Жара.

Сиеста.

Я сижу на залитой солнцем площади забытого богом итальянского городка Локри перед собором Святого Франциска Ассизского и тупо разглядываю изъязвленную временем каменную колонну.

Колонну венчает обсиженная голубями Дева Мария с младенцем на руках. Удивительным образом голубиный помет не попадал на святые одежды девы, а образовывал вокруг колонны что-то наподобие нимба, как над головами святых. Не знаю, что было тому причиной, возможно, сам нимб святой с крохотными шипами, зло колющими лапки несчастных птиц, или что другое, но чудо было налицо. Я давился, чтобы хоть как-то взбодриться от измотавшего зноя, третьим капучино за день. И не знаю, с какого рожна: то ли осоловел от жары, то ли от благоговения увиденного, то ли кофе перепил… но вдруг явственно увидел своего закадычного друга, Серёгу Честнакова — усатого любителя бардовской песни и женщин, особенно замужних… Пять лет как мертвого.

Увидел совершенно отчетливо, вот как этого типа за соседним столиком в абрикосовом поло, слизывающего нутеллу с корнетто. Серёга лежал на боку, спиной ко мне, подложив левую руку под ухо, придавленный сочащимися водой серыми холодными глиноземами Санкт-Петербурга на глубине в два метра. «Слава богу, — еще подумал я, — спиной ко мне». Отчего-то лица Серёги мне видеть не хотелось.

Возможно, причиной «Явления Серёги» были величественные двери собора. Высокие, кованые, похоже, недавний заказ Ватикана, и, как поощрение современному искусству, исполненные в неканонической, жесткой, динамичной пластике.

На правой створке дверей были изображены муки Господни: избиение плетьми, тяжкий путь восхождения на Голгофу, распятие… На левой — святые деяния Господа и содеянные им чудеса. И в самом низу — воскрешение Лазаря.

Возникла неловкая пауза: я переводил взгляд с Серёги то на восставшего из мертвых Лазаря, то на Деву Марию… Площадь замерла… Голуби на Святой Деве разом перестали ворковать и гадить и теперь крутили своими острыми змеиными головками вслед за мной: Лазарь, Серёга, Дева Мария… и обратно…

«Может, попросить… — Я пододвинул к себе чашечку капучино и взял пакетик с тростниковым сахаром. Покрутил. — Одним Лазарем больше, одним меньше…» Серёга начал медленно вынимать руку из-под уха и медленно поворачиваться ко мне… «А похоже, тебе это не очень хочется…» — поймал я себя на мысли. Серёга замер. И вдруг запел. Своим низким, с хрипотцой голосом: «…Что мне модницы-кокетки, повторенье знатных дам…»

«Голос все тот же, — растроганно прислушивался я. — Хотя немного осип. А может, все же попросить?..» Но отчего-то в голову полезли все эти истории очевидцев про то, как воскрешенный вечно болтался потом как неприкаянный, в пропитанных гноем бинтах, был некстати и смердел… И вообще, похоже, из этой затеи с воскрешением ничего путного не получилось.

«Ночью с нею, то и дело, платье прочь, и к телу тело, есть ли время отдыхать…» — уже еле слышно безнадежно дотягивал Серёга.

Я с облегчением неспешно надорвал пакетик с сахаром: хрусткие коричневые кристаллики шурша посыпались, продавливая упругую пенку капучино. Образовали воронку, куда и соскользнули, легко, как в бане баба с намыленной жопой по полатям, и эта моя нелепая идея с Серёгой, и вдруг накатившее разом чувство вины: а я-то живой…

— А я-то — живой! — сделал я большой обжигающий глоток густого ароматного кофе. И разом ожила залитая солнцем площадь, загомонили посетители баров, разом заворковали и начали гадить голуби на Мадонне… Мой взгляд пошарил по площади и уставился в двух сидящих рядом немок: тощую воблу и пышечку. На немках были свободные спортивные хламиды цвета хаки и огромные синие мартинсы. Взгляд протиснулся между их джинсовых бедер и уперся в витрину магазина женского белья «Интимиссими».

— Надо же, Серёга… — разглядывал я витрину: изящный манекен в канареечном ажурном белье фривольно откинулся на обтянутый алой кожей диван. — Как бежит время?!. А в том году в моде был оливковый.