* * *
В маленьком городе детства
люди болеют,
кто-то на что-то надеется,
мама стареет...
Солнце осветит, как прежде,
дно нашей улицы,
выйдет походкой небрежной
кот и зажмурится,
он на крыльцо ляжет,
лапы свои свесит.
Деревом пахнет влажным,
близок к исходу месяц.
Месяц какого года,
осени или лета,
от моего ухода
сколько прошло рассветов?
Пыль на дороге вянет
после машины быстрой,
летний рассвет ранний
светом пронзил листья.
1982
* * *
Покой и свет украинского дома.
Однообразное шумит веретено.
Здесь чёрной ночью белая истома
Завешивает чистое окно.
Здесь не теряют, не скорбят, не плачут...
Благословенен тихий уголок.
Здесь цветом абрикосовым удача
Цветёт и опадает на порог.
* * *
Я в дом вошла, вода цвела в стакане
бутоном розы, и портрет смотрел
недоумёнными, застывшими глазами
в свой прежний дом, в свой прожитый удел.
Сосновый пол, осеннее пятно
немого света, пролитого долу.
Ужель и после смерти суждено
не утолить духовный вечный голод?
Ужель и я умру, и много лет
из рамы чёрной чёрного портрета,
не зная истины, смотреть я буду в свет,
не находя желанного ответа?
* * *
Как хорошо молчать!
Молчанье вес имеет.
Не то, что пустота!..
На сахарны уста
Поставлена печать.
Пускай душа умнеет!
29.10.2008
В Крещенье
1
Ясный, прекрасный,
пахнущий счастьем,
талой водой,
что на снег проливалась,
в капле которой
весна отражалась...
Многоочитый, крылатый,
умытый,
звонко звенящий, звучащий
молитвой,
звяканьем, шорохом, банкой
разбитой...
В ёлках, в иголках... Из чуда,
из сказки...
Чистый, январский,
с выходом царским!..
Рáвно — Небес и Земли удивленье,
а у купелей — столпотворенье...
2
Щёки стегает ветер —
плетью.
Жжёт нутро агиасма —
счастьем...
Встали Земля и Небо у мировой плотины.
Белый слетает голубь.
Глас окликает: «Сыне!»
Видишь, Спаситель мира
не опалил крещеньем,
а напоил, в смиреньи...
* * *
На магазинном пятачке,
на тусклой улочке саранской
я вспоминаю с постоянством
о бомжеватом старичке.
Как он стоял, как он просил,
с хмельной улыбкой окаянства,
схватив монету, как вопил:
«Моя княгиня марсианская!..»
И этот странный титул мне
пришёлся впору в день пустынный.
Мы с ним стояли на луне —
два марсианина простые.
И винно-водочный отдел —
его похмелья пункт конечный —
куда-то в космос отлетел,
закрывшись покрывалом млечным.
С самим собой он шутковал,
юродивый, как на театре,
и подаянье собирал —
в своей космической тиаре.
Но не шуткарь зануда-бес!
Крутясь вокруг в пространствах злачных,
не даст достичь ни звёзд коньячных,
ни звёзд небес.
Располовинясь, раздвоясь,
живёт в бреду, на обе жизни,
земной юдоли соотчизник,
мой марсианский бедный князь.
В Успенье
Мати во гробе, а я — в голубой косынке...
Всю-то печаль возверзу на Господа Бога.
Мне только радость, а Богу —
пускай поминки.
Взятки-то гладки с меня, больной и убогой.
Как же томлюсь я в своём безответном веселье!
Удочерённая Матерью Божьей —
в нагрузку.
Всё бы мне петь да играть на детской
свирели,
Тешить и нежить свои прихотливые
чувства.
Вот ведь дитя какое мировой утробы!
Вот ведь любимое как — душа и кровинка.
С вечной своей улыбкой стою у гроба
В платье таком нарядном
и голубой косынке.
Нынче же праздник! Сытный,
хмельной и добрый.
Справим успешно. Всё выполним
чин по чину.
Праздник? Но оттого лишь, что
Мать — во гробе!
Сладость? Но оттого лишь, что
горечь — Сыну!
* * *
Как светляки сияют спутники,
и звёзды гроздьями висят.
Мы — странники, мы — путники.
Мы вышли в сад.
И мирозданием объятые,
летим — снаружи и внутри...
Крылатые —
до утренней зари.
Пред тайною — как дети малые...
Вся отстранённая — луна...
Душа — таинственно реальная —
трепещет рыбкою со дна.
Орут лягушки в праве искреннем
орать, перекрывая тишь.
А мы с тобой — как будто вымысел...
Всего — лишь...
В ночь на 21 мая 2011