Некоторые утверждают, что все собаки — на одно лицо, что среди них нет и не может быть личностей, что они не способны на творчество, не понимают ни слов, ни юмора. Мол, у животных только набор инстинктов и рефлексов. Смешные люди.

Был у нас овчар — удивительно юморной пёс. Вроде бы простая собака, обычный радостный шалопай с щенячьей любовью к играм, а на само деле — настоящий тонкий шутник, каких поискать.

Здоровяк прописался у нас случайно. Просто однажды увидели его через забор: он валялся на соседском газоне и жевал кусок хлеба, подбрасывал его и подбивал лапами, а потом снова хватал и кувыркался через голову с этим куском. Играл. И такой веселый с виду, что сестра скороговоркой прошептала:

— Анька, пойдем с ним знакомиться! — и толкнула меня слегка плечом.

Мы побежали, прихватив с собой пару кругляшей сервелата. Колбаса быстро нас подружила: смачно облизнувшись, пес застучал тяжелым хвостом по земле и вдруг подскочил на лапы, готовый к игре. Лапищи у него широкие, а сам он — просто гигант, настоящая овчарка-переросток.

— Ничего себе, какой огромный громила, — я могла, не наклоняясь, опереться локтем о его голову — он был мне по пояс.

— Громила. Настоящий громила, — засмеялась Зоя. Так к Грому прилипла эта кличка. Мы играли в перетягивание палки, в борьбу и в салки, при своих габаритах Гром не выглядел устрашающе, а наоборот, был очень улыбчивым и аккуратным в игре. У него от растянутой улыбки аж щеки выворачивались, обнажая два частокола белейших зубов. Он прихватывал ими мой локоть или хватал поперек талии, выкрутив на сторону лобастую башку, и ни разу не задел нас клыками, даже не поцарапал.

Набегавшись, мы завели Грома на участок, чтобы показать маме с папой, какую хорошую собаку мы нашли, породистую ужасно!

— Вы зачем сюда этого людоеда притащили? — папа, увидев нас с собакой, чуть не выронил лейку, из которой поливал свою только-только зазеленевшую нежным клевером полянку. Чтобы наш сад не выглядел пустырем, он засеял перед колодцем клевер и теперь трепетно поливал каждый день долгожданные всходы.

Гром сел рядом и игриво запрокинул голову, поймав мою руку. Пасть у него здоровая, ладонь взрослого человека без труда уместится.

— Он очень добрый, смотри какой, — Зоя стала чесать ему бок, а Грома задергал лапой и высунул язык, жмурясь.

— Ведите его обратно, за калитку, хватит нам одной собаки, — Ава — метис двортерьера с колли, сейчас спала в прохладе дома и еще ничего не знала о нашей находке.

— Да пусть останется, почему нет? — мама выглянула в раскрытое окно. — Будет нашим сторожевым. Много собак не бывает, а такую — пойди поищи. Это же ВЕО, да и крупный какой. Пусть остается пока.

Гром вмиг очистил полный тазик гречневой каши с колбасными обрезками, выхлебал полведра воды и очень счастливый и сытый благодарно замахал хвостом.

Со всеми он перезнакомился, не считая папы. Тогда Гром поскакал по папиному газону иии... кувырнулся на спину прямо перед ним с самой наглой и самой улыбчивой мордой, какую только может изобразить собака.

— Ну-ка пошел вон! — на Грома выплеснулась вся лейка холодной воды, а он и рад, что знакомство состоялось! Тут же отскочил, припадая на передние лапы и, размахивая хвостом, подбежал к нам отряхиваться. Мы с визгом бросились от него в стороны, и эти игры в салки-отряхалки продолжились подальше от клеверного газончика.

Маме Гром очень понравился, папа поворчал немного и ничего не сказал против. Газон мы реанимировали, где-то подравняли, где-то засеяли снова и пошли отмываться после наших собачьих игр. И Грома решили помыть заодно. Из старого папиного кожаного ремня мы сделали ему ошейник, каленым шилом прокололи дополнительные дырки. Мыться он совсем не хотел, вертелся и пытался улизнуть, так что пришлось привязать его к дереву и хорошенько намылить шампунем. Густая пена текла по дорожкам, перед домом разлились глубокие лужи, зато Гром был чисто вымыт, из хвоста мы вычесали все репьи.

Грома остался жить у нас. Он стал отличным охранником, к тому же оказался очень талантливым. Вечером у костра мама обнимала его за шею одной рукой и вместе они пели "Гори, гори, моя звезда", и Гром очень старался выводить голосом мелодию, выл, подняв к небу морду. Очень душевно!

И, конечно, не без недостатков: был он очень уж шаловливый, но шалости его никогда не были злыми. Ни разу никого не покусал и не оскалился, только завел такую привычку: стоит к нам кому-то зайти, кто ему не слишком нравится, он возьмет и прикусит легонько, как щипнет, и исключительно за одно место. И происходило такое не раз.

Впервые это случилось с нашей школьной подружкой Асей, она приехала к нам дачу, погостить на выходные. Ася спортсменка, очень активная и очень шумная, веселая девочка. Грома она не боялась, но опасалась, и старалась держаться на расстоянии. А он чувствовал, как к нему относятся, без дружбы и доверия, но виду не подавал: крутится рядом, ласковый такой, такой улыбчивый, и вдруг — раз! — прихватил ее за попу. Ася как взвизгнет! А он смеется, хвостом машет, и поскакал радостно. «Вот тебе!» — выражала его веселая пасть с языком набок.

Приезжал к нам Михал Саныч, добрый мамин друг, адвокат с золотыми мозгами и милейший человек. Совершенно седой, подвижный, подтянутый и загорелый пенсионер-фрилансер. Похож на деда из мультфильма «Вверх!» — одно лицо. И вот уже какое-то время он у нас тогда гостил, жил в светелке над гаражом. С Громом он познакомился и сразу неплохо поладил. Дело было так.

Михал Саныч кокетливо облокотился на перила у крыльца и разговаривал с мамой, пока отец на кухне резал мясо для шашлыков. Грома сидел рядом с ними и слушал, поглядывая на то на маму, то на гостя. Все слушал, слушал, потом тихонько подошел к нему и тоже — раз! — куснул за место пониже спины. Михал Саныч аж подпрыгнул на месте, а Гром, помахивая хвостом, сел и заулыбался, как самый послушный и воспитанный в мире пёс, исполнивший священный долг. Мама засмеялась:

— Смотри, Миш, Гром ревнует. Съест и не подавится, как сказочный волк.

Михал Саныч тоже посмеялся и потрепал Грома по голове, но с тех пор помнил, на что способен этот баловник.

И тетю Лизу, нашу он не обошел вниманием. Гром и ее за широкую корму тяпнул. Да крепко как! Был синячище с кулак. При этом его морда выражала такую мысль: «А чего она вечно за ёлочкой прячется! У нас, между прочим, в доме удобства имеются. А сад этот мой! Наш!! И нечего тут метить».

Тетя Лиза женщина тучная, с вечно подкатанными до локтей рукавами. Любила она мужские рубахи, у костра пить пиво и тоскливо петь казацкие песни. Гром ей нисколечко не подпевал. Она от Грома с того раза всякий раз отмахивалась, стоило ему подойти поближе. То полотенцем, то сорванной веткой, которой она отгоняла жадных до нее мух и комаров. Гром не обижался, но выразительно фыркал и чихал в ее сторону.

При этом защитник из него был отличный: как завидит кого у забора, подберется весь пружиной и иии-х! понесется через весь участок, и через клумбы, и через кусты, ломая на пути пионы. И не лает, а низко-низко свирепо рычит, и со всех лап прямо к сетке, только в последний момент затормозит, да как гавкнет! Сразу как ветром сдует того, кто решится у нашего забора бутылку бросить или иргу ободрать. Пёс-то огромный, страшный, вдоль сетки мечется, рычит, так бы и разорвал на куски, а стоит позвать домой — бежит вприпрыжку.

Раньше на нашем перекрестке молодежь на машинах останавливалась, музыка грохочет, девчонки визжат, мат, и это часа так в три ночи. Мама как однажды пригрозила им со злости собаку выпустить, так они больше и не появлялись. Грома наш был — философ и психолог каких поискать, и злого человека чувствовал сразу. Был у нас суд по земле в тот год. Соседи забор передвинули на несколько метров, теперь мы стали разбираться, как так получилось.

Михал Саныч занимался нашим делом. И вот однажды к нам заявляется соседка, женщина нервная, враждебная очень, с нами, ясное дело, все в штыки, а с ней какие-то специалисты из земельного отдела. Пришла она к нам, чтобы землю смотреть, мерить и подсчитывать, на сколько метров забор куда двигать. Гром был добрый, соседку знал, на привязь его не стали сажать: ему ведь все интересно, надо ведь каждого понюхать, посмотреть за ними по-хозяйски. И вот он и пошел к ничего не подозревающей тетке, как всегда сзади. Покрутился вокруг нее, порассматривал, понаблюдал, хорошо ли она с нами общается, и хвать ее за задницу! Она, конечно, в крик.

— Что вы на меня своего людоеда натравили! — орет. — Я вас всех на живодерню!

А Грома щерится совсем беззлобно, но, конечно же, понимает все. Хитрый! Я его в дом отвела, пока соседка, брызжа слюной с проклятиями, не убралась к себе.

Вот такой вот Гром, добрейшей души пёс, с умом, юмором и рассуждением, какое только у людей и бывает.

Грозный пёс по кличке Гром
Так боялся грома,
Что на брюхе полз ужом
Под веранду дома.
Екатерина Жданова

Очень уж он боялся грозы, просто не удержишь его никак на улице. Бывает, загуляется, убежит с участка побегать в лесу, но как только дождем потянет, небо сереть начнет — он тут как тут. И пусть все лапы черные по колено, пусть хоть весь он в земле и опять извалялся в чем— то вонючем, его никак не удержишь: ломится домой, скорее под кровать залезть. Как гром ударит— весь трясется, уши прижмет и такой несчастный сразу. Вот тебе и Громила.

Сперва он под дом забирался, под веранду. Забьется в дальний угол и не выманишь его, пока гроза не кончится. Потом вылезает — весь черный, лохматый, на ушах клочки паутины. При этом радостный, как будто и не надеялся пережить этот катаклизм и конец света.

— Боже, весь черный! Стой, не крутись, сидеть! Измажешь сейчас всех.

 Мама поймала его за ошейник, когда он собирался подойти к нам поласкаться, и придержала на вытянутой руке. Окинув его взглядом она покачала головой со вздохом:

— Ну что ж с тобой делать. Закатываем рукава. Ань, неси поводок.

Чтобы не удирал, приходилось всякий раз его к дереву привязывать. Подшерсток у него густющий, сам он огромный, шампуня на такую помывку уходит полбутылки, чтобы хорошенько его оттереть. Моем его мы все вчетвером: я, мама и Зоя — намыливаем, а папа из ведра поливает. Сперва шампуня на него выдавим, нашерстим до бровей, потом полощем, вода с пеной бежит в три ручья. Грома фырчит, отворачивается, не нравится ему, но терпит. И, конечно, ни разу не огрызнется, потому что понимает все— таки, что надо. Не ходить же ему с паутиной на ушах в конце— то концов.

Всполоснули его последний раз, воду с дорожек шваброй растерли до самого гаража, заодно и дорожки помыли. Гром отряхнется, сидит весь как в колючках, шерсть топорщится — сохнет на солнышке. А как подсохнет — я примусь его вычесывать. У нас для него щетка специальная, широкая и с частыми— частыми колючими проволочными зубчиками, для подшерстка. Вычесываться ему нравилось намного больше, чем мыться, он сразу разнежится, лапы раскинет, только переваливается с боку на бок и поворачивается поудобнее с довольной мордой, мол, чешите, чешите же меня!

А я стараюсь, вычесываю, сперва в одну сторону расчешу шерсть, потом в другую, целыми клочьями подшерсток лезет — линька. Уже и руки болят, а еще весь другой бок чесать, и шею, и хвост. Всю шерсть я складываю в целлофановый пакет, это — ценное сырье, будущие нитки для носков. Полный пакет меха убрали в ящик на веранде.

— Всё на пряжу! — Мама эту шерсть прядет, а из ниток вяжет специальные лечебные пояса, они помогают от болей в спине и суставах. Я чешу, Гром в блаженстве лежит, откинув голову с вываленным языком, а клочки пуха, которые слетают с расчески, подхватывают воробушки и утаскивают к себе на ветки, для гнезд.

Отмыли, вычесали, и пустили Грома бегать по участку, и, чтобы реже его отмывать, решили пускать его на ночь в дом. Все же мыть пол проще, чем опять мыть этого пса-гиганта. Лаз в подвал под домом мы предусмотрительно закрыли досками и фанерой.

В следующий раз, почуяв отдаленный глухой раскат, Гром заволновался, забегал, пугливо пригибаясь к земле, и забрался по ступенькам на веранду. У нас там стоит вынесенный из дома комод с полками, низкий, его можно как стол использовать, чтобы стоя пить чай, облокотившись на него, и рядом деревянная скамейка. Гром под нее забрался, еле уместившись, в самый угол, и свернулся там, жалобный такой.

— Давай наверх его пустим, чего уж. — После нескольких безуспешных попыток отвести Грома к другому крыльцу вздохнула мама,

Уговаривая его и приманивая хвостиком сосиски я вытащила его за ошейник из-под скамейки и кое-как перетянула за порог. Он, пригибаясь, торопливо пополз по лестнице. На второй этаж у нас лестница крутая и узкая, сперва пришлось ему переставлять лапы, чтобы он понял, что это не страшно. Забравшись, Гром сразу бросился в комнату, а кровать там слишком низкая, чтобы под нее протиснуться. Еле-еле мы его успокоили сосисками, постелили на пол полотенце, чтобы ему было теплее на линолеуме, и стали сами укладываться спать.

Гроза была долгой, громыхало полночи, но Грома уже не так боялся и вскоре засопел у кровати.

Ночью он вполз ко мне на кровать и преспокойно проспал до утра, пока не разбудил меня, потянувшись во сне и оттеснив лапами к стенке. Кое-как я спихнула его на край кровати и так мы проспали еще пару часов, пока мама не пришла будить. Ухххх! Грому отругали, за то что грязными лапами на одеяло полез.

Он уши прижал, к полу жмется, хвостом машет — извиняется, хотя ему ничуть не стыдно на самом деле.

— Да что с тобой поделаешь, господи, — махнула мама рукой. — Давай его во двор, а то привыкнет, будет лазать.

Стали Грома выдворять, вывели из комнаты, а он спускаться боится: лестница крутая, страшно. Я его попыталась за ошейник вниз отвести, но он ни в какую, упирается, садится на хвост и никак его не сдвинешь. Пробовали вместе с Зоей, придерживая за шею свести его по лестнице, но в итоге он вовсе вырвался и отошел подальше от лестницы в коридор. И что делать?

— Давай я папу позову, он его слушается, — предложила Зоя и побежала вниз по лестнице, а я пока что осталась пристегивать Грома на поводок.

— И чего ты, трусишка, забрался же сам, сам и слезть можешь ведь, — упрекнула я его, потрепав по ушам. Он чихнул и потряс головой, с тоской прислушиваясь, как возвращаются Зоя с папой.

А папа долго возиться на стал, только вздохнул свое "ёкарный бабай", сгреб Грома в охапку и понес на руках. Гром перепугался и вцепился ему лапами в плечо, вместе они едва протиснулись по узкой лестнице и папа совсем не мог видеть, где там под его ногами ступеньки — он попросту не мог заглянуть через Громову холку.

— Осторожно, осторожно! — Я корректировала его, стоя внизу лестницы, и взмахивала руками, когда папа вместе с Громом опасно пошатывались во время спуска. Гром от этого волновался только больше и пытался вскарабкаться на папу как можно выше.

— Сама осторожнее, отойди! — прокряхтел он, одной рукой хватаясь за перила, другой стискивая перепуганного Громилу.

Они все таки упали, дойдя почти до самого низа, когда Гром зашатался на плечах, стараясь удержать равновесие. Папа схватился за перила, Гром за папу не удержался и с грохотом рухнул. Он выполз за дверь, на веранду, очень обрадованный тем, что гадкая страшная лестница осталась позади.

Больше Громила в дом не просился, ни на первый, ни на второй этаж, теперь от дождя он прятался в гараже под большим верстаком с инструментами. У него там отдельная квартира получилась. Маленькая — да своя.