Площадь бурлила.

Словно в праздничный день, она была расцвечена знамёнами всех цветов радуги — синими, голубыми, жёлто-чёрными, жёлто-синими, красно-белыми, звёздно-полосатыми, бело-сине-красными и просто чёрными и красными.

Словно в праздничный день, над ней висел гул десятков тысяч голосов, но голосов не праздничных, не весёлых, а угрюмых и гневных: нация пробуждалась после столетий молчания, гнёта и рабства. В толпе то и дело раздавались крики:

— Долой!

— На кол!

— К стенке тварей!

— Миша Задорнов, ты был прав!

И даже верность спешно стянутых спецназа и танковых бригад готова была дать сбой, брось кто-либо ещё хоть одну соломинку на трещащую спину власти.

И эта соломинка вплыла.

Огромным, в десятки метров длиной, удерживаемым сотнями рук транспарантом, на котором было выведено большими белыми буквами и продублировано — с ошибками — клинописью:

«ЧЕМОДАН — ТАРЕЛКА — МАРС!»

Сотни тысяч голосов на площади подхватили этот объединяющий всех клич возмущения, клич, который, как показывали телеэкраны, на языках всех народов Земли нёсся над Таймс-сквер и Тяньаньмынем, Елисейскими полями и водами Темзы:

— Чемодан, тарелка, Марс! Maleta, placa, Marte! Shǒutí xiāng, yī pán, Huǒxīng!

Казалось, от рёва миллиардов глоток содрогалось само небо — не то что стены белых домов и президентских дворцов, а народ всё прибывал и прибывал, по пути поджигая машины и громя магазины прихлебателей пришельцев. Появились и первые сотни убитых, в борьбе за правое дело отправившихся прямиком в рай.

Величайшая и относительно самая бескровная в истории революция шествовала по планете.

— А-нигин-шурум-ма-хаб! Шурум-анше-ган!* — глядя на творящиеся внизу оскорбительные бесчинства, прошипел стоявший у окна рептилоид, в знак отвращения почёсывая когтями пузо. — Паршивые вонючие ослы, жрущие собственную подстилку! Неблагодарные лепёшки умугьего навоза! Зачем мы их только слепили!

Его зрачки сузились, словно собираясь навести орбитальные штурмовики на толпы беснующихся рабов.

— Прошу пощадить меня, Ваше Сияние, но разрешите обратиться, — обливаясь потом от ужаса перед собственной смелостью, подал голос в углу зала какой-то человечишко.

— Ты что такое? — обернулся инопланетянин.

— Я... это... я Ротш...

— Не мямли! — рявкнул рептилоид. — Говори!

— Войска ненадёжны... Чернь скоро прорвёт оцепление... Надо что-то решать, — вымолвил, собрав остатки мужества, всесильный (в других обстоятельствах) олигарх.

— А что тут решать? За нас всё уже решено. В столице. Ради власти над нею политиканы решили сбросить балласт — дикие планеты. Вместе с их туземцами, — сказал (скорее для себя, чтобы привести в порядок мысли — не для этого воняющего аммиаком ничтожества) пришелец. — Старый бог арестован, новые боги стягивают звёзды смерти к сердцу Галактики... Какую Империю сгубили, ублюдки Нанайи! — с досады он ударил хвостом, разбив пару драгоценных ваз династии Мин. — Всё кончено. Мы уходим.

— Какие будут приказания, Ваше Сияние? — отчаянно стараясь быть полезным, задал вопрос гоминидишко.

— Приказания тебе? — ухмыльнулся, облизывая глаза, ящер. — Что ж... Передай моей охране: Нибиру подогнать к Земле, Луну взять на буксир до окончания ремонта двигателя, Пирамиды продуть, Петербург и Бермудский трилистник подготовить к старту. Всех ануннаков и их бастардов оповестить об эвакуации, в том числе посредством ваших СМИ: рептилоиды своих не бросают!

— Значит, нас тоже заберёте? — с надеждой, пытаясь кривой улыбкой изобразить подобострастие, спросил олигарх.

— Кого — вас?!

— Ну нас, комитет трёхсот, тайное правительство, масонов, сектантов, верящих в...

— А вам остаётся целая планета! Развлекайтесь!

— Ваше Сияние! — Ротш, не выдержав, грохнулся на колени. — Но они же перережут друг друга с нами заодно, пока будут искать потомков богов среди нас, ваших людишек! Может, вернуть нам память о нашем истинном предназначении? Это должно остановить погромы...

Смесь ужаса, презрения и любопытства к смелости этого куска протухшего мяса мелькнула в зелёных глазах пришельца. Он подошёл и когтем правой ноги приподнял слугу за шкирку:

— Ты пытаешься оскорбить меня, предлагая жестокостью сравняться с Энлилем и Эрешкигаль?! Ты думаешь, мы поменяли вашу память из каких-то своих корыстных интересов?! Ген-ни гам-ма!* Запомни, червь: всё, что ты видишь вокруг, от морального закона внутри тебя до небесной механики над твоей башкой, было сделано для вашего сносного существования! Если бы вы, слизни, знали о своём истинном предназначении... то этого бунта бы не было! Вы бы ползали и умоляли сжечь вашу планету вместе со всей солнечной системой! — рептилоид опустил олигарха и вытер коготь о бархат трона, на котором когда-то сидели смотрящие за этим куском суши императоры. — Но мы не воевали уже несколько галактических циклов. Мы, увы, стали слишком милосердны и мягкотелы, даже наша чешуя — не та, что раньше. Хотя...

Он с сомнением взглянул на кашляющего, побагровевшего от удушья человека и вспомнил когда-то услышанную фразу:

«Империя подобна океану, и когда она уходит, тысячи моллюсков бьются, задыхаясь, на её обнажившемся дне».

Вот и сейчас он экстраполировал мучения своего прислужника на предстоящую агонию аборигенов... и содрогнулся.

— Хорошо. Я окажу вам милость напоследок. Когда-нибудь вы поймёте, что это был акт милосердия.

Рептилоид открыл дверь — стоявший за ней на страже ануннак туже, как положено по уставу зиккурата, свернул хвост вокруг шипов на спине — и отдал приказ:

— Будите Ктулху!

* А-нигин-шурум-ма-хаб! Шурум-анше-ган! Ген-ни гам-ма! — шумерские ругательства.