Миниатюра из серии «Читая Хармса»

Гаррий Бонифатьевич ехал на «фазенду». Он ехал туда на большом железном велосипеде, оставшемся ему в наследство и в память о любимом дедушке Евлампии Гермогеновиче, и было этому памятному наследству (или наследственному памятнику Это кому как нравится, смотрится и чешется) уже, наверное, сто лет. Конечно, на «фазенду» можно было ехать и на автобусе, но в автобусе надо было брать билет, а Гаррию Бонифатьевичу всегда было жалко отдавать кому-то деньги (с какой стати?).

Некоторые «фазендщики» ездили на свои «фазенды» на личных автомобилях, но у Гаррия Бонифатьевича не было необходимой суммы на приобретение личного автомобиля. Да и откуда она у него может быть даже в принципе? Он же работает честным трамвайным кондуктором в таком же честном трамвайном депе, а не морально разложившимся, коррумпированным чиновником на жирной и вкусной государственной службе. Которому всё равно. Которому на всё начхать. Которому на всё плевать. Которому на всё накласть. В том числе, и на идеалы. Ему лишь бы удовлетворить свою никогда не насыщаемую до конца бездонную утробу. Скотина.

Итак, он ехал, насвистывая беззаботно и легкомысленно, на велосипеде и, свернув на просёлочную дорогу, вдруг увидел рядом с дорогой пенёк, а на пеньке — старушку. Старушка пила ситро прямо из горлышка пластиковой бутылки, кушала пирожок и болтала в воздухе своими сухонькими старушечьими, похожими на куриные, одетыми в фильдеперсовые чулки синего цвета ножками. Выражая таким незатейливым способом свои умиротворение, радость от осознания и, может, даже скромное старушечье блаженство.

— Дай попить-та, — сказал Гаррий Бонифатьевич, подъехав к пеньку и взгромоздив на него одну из своих натренированных велосипедной ездою мускулистых ног.

— Каждому давать, сломается кровать, — ответила старушка дерзко. — Пятнадцать рублёв.

— Чего пятнадцать рублёв? — не понял Гаррий Бонифатьевич. У него, как назло, зачесалась пятка. Нет, не та, которая была на педали, а которая на пеньке. К чему бы это? А? Может, к деньгам?

— Того чтобы попить, — пояснила старушка. — Пятнадцать рублев — стаканчик ситра, — и строго уточнила. — Один!

Какая нахальная старушка, подумал Гаррий Бонифатьевич, моментально огорчаясь и снимая с пятки носок. Носок был невыносимо ароматен даже на расстоянии. Сразу же захотелось не ситра, а пива, но это волновало Гаррия Бонифатьевича уже во вторую очередь.

Вот так человек будет умирать от жажды испития ситра, а она всё равно будет требовать эти злосчастные пятнадцать рублёв. Человек, может, уже дрыгаться будет в предсмертных судорогах, у него, может, уже пена начнёт итить из предсмертно перекошенного в последней гримасе ротика, и уже, может, застрянет в горле прощальное «прости», а она всё равно будет преследовать свой совершенно бездушный коммерческий успех. Тьфу, гадость! Гадость и мерзость! И как только таких гадских и мерзких старушек носит на своей благодатной поверхности мать-сыра земля!

Он слез с велосипеда, вразвалочку подошёл к пеньку, молнеиносным, но давно и прочно натренированным кондукторским движением схватил старушку за шкирку и поднял в воздух своею могучею левою рукою. А правою, не менее могучею, выхватил из её затрепетавше-побледневших рук бутылку ситра. После чего, продолжая держать старушку в воздухе, присосался к бутылке и выдул её одним могучим засосом (в ней на момент высасывания оставалось всего-то литра два).

После чего перевернул бутылку вверх дном, убедился, что в ней не осталось ни капельки, и довольно крякнул. После чего, не отпуская старушку, отбросил бутылку в сторону, наклонился, поднял с земли выроненный старушкой пирожок (он оказался с капустой), с гигиенической целью обдул его от налипшей придорожной пыли, сунул в рот и моментально пожрал своими могучими челюстями. После чего опустил, наконец, старушку на пенёк, ласково, но грустно и даже с укоризной сказал ей: «Эх, ты, бабанька!», вскочил на своего железного коня и энергично завертел колёсами.

Выехав на пригорок, Гаррий Бонифатьевич, остановился и повернул голову назад, чтобы удостовериться в нормальном состоянии обпитой и объеденной им старушки. Но той на пеньке уже не было. Вероятно, успела ускакать в густую созревшую рожь, подумал Гаррий Бонифатьевич участливо. Ну и хрен с ней. Он вернул голову в первоначальное положение (в смысле, глазами вперёд) и снова нажал на педали.

Впереди его ждал облагораживающий душу и тело сельскохозяйственный труд на родимой земле. А ситра он себе купит в сельмаге на обратном пути. И там же приобретёт пирожок с капустою. Или даже с ливером. И поллитру, конечно. Чего ж, он и выпить, что ли, с устатку не имеет право? Глупость какая.