чем-то напоминает Колю, только чем — объяснить не могу.

Алина Алексеевна, учительница литературы, — высокая худощавая женщина с голосом нараспев. У нее какой-то загадочный возраст: она кажется то молодой, то старой, то средних лет, а сколько ей на самом деле — никто не знает.

— Итак, сегодня мы заканчиваем «Капитанскую дочку» Александра Сергеевича Пушкина, — начинает она после звонка своим певучим голосом. — Сразу скажу: вашим домашним заданием будет сочинение. Тема сочинения — эпиграф к произведению: «Береги честь смолоду». Я хочу, чтобы вы не только написали о значении этой пословицы применительно к повести Пушкина, но и высказали свои личные мысли о том, что такое честь и почему ее нужно беречь. Понятно задание?

Класс вяло кивает.

— Вот и хорошо. А теперь начнем урок. — Алина Алексеевна бесшумно, как тень, опускается на учительский стул.

Опять сочинение. И снова в духе Алины Алексеевны. Она всегда требует писать «личные мысли», а понравившиеся потом зачитывает в классе. Не помню, по каким произведениям, но мы уже писали про любовь, веру, страх, совесть; теперь вот про честь надо. Меня всегда интересовало: неужели Алине Алексеевне нравится читать вечное вранье? Неужели она и вправду думает, что все возьмут и честно выложат, что для них страх, любовь, совесть и так далее? Ну, Коля, может быть, Яна тоже, иногда я стараюсь, еще пара-тройка человек — остальные-то что от себя написать могут? Боров, например, у которого совести и страха вообще нет? Или Светка, у кого единственное, к чему она относится серьезно, — танцы? Или девчонки, которые каждый день откапывают глупейшие цитаты о любви и придумывают себе несуществующие страсти, а сами-то никого никогда не любили, разве что себя. В общем, смысла в этих заданиях не вижу.

***

После уроков по приказу Его Величества Антены Всюдусующегося сидим на школьном дворе. Двор у нас небольшой, но уютный: и деревья есть, и турники, и клумба, и три скамейки, и длинная широкая лавка под кленом — наше любимое место для сборищ. Помню, как мы в третьем классе устроили прыжки через эту лавку. Выиграл Антена, потому что у него уже тогда ноги были, как у цапли. А Коля упал и разбил нос.

— Итак, что будем снимать? — опершись руками на колени, диктаторским тоном спрашивает Антена.

— Нужно что-то простое и в то же время не как у других, — рассуждает Коля вслух. — Допустим, чтобы каждый какое-нибудь оригинальное поздравление сказал.

— Банально! — угрюмо басит Вовка. — Вот и получится, как у других!

— А если песню? — предлагает Сюрка. — Придумаем слова, подберем музыку, сыграем и споем.

— Хором, что ли?

— Можно хором, а можно — каждый по кусочку.

— И кто слова будет сочинять?

— Кто снимает, тот и сочиняет, ясное дело! — Антена встает, вытягиваясь во весь рост. — Колич, сделаешь?

— Нет уж! — говорю. — Сочинять будем все. Придумаем мотив и размер, и каждый сочинит по куплету. Можно один куплет на двоих. Так будет честно.

— Согласен, — кивает Сюрка. — Мотив подберу я, а с вас — слова. И остальным передайте.

Ребята соглашаются. Вдруг чья-то рука как обхватит мне шею — дохнуть не могу! И Колю тоже — хвать!

— Что, мальчики, потанцуем? — раздается звонкий голос у самого уха.

— Светка, с ума сошла… задушишь…

— Прости, не рассчитала, — отпускает; любит она внезапно наскакивать! — Так будете танцевать с нами?

— В каком… смысле? — смущается Коля, потирая шею. При ней у него всегда краснеют уши.

— В смысле выступать с нами будет кто-нибудь? Или опять одни девочки?

— У тебя, Стрекоза, только танцы на уме, — усмехается Антена.

— А как иначе? Танец — это жизнь! — Света взмахивает правой рукой, щелкнув пальцами. — А жизнь — это танец! — Взмахивает левой. За ее спиной замечаю Яну.

— У кого танец, а у нас песня, — Антена важно подбоченивается.

— Значит, и песню, и танец нельзя?

— Нет.

— Почему?

— Потому!

— Да вы просто ленивые! Ладно, одни справимся. Пока всем! — развернувшись, Светка вприпрыжку мчится к калитке. Им с Антеной обоим подошло бы почетное звание «Сверло Класса».

— Нравится же она тебе! — Сюрка толкает Антену в плечо.

— Кто нравится? Эта чокнутая Стрекоза? Да я… Да мне… Мне этот дуб скорее понравится! — возмущается тот. Лицемер! Сам-то класса со второго за ней бегаешь!

— Антон, это клен, — поправляет Коля. Уши у него все еще красные.

— Все равно! Дерево, в общем! Оно хоть на месте нормально стоит, а не скачет, как бешеное!

— Э, ребят, вообще-то ее подруга здесь, — замечает Вовка, кивком указывая на Яну, молча стоящую в стороне. Меня ждет? Яна стеснительная, как не знаю кто. Есть такие морские организмы — забыл, как называются, на цветы похожи, — до них чуть дотронешься, и они тут же съёживаются и закрываются. Точь-в-точь Яна, только ее и трогать не надо, она и так постоянно ёжится. В школе, наверно, не стесняется только меня, даже со Светкой скованная. Борюсь, борюсь с ней, да как об стену горох.

— Идешь домой? — обращаюсь к ней.

— Да, а ты?

— Тоже, наверно. Мы уже закончили.

— Пойдем вместе?

— Пошли. До завтра, ребят! — прощаюсь со всеми, вставая.

— Давай! Про куплет не забудь! Сдавать мне! — командует Антена.

— Будет музыка, будет куплет! — отвечаю. Интересно, а он-то хоть что-нибудь делать собирается? Вечно строит из себя главного, а работать должны другие.

— Что за куплет? — интересуется Яна.

— Для песни к школьному юбилею. Будем песню записывать на видео.

— Здорово! А я опять буду играть, аккомпанировать девочкам.

— Ну-у, раз играть будешь ты, на танец можно и не смотреть.

— Спасибо, конечно… Но мне еще далеко до хорошей игры.

— Да сколько можно быть такой неуверенной в себе? Придушить тебя иногда за это хочется.

— Не надо меня душить! — улыбнувшись, Яна закрывается от меня с притворным испугом. Так, время ее растормошить.

— А вот я тебя сейчас ка-а-ак… — наступаю на нее. Засмеявшись, она пятится к калитке. Когда я ее почти поймал, сзади раздается ехидный скрип:

— Посмотрите-ка! Наша сладкая парочка!

Оборачиваюсь: Боров. Внутри сразу как струна натягивается.

— Что тебе? — говорю.

— Мне — ничего. А вы — хоть до дома дотерпели бы что ли. Или тебе уже никак?

— Мне тебя терпеть уже никак! Не уберешься сам — уберу тебя… сам!

— Понял-понял, не мешаю! — издевается. — Только смотри, Малька не раздави, а то она тебя не выдержит. Меня б еще выдержала, а вот тебя…

Моя внутренняя струна с треском лопается.

— Ах ты… — собираюсь броситься на него, но Яна хватает меня за рукав.

— Стой, не надо!

Нагло ухмыляясь, Боров уходит. Смотрю ему вслед — так и хочется запустить чем-нибудь, да потяжелее. Не может просто пройти мимо, не ляпнув какую-нибудь гадость! Точно питается злостью других. Неужели можно испытывать наслаждение от того, что тебя ненавидят?

— Ты зачем меня удержала? — кричу на Яну. — Тебе не надоели его гадости?

— Надоели, — спокойно отвечает. — Но драки он и добивается, поэтому сейчас просто не обращай внимание. Иногда лучшая борьба — равнодушие.

— Равнодушием прикрывается тот, кто боится борьбы! Тру́сы молчат!

— А может, кому-то трудно бороться с собой? — Яна взглядом намекает на меня. — И проще накинуться с кулаками, чем промолчать?

— По-твоему, значит, это все нужно терпеть?

— Нет, но… Все имеет свою причину. Может, он так мстит за то, что с ним никто не общается. Он же все время один! Вы когда-нибудь с ним хоть заговаривали?

— Пф! Миллион раз! Только кроме гадостей ничего не слышали. Спросишь его, там, «как дела?». А он тебе: «Не твое дело». Как тут общаться?

— А вдруг у него что-то произошло? Или сейчас происходит? Поэтому…

— По-моему, ты слишком хорошо о нем думаешь! И вообще о людях хорошо думаешь!

— А ты во всех видишь одно плохое!

— Не во всех. В тебе же не вижу! В Коле тоже не вижу, хотя иногда он меня раздражает. Особенно когда сажает всех себе на шею.

— Слушай, я это… Спросить хотела…, — мнется. — Как ты думаешь, Коле нравится Света?

— С чего такие мысли?

— Мне так показалось. Может, я ошибаюсь, конечно…

— Думаю, не ошибаешься.

— А ты у него не спрашивал?

— Нет. Не хочу в душу лезть. Захочет — сам скажет.

— Ясно… Я у Светы тоже не спрашивала. Она, по-моему, вообще не различает мальчиков и девочек. Для нее все равны и все друзья.

— Зато с ней легко общаться.

— Это правда! Вообще я иногда ей завидую. Она веселая, открытая… И всегда чему-то радуется. Я бы тоже хотела всему радоваться.

— Так что мешает?

— Не знаю. Не получается как-то.

Уставившись вниз, Яна замолкает. Чок! — чок! — чмокают ее сапожки, раздавливая густую слякоть. Опять киснет… Позлить ее что ли для встряски?

— Честно говоря, — делаю глубокомысленное лицо, — наверняка, показное это все у Светки. Люди вообще лицемеры и лжецы.

Эффект мгновенный: Яна отмирает и, раздраженно сжав губы, замахивается на меня перчаткой:

— Какой ты все-таки вредный!

— Иногда вредным быть полезно! — увернувшись, отбегаю от нее.

— Теперь моя очередь тебя душить!

— Не дотянешься!

— А я прыгаю высоко!

Яна пускается за мной. Только у нее и перчаткой до меня достать не получается: стоит мне сделать шаги пошире — и она уже не догонит. В коротком рыжем пальто, на маленьких цокающих каблучках, она напоминает олененка. Слякоть вокруг нас разлетается вязкими брызгами, и на асфальте остаются причудливые следы-звездочки. Яну поддразнивать — одно удовольствие! Сразу на человека становится похожа, а не на съёжившийся морской цветок. Когда мы вдвоем и веселимся, всегда забываю, что мы с ней не родные. Раньше каждый день вместе ходили и в школу, и домой: наши мамы по очереди провожали и забирали нас. В первом классе все даже думали, что мы брат и сестра, а когда узнали, что нет, начали дразниться. Яне было все равно, а меня это жутко злило, и я на какое-то время перестал с ней общаться, даже после уроков. Правда, долго не выдержал: мне быстро стало скучно и как-то не по себе — пришлось идти извиняться. Я обожал с ней играть; хоть она и девчонка, но с ней всегда было интересно и весело. Помню, как она разрешила открутить голову одной из своих кукол и надеть на резиновую змею — получилось отличное чудовище. А у другой куклы резиновые руки были так похожи на пиявок, что мы вытащили их из туловища и покрасили черным фломастером.

Наконец, наш подъезд. Подбегаю первым, тяжело падаю на дверь. Раскрасневшаяся и задохнувшаяся Яна облокачивается на косяк. Дав ей перевести дух, открываю дверь и пропускаю ее вперед.

Лифта у нас нет, поэтому приходится подниматься по лестнице. Впрочем, мы уже привыкли. Янина квартира этажом ниже моей. Подойдя к двери, Яна вдавливает кнопку звонка, и раздается звучный треск.

— Слышу-слышу! Иду-иду! — доносится из квартиры. Дверь открывает Янина бабушка; родители у Яны в командировке, поэтому сейчас они с бабушкой вдвоем.

— Здрасьте, Любовь Витальна! — здороваюсь с ней.

— Аа, Ва́дичка! Заходи скорее!

— Спасибо, я… в другой раз как-нибудь.

— Жалко-жалко… А раньше как из школы — так сразу к нам!

Улыбнувшись, молча развожу руками.

— Растете вы, деточки, растете… Сами-то этого не замечаете, а мы смотрим на вас и удивляемся. Вроде вчера с Яночкой во-о-от такие были, а теперь взрослые совсем! Тебя, Вадичка, твоя мама еще грудным приносила: посидите, Любовь Витальевна, мне в магазин отойти… И я тебя клала в кроватку рядом с Яночкой, ты с ней всегда спокойно спал, никогда не кричал. Только один раз, я тебе пеленочки вовремя не поменяла, и ты…

— Бабушка! — обрывает Яна, поправляя шапку. Когда она смущается, всегда поправляет шапку или ободок.

— Хорошо-хорошо! А на улице вас постоянно принимали за сестричек, представляешь, Вадик! У тебя зимой была такая шапочка, ты в ней так походил на девочку!

— Бабушка, ты уже рассказывала…

— Надеюсь, теперь не похожу, — говорю. — До завтра, Ян! До свидания, Любовь Витальна!

— Заходи, Вадичка, не стесняйся!

Поднимаюсь к себе. Любовь Витальевна, конечно, золотой человек, но эти ее наплывы воспоминаний… Мда. Хотя кто знает, может быть, в ее годы и мы будем умиляться таким вещам?..

***

Вечером сижу за уроками в гостиной. Из чуть приоткрытого окна чувствую холодную, освежающую струйку воздуха, уже с тонким, приятным запахом скорой весны. Я почти закончил — осталось сочинение.

«Береги честь смолоду», — перечитываю тему. Там вроде нужно, что такое честь… Честь, честь… Есть слова, которые сто лет знаешь, а значение толком объяснить не можешь. Каждый раз с этими сочинениями мучаюсь! Про страх, любовь еще как-то выдумал, а честь… Сейчас, по-моему, и слово-то это никто не говорит. Кроме как в литературе, я его нигде не встречал. Почему, интересно? Одни слова уходят вместе с предметами, какой-нибудь там «кафтан», например, а честь-то вроде не предмет, куда делась она?

— Трудишься? Молодец! — вздрагиваю от папиного голоса. Я и не заметил, как он пришел с работы.

— Привет, пап.

В гостиной папа садится на диван и открывает ноутбук.

— Кошмар… Кошмар… Какой кошмар… — бормочет; видимо, новости читает. Он, когда приходит, всегда сначала читает новости и только потом идет ужинать.

— Пап! Как бы ты сказал, что такое честь? — спрашиваю.

— У! С чего вдруг такой вопрос?

— Для сочинения нужно.

— А как бы ты сам сказал?

— Ну, я бы сказал… Что-то вроде доброго имени.

— Доброе имя — это хорошо. Но не только.

— А что еще?

— Я бы сказал, честь — это то, за что ты можешь себя уважать, — выглядывает на меня из-за ноутбука. — Доброе имя прежде всего перед самим собой. Если тебе есть, за что себя уважать — будут уважать и другие.

— А за что можно себя уважать?

— Это у каждого свое, — папа снова опускает взгляд в экран. — Один — за одно, другой — за другое…

— А ты за что себя уважаешь?

— Ну, так сразу не скажешь. Думаю, найдется, если поразмыслить. Кошмар, кошмар, ох-ох-ох… — папа снова погружается в новости.

Интересно, а у меня найдется, за что себя уважать? Что надо для этого сделать? И как понять, что уже сделал?

Ладно, пора писать. Взяв ручку, начинаю: «Честь — это то, за что человек себя уважает». Нет, стоп… Кажется, папа сказал «может уважать». Какая, собственно, разница? Хотя… Уважают себя люди не всегда за хорошее. Вон Боров, небось, доволен собой за свои гадости! Получается, за что человек «может», то есть «имеет право» себя уважать. Исправляю. А что дальше? Что-то вроде «за хорошие поступки», ля-ля-ля… Банальщина! Да и не всегда они делаются искренне, поступки эти хорошие. Скорее, как раз для того, чтобы другие уважали. Взять хоть Антену: корчит из себя невесть кого, а сам обычный пустобрёх. А если хорошее делается искренне, этого, наоборот, не ценят или вообще не замечают. Сколько раз Коля ребят выручал, хоть бы спасибо кто сказал… Да и не заметно, чтоб и он себя как-то уважал. Странно получается: есть, за что уважать — другие не уважают, нет — уважают. И что из этого честь, спрашивается?

Хватит размышлений. Чем больше думаешь, тем сильнее запутываешься. Собственно, на вопрос «Что такое честь?» я уже ответил, теперь можно и к самой «Капитанской дочке» перейти. Кстати, Маша Миронова чем-то на Яну похожа. Такая же добрая и хорошая. А Швабрин — на Борова, такой же подлый и мерзкий. Наверно, пора заглянуть в учебник: свою — ну, или почти свою — мысль я написал, долг чести выполнен. Остальное и по учебнику сгодится.

Домучив сочинение, с чистой совестью ухожу в свою комнату и падаю на кровать. Темно. Снизу слышится скрипка — Яна играет. Сколько лет меня убаюкивают эти звуки… Яне всегда разрешали играть допоздна, потому что под ней живет полуглухой дед, тот самый ворчун, а моих родителей это никогда не беспокоило. Поначалу, правда, ее упражнения были невыносимы — хотелось проломить пол и сбросить ей на голову какой-нибудь шкаф. Впрочем, потом у Яны получалось все лучше, и сейчас ее игра просто великолепна.

Тут мне приходит в голову одна идея — встаю. Набросив на плечи ветровку, иду к порогу.

— Ты куда на ночь глядя? — встречаю маму в коридоре.

— К Яне спущусь. Скоро приду.

— Только не задерживай ее, уже поздно.

— Знаю.

Спустившись по лестнице, звоню в дверь. Как всегда, открывает Любовь Витальевна.

— Добр…

— Тихо, тихо, Вадик, Яночка играет! — судорожно шепчет Любовь Витальевна. — Заходи, только не отвлекай ее сразу.

Стараясь не шуметь, прокрадываюсь в комнату Яны и становлюсь в дверях. Хотя, по-моему, о тишине можно и не беспокоиться: когда Яна играет, мир вокруг для нее просто не существует. Рухни стены сейчас — не заметила бы. С зажмуренными глазами и приоткрытыми губами, прижавшись к скрипке, она плавно тянет смычок, другая рука проворно бегает по струнам. Кажется, вся жизнь из ее лица перешла в руки. Играет она, конечно, здорово, но сама музыка не очень, от такой хочется то ли плакать, то ли спать.

На секунду Яна приоткрывает глаза. Увидев мою тень, она невольно вскрикивает, и музыка обрывается.

— Ты что! Напугал…

— Извини, не хотел. Классно играешь!

— Спасибо. Тебе нравится мелодия? Эту я сама придумала. Называется «Беззвездная ночь»…

— Красивая. Только больно грустная.

— Не грустная! А лири-ическая!

— Ну раз лири-ическая… — развожу руками. — Это… я чего зашел…

Вдруг просьба, с которой я пришел, показалась мне какой-то глупой и нелепой. Но что поделать, раз побеспокоил человека — придется говорить.

— Это… Ты музыку свою… никогда не записывала? — спрашиваю.

— В смысле?

— В смысле на диктофон, например. Есть у тебя записи?

— А-а.. Есть некоторые, а что?

— Можешь прислать?

— Если нужна классика, я тебе лучше в интернете найду, в гораздо лучшем исполнении.

— Не надо в интернете, свое пришли. Мне только как ты играешь нравится. И классику, и эту, лири-ическую…

Яна пожимает плечами:

— Хорошо.

Пристроив скрипку обратно на плечо, она продолжает играть. К счастью, Яна не имеет привычки задавать лишние вопросы. Если бы спросила сейчас, зачем мне ее записи, я бы не знал, что сказать. Просто представил, вдруг однажды настанет вечер, когда не будет ее музыки — разъедемся, например, или она перестанет играть в это время… Неуютно будет, я слишком привык. Поэтому пускай у меня все останется. На всякий случай.