Lord Falkland Mr. Hampden

Lord Falkland. Are not you surprised to see me in Elysium, Mr. Hampden?

Lord Falkland. Что, миляга, не ожидал меня увидеть здесь в Элизиуме?

Mr. Hampden. I was going to put the same question to your lordship, for doubtless you thought me a rebel.

Mr. Hampden. Чего нет, того нет. И все же ваше лордшипство позволит задать мне ему несколько вопросов? Ведь в вашем представлении я отъявленный экстремист.

Lord Falkland. And certainly you thought me an apostate from the Commonwealth, and a supporter of tyranny.

Lord Falkland. Ну а для вас я, конечно, тварь продажная, пособник диктатора.

Mr. Hampden. I own I did, and I don't wonder at the severity of your thoughts about me. The heat of the times deprived us both of our natural candour. Yet I will confess to you here, that, before I died, I began to see in our party enough to justify your apprehensions that the civil war, which we had entered into from generous motives, from a laudable desire to preserve our free constitution, would end very unhappily, and perhaps, in the issue, destroy that constitution, even by the arms of those who pretended to be most zealous for it.

Mr. Hampden. Где-то так и я не удивляюсь газировочной резкости суждений обо мне. Бурление времени, в котором нам довелось жить лишило нас нашей юношеской чистоты и иллюзий. И все же признаюсь, что просматривая в преддверии смерти свою жизнь, я начал понимать, что в действиях моих сторонников было немало такого, что до некоторой степени оправдывало вашу озабоченность. Увы, гражданская война, которую мы развязали, исходя из самых чистых побуждений, из желания сохранить нашу демократическую конституцию, привела к весьма печальным последствиям, и, возможно, как раз и разрушила конституции и теми самыми руками, которые наиболее рьяно голосовали за ее сохранение.

Lord Falkland. And I will as frankly own to you that I saw, in the court and camp of the king, so much to alarm me for the liberty of my country, if our arms were successful, that I dreaded a victory little less than I did a defeat, and had nothing in my mouth but the word peace, which I constantly repeated with passionate fondness, in every council at which I was called to assist.

Lord Falkland. И я признаюсь честно, что я вижу, что при дворе и в королевском лагере, слишком многое вызывало во мне озабоченность по поводу свободы нашей страны. Я иногда даже ужасался по поводу нашей победы, скорее желая поражения нашей партии. Единственное, что я мог противопоставить безумию обеих сторон, это слова мира и согласия, которые я не уставал повторять со страстью в каждом своем выступлении, будь то в парламенте, будь то в королевском совете.

Mr. Hampden. I wished for peace too, as ardently as your lordship, but I saw no hopes of it. The insincerity of the king and the influence of the queen made it impossible to trust to his promises and declarations. Nay, what reliance could we reasonably have upon laws designed to limit and restrain the power of the Crown, after he had violated the Bill of Rights, obtained with such difficulty, and containing so clear an assertion of the privileges which had been in dispute?

Mr. Hampden. Я так же страстно, как и ваше лордшипство желал мира, но я не видел никаких возможностей к тому. Неискренность короля и влияние королевы делали невозможным доверие их декларациям и обещаниям. Ну вот как, спрашивается мы могли полагаться на законы, ограничивающие полномочия короны и власть короля, если был в наглую нарушен Билль о правах, добытый с таким трудом и как раз содержащий в ясной и четкой формулировке те самые привилегии, о которых мы бес конца диспутировали?

If his conscience would allow him to break an Act of Parliament, made to determine the bounds of the royal prerogative, because he thought that the royal prerogative could have no bounds, what legal ties could bind a conscience so prejudiced? or what effectual security could his people obtain against the obstinate malignity of such an opinion, but entirely taking from him the power of the sword, and enabling themselves to defend the laws he had passed?

Если Карл без зазрения совести мог нарушить Акт парламент, как раз определяющий пределы королевских полномочий и только потому, что ему втемяшилось в голову, что королевская власть в принципе не может иметь никаких ограничений, то какие законные препоны могли остановить его произвол? И какие законные гарантии могли иметь подданные против такого злобного умонастроения? Единственным средством для людей защитить свои права, те самые права, которые он вроде бы даровал подписанными им же самим законами, было взяться за меч и своими силами обеспечивать себе свои права.

Lord Falkland. There is evidently too much truth in what you have said. But by taking from the king the power of the sword, you in reality took all power. It was converting the government into a democracy; and if he had submitted to it, he would only have preserved the name of a king. The sceptre would have been held by those who had the sword; or we must have lived in a state of perpetual anarchy, without any force or balance in the government; a state which could not have lasted long, but would have ended in a republic or in absolute dominion.

Lord Falkland. Да какая-то правда в вашем мнении наблюдается. Только вот в чем заковыка. Отобрав у короля исполнительное право меча, вы в реальности разрушили само это право. Вы конвертировали монархию в анархию, и если бы король подчинился вам, он бы остался королем только по названию, как это и случилось в Англии позднее: в стране полный бардак с брекситом, а королева как воды в рот набрала, и никто и никак. Скипетр должен держать тот, кто может держать меч, иначе страна будет постоянно соскальзывать в анархию. И не будет силы, которая сможет выправить дисбаланс интересов и взаимных претензий партий. Такая ничем не сдерживаемая демократия рано или поздно выльется в диктатуру, что и случилось в Германии в 1933 году.

Mr. Hampden. Your reasoning seems unanswerable. But what could we do? Let Dr. Laud and those other court divines, who directed the king's conscience, and fixed in it such principles as made him unfit to govern a limited monarchy though with many good qualities, and some great ones let them, I say, answer for all the mischiefs they brought upon him and the nation.

Mr. Hampden. На ваши замечания трудно возразить. Но что было делать? Пусть бы попробовали др Лод и вся эта придворная поповская шайка, которые управляли королевской совестью и утверждали его в тех принципах, которые делали его непригодным для управления ограниченной монархией несмотря на все его личные достоинства, так вот я говорю, пусть попробуют они ответить за все те гадости, которыми они, паскуды, обложили английский народ.

Lord Falkland. They were indeed much to blame; but those principles had gained ground before their times, and seemed the principles of our Church, in opposition to the Jesuits, who had certainly gone too far in the other extreme.

Lord Falkland. Есть за что их обвинять, сознаюсь. Но те принципы, из которых они исходили, были заложены в основы нашего государства задолго до них и должны были противостоять победоносным тогда в Европе идеям иезуитов, которые стремились к экстремизму другого рода.

Mr. Hampden. It is a disgrace to our Church to have taken up such opinions; and I will venture to prophesy that our clergy in future times must renounce them, or they will be turned against them by those who mean their destruction. Suppose a Popish king on the throne, will the clergy adhere to passive obedience and non-resistance? If they do, they deliver up their religion to Rome; if they do not, their practice will confute their own doctrines.

Mr. Hampden. Это позор нашей церкви исповедовать принципы высокой церкви, которая должна быть выше любой власти. Рискну пропрогнозировать, что эти принципы либо подведут Англию под цугундер, либо в недрах самой церкви здоровые силы откажутся от них, что и случилось при Виктории. Ну представьте себе на троне короля-католика. И что простые церковники так и будут ему покорно подчиняться и не возбухнут по его адресу? Если они будут подчиняться такому королю, то все дела нашей страны будут решаться в Риме, а законы диктоваться брюссельскими бюрократами. А если не подчиняться, то это будет противоречить самой сути высокой англиканской церкви.

Lord Falkland. Nature, sir, will in the end be sure to set right whatever opinion contradicts her great laws, let who will be the teacher.

Lord Falkland. Естественные человеческие стремления или, как учил Маркс, объективные законы исторического развития, заставят людей противостоять любыми законам, если их принципы будут противоречить этим интересам. причем подчас в самой экстравагантной форме. В громадной азиатской варварской стране люди умудрились даже вырвать с корнем демократию под лозунгом ее защиты от экстремизма.

But, indeed, the more I reflect on those miserable times in which we both lived, the more I esteem it a favour of Providence to us that we were cut off so soon. The most grievous misfortune that can befall a virtuous man is to be in such a state that he can hardly so act as to approve his own conduct.

Но чем больше я размышляю над теми жалкими, хотя и бурными временами, в которые нам довелось жить, тем более я ценю фавор провидения, которое позволило нам перейти через них относительно спокойно в отличие от Скифии, где много шума и ярости через край, а смысла никакого. Самое большое несчастье для добродетельного мужа — это быть поставленным в такое положение, когда он не может действовать в соответствии со своими собственными принципами.

In such a state we both were. We could not easily make a step, either forward or backward, without great hazard of guilt, or at least of dishonour. We were unhappily entangled in connections with men who did not mean so well as ourselves, or did not judge so rightly. If we endeavoured to stop them, they thought us false to the cause; if we went on with them, we ran directly upon rocks, which we saw, but could not avoid.

Мы оба оказались в таком положении. Мы не могли сделать шаг ни вправо, ни влево, ни вперед, ни назад, чтобы не быть в итоге невиноватым или, по крайней мере, не впасть в бесчестие. Мы оказались завязанными узлами взаимных обязательств с людьми, которые не только не думали так же, как и мы, но, похоже, вообще не имели представления ни о совести, ни о порядочности. Если мы пытались остановить их, они обвиняли нас в измене общему делу, если мы шли с ними до конца, мы попадали на отмели и рифы, которые предвидели, но избежать которых были не в состоянии.

 Nor could we take shelter in a philosophical retreat from business. Inaction would in us have been cowardice and desertion. To complete the public calamities, a religious fury, on both sides, mingled itself with the rage of our civil dissensions, more frantic than that, more implacable, more averse to all healing measures.

Не могли и спрятаться за профессорской мантией или философским procul negotiis. Наше неучастие тогда рассматривалось как трусость или увиливание. Пытаться предотвратить общественные неурядицы, религиозную ярость с обеих сторон, смешанную с политическими разногласиями, было только подливать масла в огонь еще более яростной и отвратительной свары.

The most intemperate counsels were thought the most pious, and a regard to the laws, if they opposed the suggestions of these fiery zealots, was accounted irreligion. This added new difficulties to what was before but too difficult in itself, the settling of a nation which no longer could put any confidence in its sovereign, nor lay more restraints on the royal authority without destroying the balance of the whole constitution. In those circumstances, the balls that pierced our hearts were directed thither by the hands of our guardian angels, to deliver us from horrors we could not support, and perhaps from a guilt our souls abhorred.

Самые неумеренные советы считались наиболее благочестивыми, а ссылка на законы, если те противоречили самым яростным устремлениям фанатов, трактовалась как отступление от религии. Это добавляло трудностей к тому, что и само по себе было сложным и запутанным. А именно умиротворение нации, которая больше ни доверяла своему суверену с одной сторону, ни принимала никакого ограничения королевской власти, которое могло бы хоть как-то установить управленческий баланс — с другой. В этих обстоятельствах плюхи, которые летели на наши голову, посылались нашими ангелами-хранителями, которые по идее должны бы хранить и удерживать от зла, которое мы невольно наносили нашими действиям.

Mr. Hampden. Indeed, things were brought to so deplorable a state, that if either of us had seen his party triumphant, he must have lamented that triumph as the ruin of his country. Were I to return into life, the experience I have had would make me very cautious how I kindled the sparks of civil war in England; for I have seen that, when once that devouring fire is lighted, it is not in the power of the head of a party to say to the conflagration, “Thus far shalt thou go, and here shall thy violence stop.”

Красиво выражаешься, прямо как Шекспир в подпитии. Но что поделать? Дела приняли такой плачевный оборот, что если я или ты при триумфе своей партии, должен не столько прыгать от радости, сколько поливать почву слезами взамен удобрений от тех невзгод, которые этот триумф нес стране. Если бы начать все сначала, имея за плечами тот опыт, какой я вынес из этих событий, я был бы очень осторожен в разжигании того трута, искры от которого воспламенили страну в гражданскую войну. Я понял, что как только ее всепожирающий огонь вырвался на волю, даже силы и авторитета вождя любой партии не хватит: "Эй, вы, петухи. Стоп на месте. Дальше ни шагу".

Lord Falkland. The conversation we have had, as well as the reflections of my own mind on past events, would, if I were condemned to my body again, teach me great moderation in my judgments of persons who might happen to differ from me in difficult scenes of public action; they would entirely cure me of the spirit of party, and make me think that as in the Church, so also in the State, no evil is more to be feared than a rancorous and enthusiastical zeal.

Lord Falkland. Наша беседа, как и размышления над моей собственной прошлой жизнью, научили меня — окажись я снова в шкуре живущего — большей умеренности по отношению к здравомыслящим людям, чье мнение разнится от моего, особенно в публичных делах. Я постарался бы отогнать от себя дух партийной дисциплины и больше думать о церкви, о государстве. И как несусветского зла бояться склок и безмозглого рвения энтузиастов.