Эта белая дорога —
Словно белая молитва...
Сколько солнца, сколько Бога
Над землей моей разлито!
Камень треснувший лиловый
Не отбрасывает тени.
Льется огненное слово
В души детские растений.
И к земле так близко небо,
И так много синей шири,
Будто вправду смерти нету
В этом мире.
***
Голубая калитка сада…
Ах, когда, когда это было?
Небо, цвета дикого меда,
Темным жаром набухшие маки.
Над щербатой миской с черешней
Золотая пчела кружила,
Выводила в воздухе смуглом
Золотые тайные знаки.
Ах, когда, когда это было?
Мама розовою салфеткой
Отгоняет пчелу от миски,
Письмена золотые рушит.
А над самою головою
Там, где с веткой срастается ветка,
Домовитый паук свивает
Зыбкий мир из прочнейших кружев.
***
Кудрявый ребенок сидит под горой
И красное яблоко держит в руке.
Колышется, плавится бронзовый зной,
Ползет по камням и дрожит на реке.
Кудрявый ребенок сидит под горой,
И стадо спускается на водопой,
И бык меднорогий склоняется, пьет
Могучую силу полуденных вод.
Вот так бы все длилось века и века:
Ребенок, и полдень, и зной, и река.
***
У реки, где прибрежной травой шелестя,
Бродит полдень, горяч и ленив,
В тростниковую дудочку дует дитя —
И бесхитростный льется мотив.
Как болит свежий срез, как рыдает тростник,
Отлученный от почвы родной.
Он недавно из царства умерших проник,
Как лазутчик, в наш мир голубой.
Души предков из раны сочатся свистя
И сливаются с шорохом трав...
В тростниковую дудочку дует дитя,
К тайне смерти губами припав.
***
Старики выходят на прогулку,
Кто поодиночке, кто вдвоем.
Их шаги звучат уже не гулко
В мире предвечерне-голубом.
Мимо стройки, где цемент и доски
Завезли для будущего дня,
Старики бредут по-стариковски,
Мелкими шажками семеня.
Мчат машины…
Как же он несносен,
Их тревожно-суетливый гуд!
С лицами, похожими на осень,
Старики по городу бредут.
Чтобы разглядеть сей мир подробно,
Щурят слеповатые глаза,
Ведь любая улочка способна
Заманить их прямо в небеса.
***
Веки смежи — и всплывут пред тобой
Солнечные обои
И на столе — графин голубой
С водой голубою.
Солнце начнет из лучей своих вить
Радужные паутинки,
Кони придут, станут воду пить
Из реки на картинке.
Мама войдет с виноградом в руке,
В длинном лиловом халате.
Отец в парусиновом пиджаке
Присядет на край кровати.
И распахнется окно во двор,
И в комнату смех донесется...
Смерть твоя выйдет к тебе из-за штор
И ласково улыбнется.
***
С белых стен в тишине
наплывают полотна Сарьяна:
Этот воздух дневных миражей,
эта знойная фата-моргана,
Где по улочкам узким
крадется в полуденный мрак
Остромордая стая
лиловых поджарых собак.
Это полдень души,
нестерпимо горячее лето,
Жгучий свет, вавилонское
столпотворение цвета!
В изобилье чудовищном
чувственно-мощных плодов
Скрыта жажда корней,
вожделенья подземного зов.
Эти сны наяву, эти дикие яркие краски,
Эти желтые, синие, эти багровые маски,
Где сквозь узкие прорези
длинных египетских глаз
Боги мертвых эпох
неподвижно взирают на нас!
***
Кленов осенних сухая сутулость.
Старческий трепет листка.
Между корней, почернев, свернулась
Чистая кровь родника.
Скоро деревья надышатся снегом,
Чтобы в предвечный час
В белом пространстве
Предстать перед небом
Голыми — без прикрас.
ЧЕРЕПАХА
Там, где солнцем лиловым залита
Воспаленная тишина,
Как обломок времен неолита,
Неподвижно лежит она,
И на панцирь ее широкий
Солнце сыплет свой жаркий прах.
Словно чей-то вздох одинокий,
Куст чернеет в белых песках.
Здесь когда-то смеялись дети,
Здесь когда-то цвело бытие…
И хрустят позвонки столетий
Под тяжелой лапой ее.
***
О, как трудно душа прорастала,
Продиралась сквозь грунт зачерствелый!
Столько грубого знанья впитала,
Что вконец и сама огрубела.
Стала жесткой душа и колючей
От избытка накопленной силы.
Но таинственный этот и жгучий —
Прорастания зуд —
Сохранила.
И все тянется в небо куда-то...
Видно, сила затем и копилась,
Чтоб душа, как репейник косматый,
За мерцающий луч уцепилась.